Охранник приостановился и недоуменно повернулся к ней.

– Вы не понимаете, мэм… Это моя работа.

Нэнси болезненно сморщилась, и перед ней вдруг ярко, до мельчайших деталей вспыхнула картина: собрание женского клуба перемывает ей кости – один год, второй, третий… а мистер Левадовски на каждой публичной лекции приводит ее в качестве примера острой и, увы, так и не преодоленной зависти к фаллосам.

– Ну как хочешь! – сквозь стиснутые зубы выдохнула она. – Только не говори потом, что я не предлагала по-хорошему.

Нэнси ухватила недоумевающего охранника за рукав, развернула «фасадом» к себе и – точь-в-точь, как она сама учила Энни, – сунула ему коленом в пах.

Мужчина охнул, выкатил глаза, и в следующий миг Нэнси выдернула руку из его клешни и рванула вниз по ступенькам магазина. На подламывающихся каблуках помчалась по тротуару, завернула за угол, к машине и забралась внутрь. Сердце отчаянно колотилось.

– Работа у него такая… – никак не попадая ключом в замок зажигания, бормотала она. – Значит, менять… работу пора!

Двигатель взревел, Нэнси выскочила на трассу и, нарушая все мыслимые правила дорожного движения и рискованно подрезая не в меру прыткую молодежь на хороших машинах, рванула так, словно уже уходила от полицейской погони. И – бог мой! – как же странно она себя чувствовала!

Содеянное в третий раз в жизни преступление словно взломало невидимую клетку и наконец-то раз и навсегда отрезало ее от нее же прежней – готовящей ужины, стирающей белье и выслушивающей жалобы. Это была свобода – и горькая, и желанная одновременно.

Бергман приехал на место убийства в четыре часа пополудни. Осторожно, стараясь не испачкать новенькие туфли, переступил через вытекшую из ворот заброшенного гаража лужу крови, подождал, пока глаза не привыкнут к полутьме, и наклонился над трупом.

– Бог мой!

Девчонке вряд ли было больше семнадцати. Она лежала на спине, раскинув руки в стороны и совсем без одежды – смуглая, стройная, может быть, даже красивая. Впрочем, утверждать это сейчас никто бы не взялся – лица практически не было: сплошная киселеобразная масса. А на животе… – Бергман склонился ниже и насторожился – это была раскрытая и уложенная обложкой вверх карманная Библия, простенькая, но неплохо изданная; из тех, что разносят по домам служители божьи.

«Странно…»

Глаза понемногу привыкли к полутьме гаража, и Бергман огляделся и невольно стиснул зубы. Разодранные клочки некогда голубого платья вперемешку с кровавыми сгустками были повсюду – на бетонном полу, на облупленных стенах, на старых дощатых ящиках в углу… Девчонка явно сопротивлялась.

– Ничего не трогал? – повернулся он к замершему рядом сержанту.

– Нет, сэр, – отозвался тот. – Но мне сказали, что эксперт из Сан-Антонио уже выехал. Так что пальчики снимем. Ну… и личность попробуем установить. Пока заявлений о пропавших не поступало.

– Знаю, – кивнул Бергман. – Как думаешь… чем убили?

– Удавка… Я смотрел.

Бергман оторопел. Женщин, особенно «латинос», в этом городе убивали ежегодно, но чтобы удавкой? Он прищурился; последний раз это случилось аж в 1952 году, когда в город стали возвращаться первые ветераны корейской кампании. И убийцу тогда так и не нашли.

Ему стало нехорошо.

– А где этот мальчишка, который ее обнаружил?

– В соседнем боксе. Проводить?

Бергман кивнул и, переступая через кровь, прошел вслед за сержантом. На несколько секунд вынырнул в пекло дня и тут же с облегчением погрузился в полутьму соседнего, такого же запущенного бокса.

Мальчишка – чернявый и курчавый, лет десяти – сидел на поваленной набок столитровой бочке и немного испуганно таращил глаза.

– Это ты ее нашел?

– Угу.

– Кого-нибудь рядом видел? Людей, машину… хоть что-нибудь?

– Не-а… – мотнул головой мальчишка. – Но я думаю, это кто-то из клиентов платить не захотел.

– Чего-о?! – оторопел Бергман.

– Это же Мария, – пожал плечами мальчишка. – Она на Карлоса работает. Ее все в нашем квартале знают.

Бергман схватился за сердце.

– Че-орт! Этого мне еще не хватало!

Как раз сегодня, когда он должен был встретиться в девять вечера с Карлосом и рассчитывал на установление, пусть и временного, мира между группировками, убийство проститутки могло отрицательно повлиять на переговоры. О том, что кто-то в полицейском управлении регулярно сливает Карлосу чуть ли не треть оперативной информации, Бергман знал.

Он повернулся к сержанту.

– Значит, так. Эксперты пусть работают, но уголовного дела до девяти вечера не регистрировать. А мальчишка… – Бергман глянул в сторону сидящего на бочке болтающего ногами единственного свидетеля, – мальчишку подержи здесь, а потом с собой возьмешь. И никуда от себя не отпускай.

– А что мне с ним делать? – возмутился сержант.

– В кино своди! – огрызнулся Бергман. – А ровно в девять отвезешь домой.

– Э-э! Вы чего такое говорите?! – возмутился малый. – Я еще с легавым в кино не ходил!

– Потерпишь! – оборвал его Бергман. – Дотерпишь до вечера без капризов, он тебе доллар даст.

Сержант крякнул, но промолчал.

Нэнси остановилась только у дешевого придорожного мотеля рядом с таким же дешевым, но с претензией на роскошь казино и небольшим рестораном – страшно хотелось есть. Припарковала машину, прошла в ресторан, пересчитала оставшиеся деньги и заказала салат и хорошо прожаренный бифштекс с зеленью.

Она вовсе не была уверена, что здесь хорошо готовят. Судя по яростной ругани, которой осыпала официантку занявшая соседний столик толстая тетка с тремя подбородками и огромными безвкусными сережками в мясистых ушах, то, что здесь готовят, есть вообще невозможно.

Нэнси немного подумала и попросила принести красного вина – запить, если еда окажется совсем уж несъедобной.

– Мэм останется в мотеле? – поинтересовался юный, до неприличия вертлявый официант.

– Не твое дело, малыш, – обрезала она мальчишку. – Лучше проследи, чтобы мясо хорошенько прожарили. Или нет! Стой…

До Нэнси вдруг дошло, что она всю жизнь придерживалась одних и тех же привычек.

– Бифштекс принесешь с кровью.

– Как скажете, мэм, – нагло улыбнулся официант.

Нэнси проводила его недовольным взглядом и стала есть салат. В ней что-то происходило, но пока она и сама не смогла бы сказать, что. Лишь одно Нэнси знала точно: она – настоящая – вовсе не та, кем ее видит ближайшее окружение.

Все они, включая именитого доктора Скотта Левадовски, были уверены, что Нэнси должна ходить по субботам в женский клуб, а по воскресеньям – в протестантскую церковь. Они знали, что миссис Дженкинс обязана быть примерной женой для давшего ей свою фамилию Джимми Дженкинса, вкладывая в это понятие необходимость ежевечерне ставить ему на стол цыпленка, а затем выслушивать его нытье. И они бы точно не позволили ей хранить в коробке из-под обуви черную, тяжелую «беретту», мстительно дразнить озабоченных водителей и бить мужиков коленом в пах.

Вертлявый официант принес бифштекс, и Нэнси осторожно разрезала его пополам и подумала, что самое большее, что они готовы ей позволить, – это есть бифштекс с кровью. Вот такой, как сейчас.

Она аккуратно отделила сочащийся красным кусочек и осторожно положила его в рот. С минуту пожевала и равнодушно пожала плечами: ничего особенного – сырое оно и есть сырое.

«А некоторые говорят, вкусно…»

Она всегда прислушивалась к тому, что ей говорят, и, как результат, вся ее жизнь так и осталась какой-то «недожаренной», что ли… – вот, как это мясо.

Нэнси отодвинула тарелку, задумчиво подняла бокал с ароматным красным вином и только теперь сообразила, почему официант решил, что она останется в мотеле, – она была за рулем.

«Да и черт с ним! – подумала Нэнси и пригубила запретного напитка. – Пока со всем этим не разберусь, никуда отсюда не тронусь!»

Номер мотеля, который сняла Нэнси, а по сути, малюсенькая комнатенка с душем за тонкой фанерной дверцей оказалась такой же убогой, как и весь этот мотель. Хуже того, прямо напротив ее номера – дверь в дверь – шумно орала на горничную та самая толстая тетка с тремя подбородками и огромными безвкусными серьгами в мясистых ушах.