— Я тебе не верю, — проговорил он с упреком. — Возможно, другим женщинам я поверил бы, но не тебе. Теперь скажи мне, и я сам этим займусь.

— Не скажу, — ответила Мэри упрямо.

Уайт был раздосадован.

— Твоя преданность достойна восхищения, но неуместна, Мэри. Ты хочешь, чтобы у твоего ребенка в метрике стояло «незаконнорожденный»?

— Это не хуже, чем иметь мать-каторжницу, — парировала она.

Уайт покачал головой и отпустил ее, сказав напоследок, что она должна подумать еще раз и сообщить ему, если передумает.

На следующий день после ее визита к хирургу разразилась гроза. Люки снова были задраены, и Мэри пришлось остаться в трюме. После свободы на палубе было ужасно снова очутиться запертой в темноте вместе с другими женщинам, большинство из которых мучались от морской болезни. Корабль крутило и качало, отхожие ведра перевернулись. В трюм ворвалась ледяная морская вода, намочив арестанток. Единственное, что Мэри могла делать, — это сидеть, плотно укутавшись в одеяло, заткнуть нос и молиться, чтобы шторм поскорее утих.

Три недели потребовалось на то, чтобы доплыть до Санта-Крус-де-Тенерифе — первого порта, в который зашел корабль, и к этому времени Мэри получше познакомилась с двумя моряками из Девоншира. Именно от них она узнала, что на одном из кораблей мужчины-заключенные прорвались через перегородки и добрались до женщин прежде, чем корабль успел отплыть. Еще они рассказали, что арестантки, которых привезли из лондонских тюрем, злобные, закоренелые преступницы. Они постоянно дрались между собой и были готовы отдаться любому за рюмку рома.

Мэри это напугало, поскольку она думала, что заключенные на других кораблях не отличались от заключенных на «Шарлотте» Некоторые из них были достаточно дурными людьми. Она знала, что они охотно стянут пенни с глаз покойника [7]. Но по меньшей мере, ей было известно, с кого нельзя спускать глаз, и Мэри чувствовала себя в безопасности, зная, что капитан Гилберт никогда не позволит мужчинам-заключенным на его корабле угрожать женщинам.

Это был добрый, но в то же время строгий человек. В те редкие моменты, когда мужчины-заключенные находились на палубе вместе с женщинами, за их поведением пристально наблюдали пехотинцы. И страха оказаться снова закованными в кандалы или быть выпоротыми было достаточно, чтобы как мужчины, так и женщины вели себя пристойно.

И все же, как и на «Дюнкирке», здесь имели место запрещенные отношения, но не с офицерами, а с пехотинцами и моряками. Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер были из числа тех, кто чаще всего преступал эту черту, отдаваясь любому, кто этого захочет. Но ни Мэри Броуд, ни Сара не последовали их примеру. Они, смеясь, говорили, что если не могут заполучить офицера, то им не нужен никто. Правда заключалась в том, что им уже не нужно было бороться за выживание. Сейчас у них имелось достаточно еды и воды для мытья, а после дня, проведенного под солнцем на палубе, приятнее вернуться на ночь обратно в трюм, чем терпеть унижения и побои пропитанного ромом моряка.

Единственным мужчиной-заключенным, которого Мэри часто видела, был Уилл Брайант. Иногда к нему присоединялся Джейми Кокс. Остальным мужчинам не разрешали подниматься на палубу надолго. Мэри не знала, происходило ли это потому, что арестанты своей численностью превосходили команду, или капитан Гилберт считал, что женщинам-заключенным и семьям пехотинцев свежий воздух нужнее. Но у Уилла были особые привилегии. Похоже, он смог добиться, чтобы ему разрешили рыбачить и пополнять таким образом рацион корабля, так что каждый день он проводил добрую часть суток на палубе. Мэри восхищалась его находчивостью и думала, что у них есть много общего.

Когда корабль бросил якорь в Санта-Крус, чтобы пополнить запасы свежей воды и провизии, команду корабля отпустили на берег, а заключенных снова заковали в цепи и задраили люки трюмов. Был июнь, стояла удушливая жара, и арестанты лежали, изнемогая от зноя, в темноте. После относительной свободы, которой они упивались раньше, это казалось невыносимым. Для Мэри это было еще более невыносимо, потому что сейчас, когда у нее вырос живот, ей стало неудобно на жесткой скамье, а от нехватки свежего воздуха ее тошнило.

Но когда они снова подняли парус, направившись в Южную Америку, в Рио, цепи сняли и им снова разрешили подниматься на палубу. Однажды днем Мэри сидела, греясь на солнышке, и услышала, как Уилл ругается из-за того, что порвал свою рыбацкую сеть. Встав, она направилась к корме, где он расположился, и предложила ему починить сеть.

Уилл стал еще более привлекательным за время плавания. Улучшенный рацион увеличил объем его тела, глаза были голубые, как небо над их головами, светлые волосы и бороду выбелило солнце, а кожа стала золотисто-коричневого цвета. А еще у него была нахальная усмешка и масса дерзости.

— Ты знаешь, как заштопать сеть? — спросил он с удивленным видом.

— А какая девушка из Фоуэя этого не знает? — рассмеялась она.

Мэри подумала, что, поскольку она сидела и проводила время с пользой, штопая сеть, никто не подошел и не приказал им разойтись. Они с Уиллом провели всю вторую половину дня вместе и болтали, в основном о Корнуолле.

— Ты так похорошела, — сказал неожиданно Уилл. — Когда появится малыш?

Мэри охватило внезапное смущение. Она не предполагала, что об этом мог знать кто-либо кроме хирурга Уайта и Сары. Если догадался Уилл, возможно, Тенч тоже знает!

— В сентябре, — пробормотала Мэри, покраснев до корней волос. — Откуда ты знаешь?

— У меня есть глаза, — рассмеялся Уилл. — Такие вещи долго не скроешь, особенно когда ветер натягивает платье на твоем животе.

Мэри начало подташнивать.

— Об этом всем известно?

Уилл пожал плечами.

— Почем мне знать. А что? Ты боишься?

— Немного, — призналась она. — Я не хочу, чтобы обо мне плохо думали, и я ничего не знаю о младенцах.

— Не беспокойся о том, что о тебе подумают другие, — сказал он с усмешкой. — Пока мы доберемся туда, дети будут у многих. А что касается того, что ты ничего не знаешь о малышах, это вполне естественно. Другие женщины тебе помогут, так что не беспокойся ни о чем.

Мэри тронуло, что он может быть таким чувствительным: она всегда думала, что у него жесткий характер. Немного позже Уилл рассказал ей, что слышал, как один каторжник на «Александере», еще одном корабле, спрятался на палубе во время остановки на Тенерифе и позже, когда наступила ночь, спустился к морю и украл лодку, привязанную к корме.

— Этот простофиля выдал себя: пошел на датский корабль и попросил, чтобы его взяли на борт. Я бы направился в город и спрятался, пока флотилия не уйдет.

— Я на «Дюнкирке» всю дорогу мечтала о побеге, — призналась Мэри. — Но сейчас в моем положении об этом нечего и думать. Но как только родится ребенок, я снова буду ждать подходящего случая.

— А я сначала посмотрю, что такое Ботанический залив, — сказал Уилл. — Если я смогу рыбачить, построить себе приличный дом и выращивать кое-какие овощи, возможно, там будет не так уж и плохо.

— Но мы не знаем, что из себя представляют заключенные с других кораблей, — поделилась своими опасениями Мэри. — Здесь все из Девона и из Корнуолла и почти все неплохие люди. Но я слышала, что женщины на «Дружбе» хуже некуда, особенно из Лондона. Их заковывают в кандалы за драки друг с другом. Как только мы сойдем в Ботаническом заливе, придется с ними уживаться.

— Держу пари, ты с любым справишься, — сказал Уилл. — Я тоже. Так что проживем.

Спустя несколько дней Тенч заговорил с Мэри. Он спросил, нравится ли ей путешествие, и объяснил, что редко появляется на палубе, потому что у него слишком много обязанностей в других местах.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Тенч, внимательно посмотрев на нее. — Хирург сказал мне, что ты ждешь ребенка.

Мэри смогла только кивнуть. Она почувствовала некоторое облегчение оттого, что ее тайна наконец раскрылась, но она боялась, что он спросит то же, что и Уайт.