Полное, абсолютное одиночество и было самым жутким. Камера стала меняться в размерах, а время то ускорялось, то почти останавливалось. Порой Кан Ся даже казалось, что он уже умер, а порой – что определенно сошел с ума. К нему запросто приходил умерший два года назад отец, и они долго разговаривали, а когда где-то наверху хлопала дверь и призрак исчезал, Кан Ся понимал, что не помнит из разговора с покойником ни слова.

А потом камера открылась, и в нее один за другим вошли шестеро молодых – не более двадцати лет – хунгузов, и за внешней бравадой Кан Ся легко прочитал в их глазах ужас и растерянность.

– Что, дед, – нервно хохотнул один, с самыми Дерзкими глазами, – давно сидишь?

Кан Ся тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой.

– Здесь не это важно… здесь важно, есть ли у тебя деньги.

Молодой напрягся.

– Не для меня, – хрипло пояснил Кан Ся. – Для палача…

Комендант Благовещенска получил телеграмму от генерал-губернатора Гродекова в тот самый миг, когда пароход с поручиком Семеновым на борту подходил к причалам далекого Хабаровска. Комендант глянул на часы, досадливо цокнул языком и внимательно перечитал текст секретной телеграммы.

«ПОРУЧИКА СЕМЕНОВА ЗАДЕРЖАТЬ И ДОПРОСИТЬ СО ВСЕМ ТЩАНИЕМ ТЧК МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ ПРОЧЕСАТЬ ПОВТОРНО ТЧК НАШЕДШЕМУ ДОКУМЕНТЫ ЭКСПЕДИЦИИ ЭНГЕЛЬГАРДТА ДОСРОЧНЫЙ ЧИН ЗПТ ОТПУСК И ДЕНЕЖНУЮ ПРЕМИЮ СТО РУБЛЕЙ ТЧК ГРОДЕКОВ»

Комендант задумался. Послать сотню казаков на китайский берег для повторного прочесывания места нападения на отряд было несложно. Градоначальник Айгуня Шоу Шань всегда был человеком благоразумным, а потому наверняка не станет раздувать из этого внеочередной пограничный конфликт.

«Хотя лучше все-таки его предупредить», – подумал комендант и повернулся к телефонисту.

– Соедини-ка меня, братец, с Шоу Шанем. И еще… отправь за моей подписью телеграмму коменданту Хабаровска.

Телефонист обратился в слух.

– Прошу прибывающего пароходом «Архангел Михаил» поручика Семенова арестовать и доставить для допроса в Благовещенск.

Оставив отряд на перроне, Семенов с превеликой охотой отправился вместе с начальником отряда Павлом Авксентьевичем Загорулько к коменданту.

Они уже узнали от железнодорожников, что Уссурийская дорога в эксплуатацию будет сдана в лучшем случае к середине ноября – строители все еще не прошли самый сложный участок в районе Сихотэ-Алиня. Однако строительные грузы к перевалу шли, и если умаслить коменданта, можно было договориться о проезде до конца путей, пересечь перевал на лошадях, а там снова сесть на первый же грузовой состав. Любой другой путь в Никольск-Уссурийский был бы раз в десять длиннее, а главное, дольше.

Однако им не повезло: как сообщил помощник коменданта, сам комендант только что убыл вместе с караулом на прибывший из Благовещенска пароход.

– Лично? – изумился Загорулько. – Господи боже! А что стряслось-то?

Помощник сделал неприступный вид, но не выдержал и перешел на заговорщицкий шепот:

– Дело государственной важности. Очень важного преступника ловят…

Загорулько поджал губы, скупо, но понимающе кивнул, глянул на часы и повернулся к Семенову:

– Ну что, голубчик, мой опыт подсказывает, что это надолго, а поезд уходит через четверть часа. Попробуем пробиться в эшелон сами.

Оказаться добровольно запертым в чреве железного дракона Курбан боялся так, как не боялся никогда и ничего в жизни. Однако едва внутри скрылся Семенов, он стиснул стучащие от ужаса зубы и последовал за поручиком; сел у самого входа в «теплушку», и ни угрозы, ни насмешки казаков заставить его сдвинуться с места уже не могли.

А потом дракон дернулся, с визгом заскользил по зловещему железному пути, и Курбан почти потерял сознание. Древняя, столько раз слышанная им от бабушки легенда вдруг ожила и стала явью.

Это случилось еще на заре сотворения мира из хаоса, когда небо Га и вода Ма еще были слиты в брачных объятиях. Родившаяся от этих объятий земля росла так быстро и выросла такой большой, что совсем скоро отделила отца от матери, заполонив собой весь промежуточный мир.

Много раз тоскующий Отец-небо соколом-сунгаром кидался вниз в поисках Матери-воды, но все время находил только Дочь-землю. И однажды он все-таки пролил свое семя в ее набухшее зрелой жизнью лоно.

Земля забеременела, вспучилась каменными горами, и вскоре из отцовского семени выросло могучее Мировое Древо, корнями уходящее в море, а кроной достигающее неба, и от этого тоска супругов друг по другу только усилилась.

Отец-небо превратился в птицу Гар и в поисках супруги начал летать вокруг Мирового Древа, а Мать-вода превратилась в змею Map и в поисках мужа поползла вверх по его стволу. Но когда они встретились, то не узнали друг друга в новом обличье, и Отец-птица начал клевать змею, а Матьзмея – кусать птицу.

Они сражались десять тысяч лет, и кровь Map и семя Гар смешались, и из этой смеси появились их дети – похожие на мать пернатые и крылатые змеи-драконы Мармары и более схожие с отцом зубастые и чешуйчатые птицы Гаруды.

Не знавшие, кто их отец и мать, они сразу же разделились на два племени и тоже начали сражаться. Но поскольку тело чешуйчатых птиц Гарудов было твердым, а тело пернатых змеев Мармаров мягким, птицы все время побеждали.

От капель пролитого семени и крови Гарудов и Мармаров зацвело и Мировое Древо, но у его детей вместо зубов и когтей были только ветки и листья, а потому они в страхе бежали на западный край земли.

Долго длилась эта битва. Даже у детей и внуков Гарудов и Мармаров успели народиться дети, и они тоже продолжали сражаться, и в конце концов люди-змеи потерпели поражение и ушли берегом моря на северо-восток. Им вдогонку были посланы разведчики-алгончины, но потомки пернатых змей сели на спины тысячи посланных Матерью-водой морских драконов и скрылись в океане. Верные слову алгончины бросились за ними вплавь и тоже навсегда исчезли в огромных волнах.

Немногие из внуков и правнуков змеи Map, живущих на восточном берегу океана, и внуки дерева, живущие на западе, на берегу другого океана, подчинились внукам Мудрого Неба Гар-Мазды, и тогда и возникло всемирное государство победившей птицы Гар-Курбустан. А Будда – писарь Курбустан-акая, первого и последнего законного наследника Гар-Мазды, – записал его слова и завещал всем людям жить отныне в мире и согласии.

И вот теперь змей-дракон снова оживал.

«Так вот о чем пытался меня предупредить БухэНойон…» – сокрушенно качал головой Курбан. Его, заглянувшего в Зеркало Правды, теперь уже не могло сбить с толку то, что дракон возродился закованным в железо и пышущим огнем и дымом. Он знал, что дух может принять любую форму, даже такую, и не понимал только одного: как русские, прямые наследники осененного крылами отца-Гара Западного Курбустана, не видят, КОГО они выпустили на волю.

Когда поручик вместе с отрядом добрался до Никольска-Уссурийского, там царил сущий ад. Все лето возившие на тачках грунт и таскавшие на своих спинах шпалы для Уссурийской дороги китайцы и, чуть в меньшем числе, корейцы теперь, с наступлением холодов, тысячами и тысячами возвращались домой.

Нет, какая-то их часть все еще работала вдоль практически оконченного железнодорожного полотна. И те, кто остался, так и жили в сплетенных из камыша и обмазанных глиной фанзах, бросая работу и прячась под крышу при каждом осеннем дожде и панически сбегаясь в кучку у конторки начальства при каждом слухе об очередном нападении потревоженных стройкой и вконец обнаглевших уссурийских тигров.

Но большинство, понимая, что теперь до следующей весны работы для них здесь не будет, получало расчет и, уступив рабочие места сахалинским каторжникам да железнодорожному строительному батальону, благоразумно возвращалось на родину – через Владивосток.