Маньчжурия – эта странная, ни на какую другую не похожая земля десятки раз переходила из рук в руки, становилась предметом торга и уступок, а главное, обильно поливалась кровью. Для двух крупнейших держав того времени на ней словно сошлись небо и земля. Пожалуй, именно тогда Цины, устав от постоянных казачьих набегов, и выстроили свою первую «Великую Китайскую стену» – протянувшуюся на добрую тысячу верст невысокую земляную насыпь с перевязанными ивовыми кольями через каждые полтора метра и трехметровым рвом со стороны России.

Семенов улыбнулся. От конницы эта стена защищала неплохо, но от хода истории? Лет на сто позже мы тоже соорудили подобную укрепленную линию на Алтае, но в итоге Великая Колыванская стена оказалась столь же бесполезна, как и Великая Китайская.

Года за полтора он почувствовал себя настолько компетентным, что порой вступал в споры со старшими офицерами, а однажды, ядовито напомнив, как Россия не вняла настойчивой просьбе огромной, в половину Китая, Джунгарии принять ее в состав Российской империи, даже обратил на себя внимание полковника Энгельгардта.

– Неплохо, поручик, неплохо, – хмыкнул тогда в роскошную бороду Андрей Карлович. – Видно, что недаром время тратите.

Польщенный Семенов зарделся.

– Но в войсках, как я понимаю, вы еще не служили? – лукаво улыбнулся Энгельгардт.

И вот в таких случаях Семенов никогда и ничего поделать не мог: едва он принимался демонстрировать свои нешуточные познания, его опускали на землю именно этим простым вопросом.

Тем не менее с умным и, несмотря на полковничий чин и возраст, напрочь лишенным заносчивости Энгельгардтом он сдружился, и в тот роковой день, когда вся его судьба перевернулась, торопился в гости именно к нему. Семенов поежился: столь ярким было воспоминание.

Он опаздывал: прежде чем отправиться к Энгельгардту на Васильевский остров, ему следовало встретить у Смольного института сестренку. А тут его еще и окликнули, так что когда Семенов врезался на выходе из Главного штаба в грузного мужчину, он даже не понял, что произошло. А потом увидел перед собой эполеты вице-адмирала и потерял дар речи.

– Изв… прошу… ваш… – запинаясь, выдавил он.

– Ваша фамилия, поручик, – мрачно потребовал вице-адмирал.

– Поручик Семенов! – вытянулся он во фрунт. Вице-адмирал, запоминая, оглядел его – сверху донизу – и осуждающе покачал головой.

Тем же вечером Семенов уже знал, что едва не сбил с ног самого Евгения Ивановича Алексеева – начальника эскадры Тихого океана и, что еще хуже, внебрачного сына Александра Второго. А еще через день Семенову без обиняков объявили, что таким, как он, в русской армии не место.

Сначала он не поверил ушам, затем взбеленился и только затем подумал о сестренке – это его и подкосило. С таким трудом устроенная в институт благородных девиц Серафима вошла в возраст, и как ее теперь содержать, Семенов не представлял. Отец, спившийся и пустивший себе пулю в висок артиллерийский капитан, не оставил им ничего, даже собственного дома.

Семенов покорно оставил рапорт на увольнение, сдал оружие и совершенно раздавленный отправился на Невский. Долго бродил, бессмысленно глядя на серые воды стремительной реки, а потом вдруг рядом остановился экипаж, и его окликнули.

– Иван Алексеевич! Голубчик!

Семенов растерянно обернулся. Из экипажа выглядывало веселое и довольное собой и жизнью лицо Энгельгардта.

– Пожалте ко мне, Иван Алексеевич! Я слышал, вы в отставку подали?

Семенов мрачно кивнул.

– Оч-чень хорошо! – самодовольно ощерился Энгельгардт. – И деньги, как я понимаю, вам нужны…

Семенов насупился. Он категорически не понимал, что в этом хорошего, как не принимал и этого то ли бодряческого, то ли издевательского тона. И если бы не уважение…

– Ну что же вы стоите? – хохотнул Андрей Карлович. – Извольте в мой экипаж! У меня для вас крайне интересное предложение имеется!

Семенов и сам не знал, почему стерпел неуместный смех и откровенно издевательский тон, вот только с этого момента вся жизнь поручика перевернулась еще раз. Потому что Энгельгардт знал то, что, пожалуй, во всем Петербурге знали не более десятка человек: двое суток назад было принято окончательное решение о начале строительства русской железной дороги стратегического назначения – от Читы до Владивостока. Прямо через Маньчжурию.

Весь проект был детищем Витте – молодого, самолюбивого либерала, однако этой новости обрадовались везде – в Главном штабе в первую очередь. Никого не удивило, что Китай одним из главных условий выставил отсутствие русских войск на своей территории, но военные уже знали, как обойти это требование. Буквально на следующий день после подписания соглашения штабисты принялись составлять списки желающих подать в отставку и выехать в Китай в качестве коммерческой охраны строительства «добровольцев» – военных топографов, военных инженеров и прочих военных чинов.

Семенов слушал Энгельгардта и не верил. Его отставка при условии принятия предложения Андрея Карловича легко превращалась в пустую формальность и, более того, оборачивалась двойным жалованьем и ускоренным получением очередного воинского звания. Да, теоретически вице-адмирал Алексеев мог и помешать поручику Семенову восстановиться в армии, но только теоретически. Можно было дать руку на отсечение, что пути начальника Тихоокеанской эскадры и обычного поручика Охранной стражи КВЖД не пересекутся более никогда.

– Ну, что, голубчик? Поедете со мной в Китай? – хохотнул при расставании Энгельгардт. – И не бойтесь, долго в охране числиться не придется. Уж я найду способ вернуть вас в элиту русской армии. Завтра же рапорт на вашу персону подам.

Через день поручик Семенов оставил распоряжение о переводе части жалованья на имя сестры и полный надежд выехал на Дальний Восток. А едва пересек Амур, как остался и без покровителя, и без ясных перспектив.

То, что тела русских воинов, погибших от рук хунгузов, уже переправили на тот берег, а переправлял их тот самый единственный выживший парень, Курбан выяснил быстро. Но вот взойти на огромный, извергающий клубы черного дыма пароход он так и не решился, помаялся на причале около часа, а затем сунул одну из оставшихся от Курб-Эджен старых золотых монет шустрому китайскому перевозчику по имени Бао. Вместе с огромной китайской семьей не без опасений влез в гнилую, рискованно качающуюся лодку, а едва ступил на русскую землю, как подъехал казачий разъезд.

– Эй, Бао! – крикнул самый представительный казак. – Тебе сколько раз говорили, чтобы ты на этот берег больше оборванцев не возил?!

Бао согнулся в три погибели и стремительно подбежал к русскому начальнику. Вытащил из рукава несколько купюр и с поклоном протянул.

– Это мой дедуска, Зиновий Феофаныц! В гости привез!

– Убери свои деньги, – раздраженно промолвил пожилой казак и повернулся к своему юному помощнику: – Сходи проверь…

Тот лихо соскочил с коня и подошел к выбравшемуся из лодки огромному китайскому семейству.

– Кто такие? Где бумаги?

Китайцы переглянулись – они не понимали ни слова, а Бао все еще пытался что-то объяснить главному казачьему начальнику.

– Ну? – уже с угрозой повторил казак, и Курбан тронул за рукав самого старого китайца.

– Его превосходительство спрашивает, где ваши документы…

Тот заметался.

– Мы работать приехали, – заглядывая в глаза Курбану, тревожно залопотал он. – Мы не хунгузы. Скажи его превосходительству…

– Китаец работать приехал, ваше превосходительство, – скупо перевел Курбан.

Казак усмехнулся и обошел кругом сложенный на земле небогатый китайский скарб.

– Ясно, что работать, на что вы еще годны… Контрабанда есть?

Курбан замешкался; он не знал, что значит русское слово «контрабанда».

– Чай… опиум… серебро… – пояснил пограничник.

Курбан с облегчением вздохнул и принялся стремительно переводить.

– Его превосходительство спрашивает, что вы привезли ему в подарок: чай, опиум, серебро…