Тот явился тотчас и был готов сделать все. Бирона он боялся и многим был ему обязан.
— Сейчас все решиться! — горячился Либман. — Именно сейчас. Опоздаем — потеряем все! Левенвольде сейчас у Остермана. Этот старый пройдоха снова "заболел". Но Рейнгольд вырвет у него бумагу. Я сказал ему, что делать надобно.
— Какую бумагу? — спросил растерянный герцог.
— Просьбу о назначении тебя регентом при малолетнем императоре! Императрица слаба и сейчас её могут уломать назначить кого-то другого! Помни про сие, Эрнест!
— Миниха? — спросил Бестужев-Рюмин.
— Нет, — покачал головой Либман. — У этого пока шансов нет. Он если бы мог переворот совершил бы. А в интригах он жидковат и прямолинеен. Да и сторонников у него не много. Брауншвейгское семейство нам опасно. Анна Леопольдовна и её муж принц Антон.
— Думаете, что регентшей станет Анна Леопольдовна? — спросил Бестужев-Рюмин.
— Мы того не допустим, если не будем болтать, а будем действовать. Вы, Алексей, сейчас же отправитесь добывать подписи на прошении.
Либман вытащил из кармана своего кафтана лист бумаги. Это было прошение от чиновников и генералитета империи о том, что они единодушно желают герцога Бирона видеть регентом. Его Либман составил заблаговременно.
— И помните, что ежели некто императрице такую же бумагу первым подсунет, то дело не известно как может обернуться.
— Но как мне уговорить подписи под сей бумагой ставить? — спросил Бестужев-Рюмин. — Я сам её подпишу и кабинет-министра князя Черкасского заставлю сие сделать. Но остальные?
— Ты их по одному уводи в уголок и бумагу подавай, — посоветовал Либман. — Вместе они могут и заартачиться, но по одному побояться. А когда подписей станет много, никто не воспротивиться. Действуйте, Алексей.
Когда Бестужев-Рюмин вышел Либман похлопал Бирона по плечу и сказал:
— Ты или станешь регентом, или тебе стоит бежать в Митаву, пока Анна еще жива. Потом тебе этого сделать уже не дадут, Эрнест.
— Я пойду к Анне. Я попрошу…
— Спешить не стоит, Эрнест. Пусть там спокойно соберутся медики. Пусть решают. А нам стоит дождаться Левенвольде. И больше того. Когда Бестужев соберет подписи, и, присоединив к той петиции письмо Остермана, я пойду к императрице. И стану просить её назначить тебя регентом! Но сам ты её просить ни о чем не должен!
— Ты уверен, Лейба? Или ты не веришь в силу моего влияния?
— За тебя станет просить иной человек.
— Ты?
— Я само собой. Еще кое-кто.
— Бестужев-Рюмин? — настаивал Бирон.
— И этот само собой. Я сейчас не о нем. За тебя станет просить фельдмаршал.
— Миних? — Бирон был удивлен. — Этого не будет, Лейба.
— Будет, Эрнест. Об этом побеспокоюсь я…
Обер-гофкомиссар Либман разыскал во дворце Пьетро Миру и Кульковского. Он отозвал шутов в сторону:
— Для вас двоих есть работа.
— Работа опасная? — спросил Кульковский. — И вы, наконец, принимаете мои услуги?
— Принимаю. Сейчас только вы и Пьетро сможете помочь герцогу Бирону. Ты, Пьетро, поможешь Эрнесту бесплатно. Ты же его друг.
— Само собой, — ответил Пьетро. — А что нужно делать?
— А ты, Кульковский, если сделаешь, что я скажу, получишь 30 тысяч золотом.
— Я готов, — ответил тот.
— Тогда слушайте…
Либман рассказал шутам придворной кувыр коллегии, что им надлежит переодеться в поношенные солдатские мундиры, надвинуть на глаза треуголки и остановить карету фельдмаршала Миниха.
Миних должен испугаться и тогда он сам придет к герцогу Бирону просить его принять регентство и сам станет просить о том императрицу….
Год 1740, октябрь, 7 дня. Санкт-Петербург. Карета фельдмаршала.
Пьетро и Кульковский одели мундиры солдат Ингерманландского драгунского полка и сколотили вокруг себя группу солдат, с которыми познакомились, вместе выпивая в трактире. Кульковский рассказал им о всех пакостях Миниха. Вспомнил слова о том, что "народу в России что песку", и что "солдата русского ему не жаль". Служивые под воздействием винных паров решили показать этому немцу где зимуют раки.
— А чего нам бояться? — орали солдаты. — Мы не гвардейцы и нам терять нечего!
— Житьишко наше хуже собачьего! Жрать мало дают!
— Жалование уже сколь месяцев не плачено!
— Выпить и то не на что! Вод добрые люди угостили!
— Пойдем скажем ему!
— Идем!
И солдаты отправились, горланя песни, к дому фон Левенвольде на Мойке…
Миних отправился во дворец в собственной карете без сопровождения. Фельдмаршал всегда так делал. Он считал ниже своего достоинства бояться русских и вообще кого бы то ни было. С ним был только кучер и адъютант полковник Манштейн.
Когда его карета катила по Мойке мимо дома Рейнгольда фон Левенвольде, какой-то солдат бросился к лошадям. Второй запрыгнул на ступеньку его кареты. Он ударил пистолем в стекло и разбил его. Осколки посыпались на колени фельдмаршала.
Кучер хотел хлестнуть солдата кнутом, но еще двое солдат страшили его с козел.
— Нам надо твоему барину пару слова сказать!
— Так что посиди тихо, дядя!
— Эй, толстомордый! Выходи из кареты!
Полковник Манштейн прошептал:
— Господин фельдмаршал! Это бунт!
— Я к ним выйду и разберусь что это такое! — решительно заявил фельдмаршал.
— Давайте это сделаю я.
— Нет, Манштейн. Вы же слышали, они желают видеть меня.
— Надо было взять эскорт, полуэскадрон драгун.
Миних открыл двери кареты.
— Что такое? — закричал он, высунувшись наружу. — Кто такие? Я вижу мундиры Ингерманладского драгунского полка?
— Ты скоро и не такие мундиры увидишь, — проговорил Кульковский. — Али, думаешь, забыли мы про пакости тобой сотворенные? Сколь душ солдатских пало по твоей вине. Не забыл?
— Ты желаешь в чем-то меня обвинить, солдат? — спокойно спросил фельдмаршал.
— Скоро когда царица наша на трон сядет тебе худо будет! — закричал кто-то рядом.
Стали собираться вокруг прохожие. И шептались: "Смотри! Сам Миних". "Карету фельдмаршала остановили". "Да ну! быть того не может". "Вот те и ну! Миних! И солдаты его не побоялись. Видать, совсем плоха императрица".
— Ты про кого говоришь? — вскричал Миних и схватил крикуна за ворот кафтана.
— Али пугать меня станешь? — нагло ответил солдат. — Да меня не испугаешь. Мне 60 лет и я с государем Петром Лексеичем в походах дрался. А говорил я о Лисавет Петровне.
— Да здравствует Елизавета! — заорали другие.
Кто-то выпрыгнул из толпы. Это была пара фискалов в серых плащах. Один заорал:
— Слово и дело!
Старого солдата схватили и скрутили ему руки.
— А ну пусти, сволочи! — закричал тот. — Братцы! Не выдай!
— Не дергайся дядя! Слово и дело!
Пьетро Мира был рядом и схватил одного фискала за плечо. Он повернул его и ударил его кулаком в зубы. Фискал кубарем покатился по мостовой под веселое улюлюканье толпы.
Затем Мира отбросил и второго фискала, и старый солдат быстро скрылся в толпе. После того Пьтеро и Кульковский также скрылись. Они свое дело сделали….
Уже через час они сидели в трактире для кучеров и извозчиков, и пили водку. Кульковский распустил язык и рассказал итальянцу о своих горестях.
— От батюшки с матушкой окромя долгов ничего не осталось. И подался я в Москву и там поступил офицером в полк. Службы была — врагу не пожелать. Как раз государь Петр II правил. И денег на армию да на жалование ему не хватало. Хорошо тем было офицерам, кто из имений деньги получал. А таким как я хоть ложись и помирай.
— Но ты дворянин.
— И что с того? — усмехнулся Кульковский. — Денег то от того больше не стало в кармане моем.
— И ты пошел к герцогу Бирону?
— Это уже после того как Анна императрицей стала. А при Петре II я ходил к тогдашнему обер-камергеру князю Ивану Долгорукому. Хотел на нуждишки свои пожаловаться да помощи просить.
