– Как звать? – бесстрастно спросил русский.

– Курбан, ваше превосходительство, – чуть-чуть наклонил голову шаман.

– Ты и вправду еще и на китайском говоришь? – улыбнулся, услышав, как его назвали «вашим превосходительством», русский.

Курбан кивнул и тоже улыбнулся – еле заметно. Он видел: русский уже чует, что к нему прикоснулись высшие силы; оттого и не находит себе места – ни днем ни ночью. Точно так же маялся и сам Курбан, когда бабушка, пытаясь отыскать его, принесла в жертву Матери-огню Отхан-Эхе купленного за сорок лянов китайчонка.

– И на русском?

– И на русском говорю, – почти чисто выговорил Курбан, полез черной от загара и грязи рукой за пазуху и вытащил позеленевший от времени и пота крестик, – три года у батюшки в доме жил.

Крестик произвел как раз то впечатление, что нужно. Русский мгновенно успокоился, сунул Курбану его тяжеленное и несуразное, словно сошедшее со страниц учебника военной истории, ружье и мотнул головой.

– Пошли со мной. Тебе работу нашли.

Курбан принял ружье, закинул за спину мешок с травами и онгонами и послушно тронулся вслед, машинально отмечая, что русский довольно крепок и, случись приносить его в жертву, мороки будет много.

Собственно, они с бабушкой людей почти не трогали; для поддержания жизни в родовых онгонах вполне хватало и крови сурков-тарбаганов. И лишь трижды за тридцать шесть лет почти беспрерывного обучения Курбану пришлось пойти на это крайнее, но очень действенное средство.

Больше всего ему запомнился первый раз. Курбану тогда едва исполнилось тринадцать, и сам он – шаман сокрушенно вздохнул, – сам он, испорченный тремя годами праздной, сытой и бессмысленной жизни прислуги русского священника, увы, был совсем еще глупым и совершенно не подходящим для той великой роли, к которой его готовили. Бабушка и сама не была уверена, что материнские духи позволят мужчине, пусть и одной с ней крови, занять место главного и единственного шамана всего Курбустана. Выяснить это можно было, только показав своего внука предкам.

За два последних летних месяца они прошли пешком через всю Халха-Монголию, затем, отдав русским купцам старинную золотую монету, переправились вместе с ними через Аргун, а на зиму пристроились к бурятам.

Всю зиму бабушка лечила бурятам язвы, вправляла застарелые вывихи и готовила амулеты от самого злого – железного – русского духа. Наивные буряты даже не представляли себе, какой опасности подвергаются, покупая у русских железные топоры и ножи, котлы и чайники, а особенно ружья. И только Курб-Эджен знала, как приготовить действительно надежную защиту, если уж берешь железо в руки.

А по весне они снова тронулись через горы и, питаясь мышами, змеями и попадающими в силки мелкими птицами, за три летних месяца добрались до Байкала. И вот здесь их ждала первая неприятность: путь в священную долину преграждал огромный русский острог, набитый сотнями проходящих этапом каторжан и десятками живущих отдельно, сосланных Орус-ханом опальных князей.

Курбан поежился. Он и теперь помнил, как расстроилась не бывшая на земле предков около двадцати лет Курб-Эджен. Но когда они спустя четыре дня добрались до укрытой в горах священной пещеры праматерей, бабушке стало совсем плохо. Огромная каменная жертвенная чаша была сдвинута со своего основания, а сделанные руками ее праматерей на стенах пещеры закопченные магические знаки словно кто-то скоблил. Все, абсолютно все указывало на то, что в пещере бывали чужие – и неоднократно!

Курб-Эджен тогда надолго ушла к предкам, а когда ее тело снова стало теплым и подвижным, а глаза – живыми, прошептала:

– Он скоро придет сюда. Готовься, внучек.

Они ждали ровно три дня, и когда солнце в третий раз осветило вход в пещеру, на ее пороге показался русский. Он торопливо скинул с плеч походный мешок, достал из кармана сверкнувший на солнце стеклянный кругляш и вставил его себе в глаз.

Великая мать! Как же тогда Курбан перепугался! Но магия Курб-Эджен все-таки оказалась сильнее, и русский их не заметил – даже с кругляшом в глазу. Напротив, он почти тут же вытащил из мешка небольшую книгу, раскрыл ее и, шевеля губами, принялся зарисовывать то, что было изображено на стенах.

Внутри у Курбана похолодело: русский определенно пытался украсть секреты их родовой магии.

– Что он говорит? – прошептала Курб-Эджен, впервые косвенно признав, что ее внук выучился в доме русского священника хоть чему-то полезному.

Курбан прислушался: «…академия… нонсенс… кафедра…» – и только одно вроде бы как знакомое слово: «потрясающе!»

– Длинноносый не по-русски говорит, – покачал он головой.

Бабушка на секунду закатила глаза, а когда вернулась обратно, упрямо тряхнула головой.

– Духи говорят, что он русский. Начинаем. Курбан кивнул и через мгновение висел на спине длинноносого, пытаясь повалить чужака на утоптанный до каменного состояния пол пещеры. И вот тогда тот завопил по-русски:

– Отпусти-и!

Бабушка ударила пришельца палкой в живот, затем – по голове, а когда тот повалился на колени, а потом и на бок, умело связала длинноносого по рукам и ногам и, разжав стиснутые зубы лезвием ножа, влила ему в рот заранее приготовленный отвар.

Собственно, именно благодаря этому отвару русский и протянул так долго. Связанный и обездвиженный, словно муха в наряде из паутины, он с ужасом наблюдал, как из него с заунывным носовым пением выцеживают капля за каплей освященную ритуалом жертвенную кровь. А бабушка все кропила и кропила стены пещеры, очищая оскверненное святилище, – на запад, в сторону 77 злых эдженов; на восток, в сторону 99 добрых; с некоторой неохотой на север – в сторону подвластных Хуге-Дэву, сыну Хунгуз-хана, 33 нейтральных северных…

А затем Курб-Эджен три раза по три попросила прощения у Великой Праматери за то, что не уберегла ее дом да еще пришла сюда с мужчиной-внуком, и сунула кремниевый нож Курбану.

– Сделай Великой Матери приятное…

Сердце в груди екнуло и упало куда-то вниз.

Впервые один из русских – недосягаемых, опасных и мстительных, как неудовлетворенное божество, – целиком был в его власти.

– Давай, внучек, – подбодрила его бабушка, и Курбан подошел и, повернув вора лицом к земле, схватил его за волосы, оттянул голову вверх, до упора, и быстро полоснул кремниевым ножом по горлу.

– Ну вот мы и добрались, – произнес русский, и Курбан вздрогнул и пришел в себя.

Они стояли возле причала. Там, впереди, стоял огромный, чадящий черным дымом пароход, а на него и назад, стуча но дощатому настилу подкованными железом башмаками, сновали грузчики.

Русский ухватил одного за ворот и поинтересовался, где остановились топографы, а затем повел Курбана к самому краю причала, и вот здесь ему стало действительно страшно.

Нет, шаман прекрасно понимал, что все это – самая обычная магия, вряд ли сложнее той, что применяет он сам. Чтобы создать такой пароход, всего-то и надо было, что с молитвой вскрыть земле ее материнское чрево и, терпя ее грозящую обвалами ярость, вытащить нужные камни. Затем следовало поднести дары Матери-огню и в строгом согласии с нарисованными монахами-отшельниками магическими чертежами принести целый ряд искупительных жертв богам неба и воды… но… Курбан даже представить не мог, сколько крови нужно пролить, чтобы все это с позволения духов работало.

– Этот, что ли, твой толмач?

Курбан вздрогнул и снова пришел в себя.

– По-китайски говоришь? – повернулся к нему начальник русской экспедиции – высокий и худой, переодетый в штатское платье воин.

Курбан кивнул.

– За десять рублей в месяц работать будешь?

Курбан сосредоточился. Он явственно ощущал витающие над русской экспедицией облака страха и одновременно решимости, и это ему нравилось, но тот единственный русский, что был ему нужен, так и не мог сделать выбор.

– Ну? – уже раздражаясь, напомнил о себе начальник экспедиции.

Курбан судорожно огляделся по сторонам в поисках поддержки и тут же увидел, как на поручень парохода сел ворон. И вел он себя так уверенно, настолько по-хозяйски, словно считал себе подвластным даже это металлическое чудовище.