— Но ведь это случилось, — с жаром произнес он и положил руку ей между ног. — Ах, Линн, оказывается, заниматься любовью с женщиной, которую любишь, — самая восхитительная вещь на свете. — Он улыбнулся, прижавшись к ней.

— Ты прав, — сказала Линн. — Оказывается, то, что происходило со мной раньше, любовью не назовешь… Теперь я понимаю, что такое зов пола.

— Знаешь, Линн, я однажды прочитал в одной книге, что разврат — это месть тела за неспособность любить, и ничего не понял. — Он погладил ладонью ее живот и треугольник волос у нее между ног. — Линн, любовь — это чудо! Я хочу всегда быть с тобой.

— Я тоже хочу всегда быть с тобой, — сказала Линн, — но я не уверена, что твоя церковь позволит тебе это, если окажется, что ты святой.

— А если мы оба вместе? — улыбнулся он. — Скажу тебе только одно — я люблю тебя и хочу быть с тобой. Я знал тебя всю мою жизнь и, может быть, даже еще раньше, и мне с тобой хорошо. — Он поцеловал ее в губы. — Милая, давай снова любить друг друга.

Линн улыбнулась.

— Давай, — прошептала она.

Он уснул. Линн долго лежала без сна.

Она была с ним и в нем, ощущая себя и его как единое целое и желая только одного — чтобы это блаженство длилось бесконечно.

И оно длилось, потому как после оргазма они лежали тесно обнявшись, нежно целуя и лаская друг друга, а затем был новый взрыв любви, и он длился так долго, как они того хотели…

С Юви все совсем по-другому! Не так, как было с другими. Его нежность Линн потрясала.

Он сказал, что заниматься любовью с любимой женщиной — верх блаженства. Он что, занимался любовью с нелюбимой? Откуда ему известна разница?

Она стояла на кухне, рассматривая этикетку на пакете с попкорном. На ней были трусики и фартук, прикрывавший только грудь, но оставлявший открытыми бока…

Откуда-то из-за ее спины протянулись его руки, проскользнули под фартук и обняли ее, развязав сначала тесемки фартука.

— Ты нравишься мне без одежды.

Она прильнула к нему, расслабившись, и, уронив пакет с кукурузой на стол, ощутила его голые ноги.

— На тебе ничего нет?

— Трусы.

— Я чувствую то, что в них…

— Ты так близко! — сказал он. — Можно я задам тебе вопрос? Именно так разговаривают те, кто испытал физическую близость?

— Именно так…

— Я счастлив, что могу сказать тебе все, что мне в голову взбредет, а ты не станешь смеяться или думать, что это глупо, даже если так оно и есть.

— Когда ты со мной, можешь говорить все, что угодно, никто нас не слышит. Но даже если рядом кто-то…

— Ты права. Кого это волнует? — прервал он ее.

— Могу я задать тебе вопрос?

— Конечно.

Помедлив, она спросила:

— Ты познакомился с Антуанеттой Бейкер?

— Да, они с Ричи приходили ко мне. Знаешь, все зовут мальчика Ричи, а ему это не нравится. Я почувствовал это и назвал его Ричардом, когда с ним встретился, и он сразу просиял. Потом, когда мы говорили, он сказал, что ненавидит имя Ричи.

— Тебе она понравилась?

— Его мать? Она не вызвала у меня неприязненных чувств. Но ведь не об этом ты хотела спросить меня.

— Подумать только, ты еще и провидец!

— Почему бы не спросить напрямую, занимался ли я прежде с кем-либо любовью?

— Это меня не касается…

Он повернул ее лицом к себе и, глядя прямо в глаза сказал:

— Занимался… В некотором роде…

— В некотором роде — это как? Впрочем, ты не должен мне об этом рассказывать.

— И все-таки я расскажу. Кто знает, что ты вообразила.

— Ты ее любил?

Он помедлил с ответом.

— Она мне нравилась. Ее звали Анни, ей было двадцать лет. Мы провели вместе ночь в мотеле.

— И где же ты с ней познакомился?

— В баре в центре города. Она была проституткой.

— Ничего себе!..

— Сначала я этого не понял. Мы разговаривали, и она произвела на меня впечатление, потому что оказалась искренней, веселой и непринужденной девицей.

— И вы провели вместе всю ночь?

— Ну да! Но я, заметь, был пьян. Я говорю об этом не в качестве оправдания, я хотел переспать с ней, узнать, что это такое — физическая близость, но я был пьян… Перед этим я покинул орден францисканцев, ну а потом и семинарию. Я впал в запой на целых три недели.

— Не представляю тебя пьяным.

— Именно поэтому я в конце концов оказался в реабилитационном центре «Обитель милосердия». Я решил, что я алкоголик.

— Но ты же им не был.

— Я был третьесортным дилетантом. Знаешь, как алкоголики называют канун Нового года? Ночь дилетантов. Я много думал, ходил кругами…

— Ходил кругами? Это как?

— Знаешь, Августин Блаженный заметил однажды, что заблудшие ходят кругами. Думаю, он был прав. Короче, я корил себя за то, что оставил орден, хотелось загладить свою вину перед Всевышним. Отец Квинн поставил меня на ноги за три дня. Он сказал, что я могу остаться, если хочу, и так долго, сколько захочу. Вот так оно вышло…

— Тебе не потребовалось много времени.

— Мне не требовалось серьезного лечения, мне нужно было избавиться от чувства вины.

— Избавился?

Он улыбнулся.

— Прошлое не забывается…

— Ты вспоминаешь ту девушку?

— Нет, но я помню ее облик. Черные волосы, небольшого роста, хорошенькая…

— Хорошенькая шлюха.

— И что в этом такого?

— Ничего. Просто у меня возникло предубеждение против нее, этой хорошенькой поблядушки. Вообще-то я рада, что ты рассказал мне об этом, потому что теперь я не чувствую себя той, которой вешают лапшу на уши, но мне все равно не хочется представлять тебя рядом с другой…

— Так и не делай этого!

— Я никогда раньше не была ревнивой. Это какое-то новое чувство. Мне не дает покоя мысль, будто все, что у нас с тобой, скоро кончится и что-то случится.

— Господи, Линн, ну что с нами может случиться?

— Не знаю, что-нибудь… — вздохнула она.

Затем они, уже одетые, снова сидели в гостиной, с пивом и вином, попкорном и крем-соусом, в который макали сельдерей и морковку, цветную капусту, и говорили обо всем на свете.

Линн рассказала ему о самом высоком в мире иллюминированном распятии, о футболках с эмблемой единоверческой церкви и о том, каким крутым дельцом был в свое время Билл Хилл.

— В свое время? — улыбнулся Ювеналий. — Он и сейчас такой, разве нет?

— Не слушай того, что он тебе говорит.

— Я уже выслушал.

Ювеналий рассказал ей о намерении Билла Хилла устроить ток-шоу с его участием на телевидении. Линн покачала головой.

— Почему бы и нет? — усмехнулся Ювеналий.

— Он просто аферист.

— Но ведь он твой друг!

— И все же он аферист. Вы гроша ломаного не получите.

— Мне он ничего не предлагал.

— Вот видишь! Думаешь, он устраивает ток-шоу без всякой выгоды? Он заключил с телевизионщиками контракт, он делает деньги. Я знаю об этом, потому что он просил меня стать его партнером.

— Скажи ему, что ты согласна.

— Я не понимаю тебя, — пожала плечами Линн. — Он использует тебя, а ты хочешь, чтобы я помогала ему.

— Он не сможет меня использовать, если я того не захочу. Но я согласен.

— Почему?

— Почему бы и нет?

— Ты прятался столько лет, а потом решил выступить по национальному телевидению.

— Я не прятался, я делал то, к чему меня вынудили. Наконец я сделал выбор. Да, со мною вот что происходит… И вот что я об этом думаю… Между прочим, я не собираюсь утверждать, будто я слепое орудие в руках Господа, даже если так оно и есть.

— Скорее всего, так оно и есть. Скажи, о чем ты думаешь, когда исцеляешь людей?

— Я стараюсь не думать ни о чем.

— Ты просишь Господа исцелить их?

— Я скорблю, страдаю, мне жаль несчастных, кем бы они ни были.

— Но допустим, тебе предложат поступить на службу в какое-либо лечебное заведение, скажем в больницу, и исцелять, что тогда?

— Я не утверждаю, что умею исцелять, я говорю, что это случается. Именно в этом дело. Я не стану делать никаких заявлений, поэтому не собираюсь ни с кем вступать в полемику. Я реалист, я принимаю все, что происходит. Я вовсе не пытаюсь изменить мир.