— Допустим, если он встречал кого-то замкнутого, зажатого, то видел его в зеленом.

— А что тут удивительного? — вмешалась Соня. — Конечно, цвет связан с чувством. Одно дело красный, другое — синий.

Наш разговор прервал возглас Инги:

— Получается, что вы смогли соединить классические системы памяти с нейробиологией! Это же замечательно!

Бертон улыбнулся Инге с видом триумфатора. Его носовой платок стремительно вырвался из кармана на оперативный простор, мелькнул перед глазами восхищенной публики и задел бокал, который тут же со стола как ветром сдуло. Раздался звон разбитого стекла.

— Каков полет! — бросил Генри, а непосредственная Соня захлопала в ладоши.

Несмотря на бурные возражения Инги, Бертон с мученическим видом рухнул всем своим грузным телом на пол и принялся собирать осколки, при этом каждое движение сопровождалось треском загадочных потоуловителей.

Разбитый бокал стал поворотной точкой в ходе званого ужина. Мы встали из-за стола и переместились в гостиную. Моррис с разрешения присутствующих закурил сигару, и Бертон, к всеобщему изумлению, составил ему компанию. Гостям предложили коньяк, никто не отказывался. Свечи, такие длинные в самом начале вечера, оплывали и дрожали на сквозняке, их огоньки словно таяли в сигарном дыму.

Мама продолжала разговор с Лео Герцбергом.

— Все же, — сказала она с грустной улыбкой, — есть множество вещей, которые мы не в силах понять, объяснению не поддающихся.

Я был уверен, что она имеет в виду то незримое присутствие, которое пережила в день смерти нашего отца.

Лео кивнул. Он казался печальным и погруженным в себя.

Бертон, успевший оправиться после конфуза, встрепенулся и взял слово.

— Миссис Давидсен, — обратился он к маме.

— Просто Марит.

— Спасибо, почту за честь, — кивнул Бертон. — Итак, Марит, я абсолютно с вами согласен. Согласно моим изысканиям, ну, может быть, не всем, но большей, так сказать, части, можно сделать вывод, что существует целый ряд явлений человеческой природы, о которых мы, то есть не я, конечно, а ученые не имеют ни малейшего представления. Возьмем, например, сон. Или сны.

Бертон утер лицо платком.

— Никто ведь не знает, почему мы спим. И никто не знает, почему мы видим сны. Еще в семидесятые годы, в семьдесят шестом, если не ошибаюсь, нет, не ошибаюсь, именно в семьдесят шестом, Дэниел Деннет [34]предположил, что сны не имеют отношения к реальности, что это не пережитый опыт, а всего-навсего ложные воспоминания, которые захлестывают нас после пробуждения. Но эта позиция себя дискредитировала. Полностью. Потом есть фаза быстрого сна… [35]

— Что вы говорите? — вежливо поддержала разговор мама.

Бертоновский скомканный носовой платок пару раз ткнулся в лоб и щеки владельца.

— Да, фаза быстрого сна. Выделяют быстрый сон, его еще называют парадоксальным, и медленный, ортодоксальный. Сновидения возможны как на одной фазе, так и на другой, они подчас неотличимы друг от друга. Аллан Хобсон… [36]

Бертон перевел дыхание и понесся дальше:

— Так вот, Аллан Хобсон, автор модели активации синтеза, колоссальная величина в этой области, полагает, что сон и сновидения возникают в результате пульсаций варолиева моста, то есть участка мозгового ствола. Это все отделы древней коры, или мозг рептилии. [37]

Платок взметнулся к шее.

— По его модели, сновиденческие образные воплощения рождаются стихийно, а передний мозг, зона высшего когнитивного функционирования, пытается придать этой беспорядочной импульсной бомбардировке какой-то смысл. И никаких тебе причин, никаких ассоциаций, никаких вытесненных или подавленных желаний, никаких скрытых сновидений, в общем — никакого Фрейда. Марк Солмс, [38]психоаналитик и нейрофизиолог, категорически против такой концепции. Я, кстати, не так давно слушал его доклад. Говорит роскошно, просто роскошно. Так вот, он отмечает полное прекращение сновидений у пациентов с повреждениями переднего мозга. Следовательно, по его теории, передний мозг как-то участвует в формировании того, что мы видим во сне. При этом происходят сложные когнитивные процессы, а значит, сны и в самом деле обладают значением. И память тут очень даже причем, но пока не очень понятно, каким образом. А Фрэнсис Крик, [39]да-да, тот самый Фрэнсис Крик, гениальный создатель модели ДНК, вообще считал сны мусорной свалкой памяти. Пока человек спит, вся эта бессмыслица взбалтывается и, если угодно, выплескивается, подобно пене. Дэвид Фолк полагает, что сновидения — результат случайной активизации эпизодической и семантической памяти, [40]но вместе с тем можно говорить и об их определенной предсказуемости. Или, скажем, существует теория, что оформление и закрепление наших воспоминаний происходит именно во сне. Впервые об этом заговорили в двадцать четвертом году Дженкинс и Далленбах, [41]так что она существует уже очень давно. Или вот, пожалуйста…

Мозг Бертона с пулеметной скоростью отстукивал цитаты.

— Фишбайн и Гутвайн, Харс и Хенневин…

Инга самоотверженно решилась прервать этот поток референций:

— Фишбайн и Гутвайн! Какая прелесть! Рыбьи кости и хорошее вино! Ну чем не лабораторный бульон?!

Бертон растерянно улыбался. Его покрытый испариной лоб блестел при свете свечей.

— Мне это никогда не приходило в голову. Одним словом, многие ученые их точку зрения на память не разделяют.

— А я абсолютно убеждена, что сны возникают из памяти, — проронила Соня. — Это точно.

— Сон сну рознь, — повернулся я к племяннице. — У некоторых моих пациентов были повторяющиеся сны, связанные с каким-то страшным потрясением. Но это не история, которую они видят, а, скорее, реконструкция пережитого ужаса, когда все заново. Твой дед страдал этим после войны.

Соня смотрела перед собой огромными задумчивыми глазами и ничего не отвечала.

— А мне снится один и тот же дом, — вступила в разговор Миранда, — но он не похож на те, где я когда-либо жила. И он принадлежит мне, правда не целиком. Все комнаты соединяются между собой, но иногда, открыв дверь, я понимаю, что никогда здесь прежде не была и кто тут живет — не представляю. — Она задумчиво покачала головой. — На пятом этаже, например, есть три маленькие комнатки, про которые я почему-то забыла. В замке торчит ключ. Я поворачиваю его, вхожу и начинаю заново с ними знакомиться. Понимаю, что там все рушится, что надо бы сделать ремонт, но почему-то до этого никогда не доходят руки. Интересно, у других людей так бывает, когда во сне постоянно возвращаешься в одно и то же место, которого на самом деле не существует?

— У меня немного иначе, — отозвалась Инга. — Обычно это дом или квартира, которая должна выглядеть определенным образом, но почему-то в ней все по-другому.

— Да-да, со мной так тоже бывает! — воскликнула Миранда. — Недавно я стала записывать свои сны и поняла, что там, по ту сторону, идет параллельное существование. Там есть свое прошлое, настоящее, будущее, есть память, я помню, что там происходило, я всегда возвращаюсь в тот же самый дом, но… — Миранда зажмурилась, словно пытаясь представить все наяву, — но у жизни там словно бы другие правила. И вид из окна все время разный. То это США, то, глядишь, — Ямайка. Я пытаюсь рисовать эти сны. Иногда рисунки получаются странные, да, странные, но не бессмысленные.

— А потом, когда вы смотрите на рисунок, вы понимаете, что это именно то, что вам снилось? — спросила Инга. — Похоже получается?

Миранда чуть подалась вперед, правой рукой помогая себе говорить: