Несчастная Шеннон пыталась произнести какие-то слова в свое оправдание, клялась, что играет лишь тогда, когда его нет в поместье, что предпочла бы умереть, чем доставлять ему неприятности, что она сожалеет…

И вновь Шеннон пришлось спасаться бегством.

Вечером Муир вновь дал волю своему раздражению. Ему не понравился суп из угрей. Кухарка, на которую посыпался град упреков, переложила вину на «мадемуазель Шеннон», которая продиктовала ей рецепт любимого блюда хозяина.

— Во что вы вмешиваетесь? — накинулся Муир на пришедшую по его приказу Шеннон. — Разве я просил вас об этом? Я уже не в том возрасте, чтобы за мной ухаживала Девчонка!

Шеннон поняла, что в подобных обстоятельствах ни к чему оправдываться, и сочла более благоразумным промолчать.

— Завтра вы возвращаетесь в Лондон! — заявил Муир.

Я не хочу вас здесь видеть.

Муир ушел в свою спальню. Как это часто бывало, после вспышки гнева он немного успокоился. Он заснул без труда, но через два часа вновь началась его борьба с бессонницей.

И на этот раз все было как обычно: Августус лежал с открытыми глазами, неподвижно, глядя на балдахин над кроватью. В голове проносились разные мысли, потом в памяти всплывало какое-нибудь воспоминание, обычно инцидент, в котором он либо раскаивался, либо немного упрекал себя. Не один час кряду он думал об этом, не в силах справиться с наваждением, давая волю своим самым пагубным наклонностям: злобе, горечи, презрению. Самые сильные приступы ярости Муир переживал в молчаливой темноте до самого рассвета.

Этой ночью Муир оперся о локоть и выпил стакан настойки розмарина. Он нашел его, как обычно, на ночном столике. И тогда он подумал о Шеннон. Несомненно, это она с момента его приезда убирала дом в соответствии с его вкусами, предупреждала его маниакальные пристрастия, делала более приятной разлуку с Лондоном. Конечно, он в отношении нее погорячился.

Утром Муир дал знать, что хотел бы, чтобы она позавтракала вместе с ним.

Дрожащая от страха девушка, одетая в темное платье, вошла в столовую. Она села за стол, не решаясь что-либо сказать. Она сидела прямо, глядя в тарелку.

Августус тоже молчал. Ему даже в голову не пришло извиниться. Он легко забывал о приступах ярости и обо всех последствиях, которые те влекли за собой.

— Прошу извинить меня, — сказала Шеннон детским голоском, — за все те неудобства, которые я доставила вам вчера, монсеньор.

Августус кивнул. Как все домашние тираны, он считал себя великодушным.

— Похоже, вы хорошо меня знаете, — сказал он. — Это дает мне шанс. Но вот я, я ничего о вас не знаю.

Шеннон рассказала ему, что ее, сироту, нашли на ступенях церкви Святой Троицы, что следующие пять лет она провела в жалком сиротском приюте Брэдингтона.

— Вы даже не представляете, какой благородный поступок совершили в вечер моего удочерения. К тому же семнадцать других девочек, находившихся со мной, тоже обрели семью. В Брэдингтоне это наделало много шума. Вы подарили счастье десяткам детей, прозябавшим в приюте!

Девочка выросла во дворце на Родерик-Парк на равных с девятью детьми Муиров. Она была робкой, совсем не умела обманывать. Проявлявшая интерес к любой мелочи, наделенная удивительной памятью, она быстрее, чем другие, научилась читать и писать, немного знала латынь, умела петь, прекрасно танцевала и говорила по-немецки. Очень быстро она усвоила правила поведения в обществе, за что удостаивалась лестных похвал.

— Думаю, я могу сказать, что ваша жена, мисс Трейси, порой искренне испытывала гордость, называя меня дочерью в присутствии своих подруг.

— А вот в это я с трудом верю, — ответил Августус. — Даже без Монро с этой чертовкой Трейси Муир нет сладу!

Шеннон понурила голову:

— Мне удалось обратить на себя внимание.

Когда Шеннон было лет тринадцать-четырнадцать, Трейси Муир начала вести по всему Лондону яростную кампанию с целью связать своих детей брачными узами с лучшими домами Англии. Своих детей, но только не Шеннон, которую она терпела, однако не считала одной из Муиров. Трейси питала безграничные амбиции, опираясь на политический вес и богатство своего мужа. Она думала, что просчитала все. Однако лучшие претенденты в мужья для ее двух дочерей попросили руки Шеннон, найдя ее более красивой.

— И тогда мне довелось испытать на себе досаду вашей жены, — продолжала Шеннон. — Она сделала все, чтобы напомнить мне о моем происхождении. Но в конце концов браки, задуманные ею, были заключены. Она считала, что покончила со мной как с источником угрозы. До того дня, когда Вальтер, став вдовцом, не рассказал ей о своих чувствах! И тогда она отправила меня в Драйбург. Я живу здесь уже три года, и мне запрещено покидать его.

Августус впервые внимательно посмотрел на Шеннон. Он мог допустить, что Шеннон была не такой уж простушкой, но отказывался понять, как эта дьяволица, выскочившая неизвестно откуда, могла вызвать столько проблем.

«Она вскружила голову несчастному Вальтеру», — подумал Муир.

— Если он и сбежал на «Раппаханнок», — добавила Шеннон, — подвергая себя многочисленным опасностям, то сделал это не для того, чтобы забыть о своем вдовстве. Он сделал это из-за невозможности нашей любви. Ярость матери и мой упорный отказ. Я была совсем девочкой, когда в первый раз отказала ему…

Вечером Августус захотел сделать шаг к примирению и попросил ее сыграть несколько музыкальных пьес.

Шеннон села за клавесин и начала играть итальянскую жигу. Муир тут же ее остановил:

— Жиги, они внушают мне ужас! От них у меня кружится голова и создается впечатление, что я заложник на деревенском празднике. Веселящиеся люди, похожие на животных! — Он встал. — В Лондоне у меня был ящик с партитурами. Куда он исчез?

Шеннон показала ему на стопку, лежащую на каминной полке. Он взял ее и в сильном раздражении стал перебирать партитуры. Наконец он нашел нужный лист:

— Вот.

Муир поднес лист к глазам Шеннон. Это была пассакалия Букстехуде.

— Но это пьеса для органа! — удивилась девушка.

— Она зашифрована. Вы справитесь с нею.

Шеннон начала играть.

— Медленнее! Медленнее! — запротестовал Муир.

Шеннон изменила темп игры.

— Медленнее!

Шеннон старалась изо всех сил.

Фрагмент был строгим, печальным, торжественным, написанным в миноре.

Августус подумал, что сейчас он наслаждается музыкой, как раньше наслаждался видом руин аббатства.

Затем он попросил ее сыграть чакону до-минор того же автора. Фрагмент был трудным.

И вновь Муир потребовал играть как можно медленнее.

— Сдерживайте свои порывы! — говорил он. — Пусть звучат басы!.. Надо придать им звучания… густоты… Нет, так не годится! Начните с самого начала.

Несчастная девушка послушалась, но она явно была растеряна.

Муир же через пять минут потерял терпение и сел рядом с ней.

— В этом нет ничего колдовского,

Муир стал играть левой рукой. Не отрывая глаз от клавиш, он объяснял музыкальную фразу но мере ее исполнения.

— Густой бас может быть легким, если придан, ему звучания. В повторе низких топов есть нечто успокаивающее, захватывающее. Имитации. Пушка! Внимание, не торопитесь!.. Надо выделить сложение… Медленнее. Теперь противосложение. Медленнее!.. Как я… Да, так лучше.

Они вновь вместе сыграли фрагмент.

— Вот, — сказал Августус после нескольких тактов, вы делаете успехи.

Шеннон улыбнулась ему.

— Вы могли бы очень красиво играть, барышня. При условии, что будете следовать композициям, а не нанизывать им свою неуместную молодость!

На следующий день Муир увидел Шеннон с книгой в руках — «Путешествие пилигрима из этого мира в тот, который должен прийти» Джона Баньяна.

— Вы увлекаетесь чтением так же, как и музыкой?

— Думаю, да, монсеньор. В Лондоне я могла пользоваться вашей несравненной библиотекой.

— Мне говорили, что она достойна похвалы. Но я не могу об этом судить. Я никогда не читаю.

— Жаль, что такое сокровище не используют.