Сама Утонченность выглядела, как всегда, веселой, хотя и несколько озадаченной этим загадочным приглашением. Стояло лето, ночь была теплой, но красавица явилась в накидке: возможно, ей было велено по пути во дворец закрывать лицо плащом.

– Моя госпожа? – деликатно промолвила она, переведя вопросительный взгляд с юной супруги правителя на меня, сидевшего со стопкой бумажных листов на коленях. Мне следовало бы постараться деликатно скрыть свое присутствие, но поскольку я плохо видел, то мог запечатлевать происходящее только с близкого расстояния.

– Не обращай внимания на писца, – сказала Жадеитовая Куколка. – Смотри только на меня. Во-первых, я должна быть уверена, что твой муж ничего не знает об этом посещении.

– Ничего, моя госпожа. Он спал, когда я ушла. Твоя служанка сказала мне, чтобы я ничего ему не говорила, и я не говорила, ибо подумала, тебе может понадобиться от меня что-то, что не касается мужчин.

– Именно так, – удовлетворенно улыбаясь, промолвила хозяйка, а когда гостья вновь перевела взор на меня, резко заявила: – Я же сказала, не обращай на писца внимания. Он ничего не видит и не слышит. Это просто предмет обстановки. Его не существует. – Потом она понизила голос, и он зазвучал завораживающе томно: – Мне говорили, что ты одна из самых красивых женщин в Тескоко. Как видишь, я тоже. Думаю, мы могли бы не без удовольствия сравнить наши прелести.

С этими словами она потянулась и сдернула через голову накидку Немальуфли. Гостья, естественно, удивилась тому, что супруга правителя лично снимает с нее верхнюю одежду, а потом и испугалась, когда Жадеитовая Куколка следом за накидкой взялась и за блузу, в результате чего посетительница оказалась обнаженной до пояса.

Ее испуганный взор метнулся ко мне, однако я, словно ничего особенного не происходило, придал лицу бесстрастное выражение и сосредоточился на только что начатом рисунке. Не думаю, чтобы потом Сама Утонченность взглянула на меня еще хоть раз: похоже, ей каким-то образом удалось убедить себя в том, будто я и вправду не живой человек, а какой-то неодушевленный предмет. Ибо, не сумей бедная женщина выбросить меня из своего сознания, она, наверное, умерла бы от стыда.

В то время как гостья неподвижно, словно обратившись в статую, стояла посреди комнаты с не прикрытой одеждой грудью, Жадеитовая Куколка с нарочитой медлительностью, как, наверное, делала, когда желала возбудить мужчину, сняла собственную блузу и шагнула вперед, так что обнаженные тела двух женщин почти соприкоснулись. Сама Утонченность была лет на десять старше и на пядь выше юной госпожи.

– Да, – молвила Жадеитовая Куколка, – твоя грудь действительно красива. Только, – она сделала вид, будто надула губки, – почему твои соски выглядят так робко? Разве они не могут набухнуть и затвердеть, как мои? – Она привстала на цыпочки, подалась грудью вперед и воскликнула: – Ты только посмотри, они соприкасаются! Наши груди так подходят одна к другой, моя дорогая! Может быть, подойдет и все остальное?

И она припала губами к губам Самой Утонченности. Та не закрыла глаз, и выражение ее лица не изменилось, но щеки Жадеитовой Куколки ввалились. Спустя мгновение она слегка отстранилась и с восторгом прошептала:

– Ну конечно, я ведь знала, что твои соски могут набухнуть. Смотри, как восхитительно трутся они о мои. – Она снова подалась вперед для очередного поцелуя, и на сей раз Сама Утонченность закрыла глаза, словно боясь того, что может невольно в них отразиться.

Они обе стояли неподвижно достаточно долго, так что я успел их запечатлеть: Жадеитовая Куколка поднялась на цыпочки, и соприкасались у них лишь губы и груди. Потом девушка потянулась и развязала пояс женщины: юбка с шелестом упала на пол. Я увидел, как Сама Утонченность вздрогнула и непроизвольно сомкнула ноги. Спустя мгновение Жадеитовая Куколка развязала также пояс собственной юбки и, поскольку под юбкой у нее ничего не было, осталась совершенно нагой, если не считать золоченых сандалий. Однако, прижавшись к гостье всем телом, она поняла, что та, как всякая порядочная женщина, носила нижнее белье, и, отпрянув, воззрилась на нее со смесью удивления, насмешки и легкой досады.

– Я не стану снимать твое последнее скромное прикрытие, Сама Утонченность, – нежно прошептала она, – и не стану просить тебя это сделать. Я добьюсь того, что тебе самой этого захочется.

Юная госпожа взяла женщину за руку и потянула ее за собой к большому, осененному балдахином ложу. Они улеглись на него, ничем не прикрывшись, а я подошел поближе со своими мелками и листами бумаги.

Брат Херонимо полагает, что это уж слишком? Ну что ж, не стану спорить. Правда, то, что я видел тогда, трудно позабыть. Но конечно, если вам угодно, я избавлю ваш чувствительный слух от описания подробностей. Скажу лишь, почтенные писцы, что я не один раз становился свидетелем изнасилований: того, как воины, и наши, и ваши, неистово набрасывались на своих пленниц. Но за всю свою жизнь мне не доводилось видеть, чтобы не только тело, но и душа женщины были бы изнасилованы другой женщиной так бесстыдно, так похотливо и так всецело, как проделала это Жадеитовая Куколка по отношению к Самой Утонченности.

И что еще меня тогда особенно поразило, так это то, каким образом юная девушка ухитрилась полностью подчинить себе взрослую, замужнюю женщину. Не прибегая к силе, угрозам или приказам, она одними своими прикосновениями, поцелуями и ласками довела Саму Утонченность до такого состояния, что та уже не владела собой.

Может быть, здесь уместно будет упомянуть, что у нас, когда речь идет о соблазнении женщины, принято употреблять выражение «ласкать цветами»…

Некоторое время Сама Утонченность покорно, но безразлично лежала на ложе, тогда как Жадеитовая Куколка губами, языком и самыми кончиками своих пальцев прикасалась к опущенным векам женщины, к ее ресницам, ушным раковинам, углублению в горле, выемке между грудями, обнаженному животу и пупку. Раз за разом языком или кончиком пальца она медленно выводила спирали вокруг одного из теперь уже напрягшихся сосков гостьи, перед тем как ущипнуть или лизнуть его. Юная госпожа больше не припадала к губам Самой Утонченности в страстных поцелуях, но время от времени шаловливо облизывала ее закрытые губы. Постепенно губы женщины, как и ее груди, стали набухать и краснеть. Ее гладкое, медного оттенка тело местами покрылось гусиной кожей и стало подрагивать.

Порой Жадеитовая Куколка прерывала свои ласки и крепко прижималась к Самой Утонченности всем телом, извиваясь в экстазе. Та, даже не открывая глаз, чувствовала, что происходит с юной госпожой. Равнодушной к этому могла бы остаться лишь каменная статуя, а женщина, пусть даже самая добродетельная и запуганная, – отнюдь не изваяние. Когда юная госпожа в очередной раз затрепетала в экстазе, Сама Утонченность откликнулась стоном и впервые по своей воле припала к губам Жадеитовой Куколки. Губы женщин слились, они обе застонали, трепетные тела крепко прижались одно к другому, и гостья, протянув руку, уже по своей воле сорвала с бедер разделявшую их ткань.

Потом Сама Утонченность снова закрыла глаза, вытянулась и укусила тыльную сторону своей ладони, не удержавшей всхлип. Она опять застыла неподвижно, а Жадеитовая Куколка продолжила свое соблазнение. Но теперь лежавшая на ее разворошенной постели женщина была полностью обнажена, так что юная госпожа получила доступ к спрятанным ранее интимным местам. Некоторое время Сама Утонченность удерживала ноги плотно сжатыми, но потом медленно, словно вопреки ее воле, они стали раздвигаться. Сначала самую капельку, потом чуточку больше…

Жадеитовая Куколка зарыла свою голову между ними, ища то, что она когда-то описала мне как «маленькую розовую жемчужину». Это продолжалось некоторое время, за которое гостья, словно испытывая муки, издала множество охов и стонов, а потом наконец выгнулась и забилась в экстазе. Ну а затем, придя в себя, она, должно быть, решила, что, раз зашла так далеко, терять ей уже нечего, и начала вытворять с Жадеитовой Куколкой то же самое, что до этого та проделывала с ней. Они сливались воедино в разнообразных позициях: то как мужчина и женщина, целуя одна другую в губы и соприкасаясь промежностями; то обняв друг друга за бедра и используя свои языки в качестве миниатюрных, но зато более проворных и неутомимых заменителей мужского члена. Порой они устраивались так, что смыкали свои лона и старались соприкоснуться и потереться друг о друга «маленькими розовыми жемчужинами».