При появлении таких идей — а они рождаются тысячами — „я исполнительное“ действует по очень простому шаблону. Оно сопоставляет идеи со своей шкалой ценностей и впоследствии препятствует или разрешает им развиваться дальше. Это и есть то, что мы называем „решением“. Часто решение не исчерпывает проблему, если только оно не сопровождается планом действий: продолжить роман или совершить убийство. В этом случае вычислительный разум должен производить все новые и новые идеи, пока не будет достигнута цель. „Я исполнительное“ примется классифицировать их, деля на хорошие и плохие. Это и есть его главная функция. Дильтей [46]написал: „Когда нам удается заглянуть во внутреннюю жизнь поэта, мы видим, что там происходят беспрестанные пробы и прикидки, и совсем малая часть всего этого воплощается во что-то реальное“.

Согласно Т.С. Элиоту, „возможно, большая часть авторского труда при создании произведения является трудом критика: ему приходится строить, отвергать, исправлять и доказывать“. Валери был с этим согласен: „На три четверти хорошо сделанная работа состоит в том, чтобы отвергать“. Чайковский также придавал наибольшее значение фазе оценки, когда „то, что было написано в минуту озарения, должно быть критически выверено, улучшено, расширено или сжато“. В науке происходит нечто похожее. Гордон Гоулд, изобретатель лазера, утверждает, что „нужно быть способным критически оценить то, о чем думалось, и выделить то малое, в чем есть толк. Нужно быть способным отвергнуть девяносто процентов мыслей, которые нас озаряют, не подавляя при этом прогресс нашей мыслительной деятельности“. Великий математик Анри Пуанкаре изрек: „Изобретать означает прежде всего не создавать бесполезные конструкции и строить только те, что могут быть востребованы, — хотя таких на самом деле лишь ничтожная часть. Изобретать — значит распознавать, выбирать“.

Тот же самый процесс постоянно происходит в нашей повседневной жизни. Базовые черты „я исполнительного“ всегда одинаковы: оно не порождает идеи, у него есть критерий оценки, и оно может осуществлять только три действия:

1) позволить мысли развиваться дальше;

2) решительно блокировать ее;

3) возвратить мысль обратно к „я вычислительному“, для того чтобы оно отшлифовало, заменило, доработало или окончательно аннулировало ее.

Если говорить о творческой деятельности, то автор сортирует собственные мысли и находки в соответствии со своим собственным критерием, со своим эстетическим вкусом. Если вкус плох, произведение будет плохим. Опираясь на вкус, автор должен решить, например, в какой момент его произведение будет завершено. Пикассо очень хорошо осознавал важность такого момента. В 1912 году, когда он пришел к соглашению с Канвейлером [47]о продаже тому всех своих картин по цене, установленной в соответствии с размерами каждой, он поставил единственное условие: только он, Пикассо, будет решать, закончено ли произведение: „Вы обращаетесь ко мне с тем, чтобы услышать, закончена ли работа“. Когда художник не обладает хорошими критериями, чтобы разработать и реализовать свои замыслы, ничего выдающегося у него не получится. Многие художники XIX века, работавшие в историческом жанре, были так же хороши, как Моне, но у него был более интересный замысел: вместо того чтобы писать портреты исторических личностей, он писал причудливую игру света.

То же самое происходит в совместной жизни. Если один выбирает ложный критерий, если он не способен заблокировать действие или вычислительный разум не считается с его решением, то „я исполнительное“, то есть воля, терпит поражение.

Я попробую в общих чертах выстроить типологию неудач воли, когда она выполняет контролирующую функцию. Тут и недостаток желания, и рабство воли (зависимость от чего-то и страх), импульсивность, медлительность, нерешительность, косность, непостоянство и ослепление.

1.  Недостаток желания. Я уже сказал, что воля — это мотивация, управляемая разумом. Если нет какого-либо импульса, если не существует желания, отсутствует предмет воли, как происходит при тяжелых депрессиях. Братья Гонкур [48]отмечают в своем „Дневнике“ соответствующий случай: „Старик уселся за столик рядом в кафе „Риш“. Официант, ознакомив его с меню, спросил, что посетитель желает заказать. „Желаю — сказал старик, — чтобы у меня было желание“. Неохота, уныние, усталость — невероятно сложные явления, стоящие на полпути между биологией и психологией, нормальным состоянием и болезнью, — и я не могу исследовать их здесь. Есть органические апатии и апатии приобретенные. В качестве примера того, до какой степени могут смешиваться обе, приведу фрагмент исследования по психопатологии, где перечисляются причины, блокирующие сексуальное желание: „Рутинные отношения с партнером. Проблемы общего характера в отношениях между партнерами (споры, непонимание). Постоянное употребление противозачаточных средств. Потеря сексуального интереса в результате тяжелых физических недугов. Воздействие фармакологических или химических препаратов. Травматический сексуальный опыт. Физическая усталость. Стресс. Сексуальное расстройство у одного из партнеров“. Как видим, это смесь всевозможных факторов биологического свойства или приобретенных, личных или межличностных.

Несовершенство желания заключается в его неустойчивости, непостоянстве. Почему я отношу к недостаткам непостоянство и своенравность — ведь вроде бы у них неплохая репутация? По той же самой причине, по какой отношу к когнитивным дефектам неспособность сосредоточить внимание. Действие и познание нуждаются в определенной стабильности желания или в концентрации. Без нужной степени стабильности они превращаются в упрямство или же в одержимость. Рибо [49]посвятил главу одной своей книги о патологии воли „царству капризов“. Это тип характера, говорит он, в котором воля либо не проявляется, либо не функционирует иначе как в колеблющемся, нестабильном и неэффективном виде. Это неудача структурного характера.

Желание — призыв к действию, поэтому еще один из его дефектов появляется, когда существует желание, но оно не сопровождается импульсом. Есть некая пассивная установка желания. Многие люди считают себя неудачниками потому, что не смогли удовлетворить то желание, которое сами же никогда и не пытались вывести за рамки собственно желания, то есть оно никогда не воплощалось в намерение. Скажем, некто жалуется на то, что не стал знаменитым хирургом, хотя никогда не изучал медицину. Руссо определял это как „нерадивый в делах, но чрезмерно пылкий в желаниях“ („Исповедь“, кн. 1). Испанское слово „desidia“, которое описывает тип нерадивости, лености, этимологически означает „щедрый в желаниях“ (исп. „deseos“).

В книгах по психиатрии в начале прошлого века много говорилось об абулии, неспособности действовать. Пациенты испытывали желания, но не могли перейти к действию. Подчеркну еще раз: патология — не более чем усиление тех реакций, которые в иной степени мы считаем нормальными.

Рабство воли. Оно возникает тогда, когда возможности выбора резко ограничены физиологическими или психологическими причинами. Примером тому служат разного рода зависимости и чувства, такие как страх. Я упомянул о зависимостях, говоря об эмоциональных привязанностях или о преданности. Некоторые оказывают такое воздействие, что возникает ложная уверенность, будто без них невозможно жить. Термин „аддикция“ происходит от английского слова, заимствованного из старофранцузского. Это был юридический термин, причем очень выразительный. Он означал право на обладание телом человека в счет уплаты долга. Наркотик завладевает телом, и оно становится покорно ему. Это феномен безграничного принуждения, когда человек чувствует воздействие такой силы, что говорит: „Я не могу перестать делать это“. Он не чувствует себя свободным для того, чтобы изменить свое поведение, хотя и сам временами боится его. Перед нами еще один случай из разряда патологии „свободной воли“, которая, согласно Анри Эю [50], является объектом психиатрии как медицинской специальности.