Бондарев, чуть поотстав, шел за своим начальником и был погружен в свои мысли. Вот он – майор и находится под командованием капитана, политически безграмотного, а еще задолго до войны Бондарев был уже на ответственной работе в облисполкоме и общался с такими людьми, о которых этот «капитанишка» и помыслить не мог! Он вспомнил, как последняя партмобилизация весной сорок второго года вытряхнула из уютных и теплых углов значительную часть партийного и советского аппаратов и как зампред облисполкома Иванушкин, выступая перед мобилизованными партийцами, говорил насквозь фальшивым голосом, что завидует своим товарищам, уходящим на фронт на укрепление политических и партийных кадров нашей доблестной Красной Армии, и призывал их не жалеть жизни для защиты дела Ленина—Сталина!
Вот и сейчас он, завидуя Иванушкину, мысленно отпустил в его адрес тираду: ну, не гад ли, всего лишь на год старше, а сейчас небось спит со своей дурехой в тепле и никогда не узнает, как Алексей Михайлович сегодня чуть жизни не лишился. И вспомнив про минометный обстрел и свой позор, он неприязненно посмотрел в спину Сазонову и снова стал в уме перечислять его недостатки. Обращается он ко всем просто, без командирского тона. Вот, например, к тому же Калмыкову. Ну что он нашел в нем такого, чтобы беседовать с ним по целому часу, ведь простой писаришка, дал бы ему команду и пусть выполняет, а он с ним чай пьет, часами говорит и обращается у нему запанибрата: ты, говорит, Саша, не забудь направить запрос в Свердловск. Да разве так говорят с подчиненными, да еще с сержантом! Вспомнил, как Сазонов говорил с этим, как его, лейтенантом Кулешовым: «...ты давай, Сережа, займись проверкой сигнала».
Бондарев, хотя и не был кадровым военным, но, находясь в кругу разных по званию людей, понял, что строгое обращение по уставу с младшими по званию принимается высоким начальством как требовательность, дисциплинированность, как неотъемлемые качества любого армейского командира и политработника. Панибратство осуждалось начальством, и он как старший офицер, ужасно гордясь своим званием, при первом своем знакомстве с Сазоновым рассказал, что это звание он получил досрочно за выполнение какого-то важного поручения, но, не обладая воображением, не стал распространяться, какого именно, ссылаясь на строгую секретность этого задания, и почти шепотом добавил: «...только комкор, да в штабе армии знают об этом...» Он и сам не знал, почему ему присвоили майора после переаттестации на новые офицерские звания в марте сорок третьего, при введении погон. В той суете и чехарде с новыми званиями многие потеряли, а другие, наоборот, незаслуженно перескочили через ступеньку своих званий. Его аттестовали сначала на должность замполита полка по партработе, которая была по званию не выше капитана, но в это время формировался резервный корпус СВГК[4], и он был назначен на должность старшего инструктора корпусного политотдела по оргработе и получил майора. С чувством превосходства он сравнивал свои успехи по службе с партмобилизованными земляками, направленными в распоряжение одной и той же армии, и ему казалось, что только он, один из всех, был достоин этого высокого звания, и не догадывался, что полковник Храмцов, на которого он посылал анонимки, был причастен к его повышению. Федор Иванович в то время лично занимался формированием своего политотдела. Получив списки и объективки кандидатов на должности и штатное расписание на отдел, он рассуждал при этом так: какой я буду начальник отдела, если у меня в подчинении только два майора, не считая зама-подполковника. Нет, решил он, и согласно штатам послал на переаттестацию еще на двух капитанов и остался доволен комплектованием – теперь и отдел выглядел более солидным. А кандидатов в майоры он выбрал старым писарским способом: четыре одинаковые бумажки с фамилиями кандидатов свернуты в трубочки и брошены в шапку, и с заместителем они вытянули по две. Полковник Храмцов был старым солдатом и фаталистом в душе; верил, что судьбу не объедешь на хромой кобыле! Вот судьба и подарила ему подчиненного в лице Бондарева.
Долго не мог он поверить, что доносы, как предположительно было установлено, направлялись из его близкого окружения. И с тех пор он стал смотреть на своих подчиненных более внимательно. Стремясь обнаружить доносчика, он в сотый раз рассматривал пересланный ему анонимный текст, написанный наполовину печатными от руки буквами и скорописью и неожиданно для себя обратил внимание на две буквы в тексте. Там, где эта трусливая ручонка с подлой душой, как считал Федор Иванович, выводила печатный текст, то буква «д» исполнялась скорописью как буква «б», но с верхней закорючкой в левую сторону и с прописными буквами «ш» и «т». Эта же ручонка подчеркивала их сверху или снизу. Так, нигде не обучаясь ремеслу отождествления личности по почерку, он неожиданно для себя нашел устойчивые признаки в почерке анонима и стал внимательнее читать рукописные материалы своих сотрудников, сравнивая их с оригиналом доноса.
Бондарева подвели условия действующей армии – остаться одному не представлялось возможности ни в политотделе, ни в наспех сколоченном холодном сарайчике с двухъярусными койками. Поэтому он писал свой донос второпях, опасаясь, что кто-нибудь случайно накроет его с поличным. Приходилось писать урывками, переходя от печатных букв на скоропись, а переписывать текст было опасно. Если бы кто-то, Святой Дух или дьявол, спросил бы новоиспеченного майора, зачем он пишет, он стал бы оправдываться, что хотел искоренить порок, предупредить начальство, что это может закончиться плохо и что этот сигнал помог бы его начальнику избавиться от порока. Но даже на Страшном суде он не признался бы, что лелеял мысль, а вдруг сигнал «воспримут» – тогда полковник Храмцов освобождает должность, на его место – заместитель, а он, Бондарев, становится замом начальника политотдела, и эта мысль грела его по ночам в холодном сарайчике и будила по утрам радостью возможных перемен в его жизни. Конечно, он не брал в расчет тех, других трех – тоже майоров, на повышение он выбрал себя потому, что считал себя более достойным, чем они. И по практике прошлых доносов он надеялся, что результаты рассмотрения обязательно будут и начальство это так не оставит, и закрывая глаза, он видел себя уже подполковником, а потом и... Он почти не вспоминал свою оплошность с Романовым, след которого затерялся где-то вдали от него. Однажды Алексей Михайлович в политотдельской переписке встретил эту фамилию с должностью члена военного совета и званием генерал-лейтенанта одной из армий Калининского фронта, но подумал, мало ли однофамильцев. Он и не предполагал, что тот станет генералом.
Так шли они в сумерках февральской ночи по петляющей среди деревьев накатанной дороге, и, пересекая полосу редколесья, раздалось громкое, заполошным голосом: «Стой, кто идет, стой, стрелять буду!» И неожиданный выстрел, пуля циркнула над их головами, Бондарев с размаху ткнулся в обочину дороги, а Сазонов забористым матом покрыл стрелявшего, но тот без предупреждения выстрелил еще раз, и снова испуганный голос прокричал: «Ложись, а то застрелю...» Дмитрий Васильевич, уже лежа, начал криком вести переговоры, но тот, стоявший в редколесье, продолжал стрелять. Потом наступила тишина. Они лежали на обочине дороги, и капитан своим охрипшим тенорком прокричал, что требует к себе старшего, но встать уже не решился, рискуя получить пулю. Томительно шло время, но вот впереди послышались голоса: «Ну, чего ты стрельбу открыл...» – другой испуганный, оправдываясь звонким голосом: «Кричу «стой», а они идут на меня, а я же, товарищ сержант, плохо вижу от куриной слепоты, вот и стал стрелять...» Потом они встали, подошли, и Бондарев дал волю своему возмущению за этот страх и испуг от неожиданного выстрела, беспомощного лежания на снегу, почти с визгом в голосе требовал назвать фамилию их начальника и немедленного наказания патрульного, все повторяя, что он этого без последствий не оставит! Сержант молча слушал разнос майора, а потом уже виноватым голосом стал оправдываться, что в парный патруль назначили молодых, из необстрелянного пополнения. Напарник, как старший, ушел за харчами в роту, ну а этот, что с него взять: дрожит как осиновый лист, да еще куриная слепота навалилась на него, – вот он со страху и стал пулять. «Скажите спасибо, что я ему винтовку, а не автомат дал, вот тогда могло быть несчастье». Сазонов уже остыл от злости и посоветовал сержанту подбирать в наряд здоровых солдат. Сержант согласился с ним, но с сомнением в голосе сказал: «Да где ж их взять, здоровых?! Вон присылают к нам молодежь, а они через одного дистрофики – в тылу совсем отощал народ...» – и замолчал, вспомнив, наверное, и свой собственный дом, своих домашних и их нелегкое житье.
