Утром мы идем на аттракцион Индианы Джонса. Проходим мимо магазина, где можно поместить свою фотографию на обложку журнала. Вообще-то нам этого не хочется, но тут я замечаю, что у них есть и журнал «Экран», и решаю, что мы непременно должны это сделать. Итак, мы все трое фотографируемся, и фотографию помещают на обложку «Экрана». Я получился ужасно, мама – не очень хорошо, а Сара – просто великолепно. Она целует меня в щеку, а моя мать – в другую. Под фотографией надпись: «Горячие девчонки». Мама хочет, чтобы я разорвал фотографию, но Сара возражает: ей хочется привезти фотографию свой маме в качестве сувенира. Против этого я возражаю весьма решительно. Мне не хочется, чтобы милая леди Генриетта увидела мое чудовищное фото. Но Сара побеждает. Мы оставляем ей фотографию.

Если бы она ничего не делала, у меня бы не возникло желания. Но дело в ее поведении: она старается меня соблазнить. И я чувствую, что она меня любит, любовью странной и глубокой. Она может сказать, что не влюблена в меня, и, наверно, это так. От этого мне плохо; не то чтобы мне хотелось, чтобы она была в меня влюблена, но то, что она говорит такое, уязвляет меня. Это усиливает мой комплекс неполноценности, подтверждает мысль, что ни одна женщина не смогла бы в меня влюбиться, ни одна женщина не сочла бы меня привлекательным. Я слишком неуверен в себе, мягок, труслив, педантичен, женственен, незначителен, у меня средние умственные способности и нет чувства юмора. Но чувствую, что она меня любит, потому что ей со мной о-очень уютно, и она меня ни ка-апельки не боится, и ни ка-апельки не восхищается мной. И тем не менее она меня любит. Я – ее лучший друг. И я благодарен за ее любовь. Это то, чего у меня не было и чего мне не хватало.

После ленча моя мать возвращается в отель. Она по горло сыта Диснейлендом, очередями, мужчинами и игрой Сары в слова.

Сара говорит, что ей хочется посмотреть на уток.

– Каких уток? – спрашиваю я.

– Не знаю. Просто на уток. Кажется, я видела их где-то в пруду.

Побродив немного, мы находим пруд с утками. Подобрав камень, Сара швыряет его в уток. Они улетают.

– Это нехорошо! – укоряю я ее. – Почему ты это сделала?

– Я хотела посмотреть на уток,а утки наутек.

И тут до меня доходит.

Мы обедаем с моей мамой в ресторане «Коралловый риф» в «Живом море». Одна из стен зала – стеклянная, и сквозь нее можно увидеть акул, рыбу-меч, скатов, джу-фиш (совершенно огромную, это что-то вроде морского окуня), а также множество более мелких рыб.

У мамы несколько улучшилось настроение, но мы беседуем исключительно о рыбах в аквариуме, и домашних рыбках, и о золотой рыбке, которую я подарил своей девушке Шарлотте и которая умерла – ее звали Эл.

Надеюсь, сегодня вечером Сара не придет ко мне в номер. Мне не хочется ее видеть. Как раз когда я об этом думаю, в дверь стучат. Возможно, это моя мать. Никогда еще я не был так счастлив при мысли о внезапном визите моей мамы.

– Кто это? – спрашиваю я тихо, стоя в нескольких футах от двери, поскольку мне не хочется приближаться или прикасаться к тому, к чему приближается или прикасается Сара.

– Это я, – певучим голосом отвечает Сара.

– Чего ты хочешь?

– Открой дверь.

– Я очень устал. Я уже засыпаю.

– О, ну давай же! У меня сюрприз.

Могу биться об заклад, что она купила мне шорты и попросит, чтобы я примерил их при ней.

– Я в самом деле неважно себя чувствую, – возражаю я.

– Я тоже. Не могу заснуть, поэтому мне просто хочется несколько минут поболтать, и тогда меня сморит сон. – Она умоляет, в точности как моя мать, когда наносит мне внезапные визиты в городе.

– А ты уверена, что не можешь просто почитать что-нибудь?

– Да, уверена.

Я с опаской открываю дверь. Сара входит, на ней белый махровый халат.

– Я пошутила, – говорит она. – У меня нет никакого сюрприза, я просто хотела, чтобы ты открыл дверь.

Она снимает халат и бросает его на пол. Она стоит обнаженная. Я хватаюсь за угол шкафа, чтобы не упасть на пол, как ее купальный халат.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Мне жарко. Не обращай на меня внимания.

Она ложится на кровать, включает радио и начинает щелкать по гостиничной Библии в ритм музыке, как метроном. Музыка классическая. Я поднимаю халат и набрасываю на нее.

– Пожалуйста, надень это или уходи из моей комнаты. Ты не должна ходить при мне голой.

Она сбрасывает халат.

– Почему? Я же всего только маленькая девочка. Детям можно ходить голышом. У тебя такой забавный вид, когда ты пытаешься быть резким.

– Ты не собираешься надеть халат?

– Нет, не собираюсь. Мне жарко.

– И ты не собираешься уходить?

– Нет. Мне хочется поболтать. Не спится.

Мне вдруг приходит в голову остроумная идея, которая наполняет меня гордостью. Я злорадствую, воображая, как она будет разочарована, причем она ничего не сможет поделать. Открыв ящик, я вынимаю один из моих длинных черных носков. С усмешкой я подхожу к стулу у окна, не глядя на Сару, хотя уголком глаза вижу, что она следит за каждым моим движением, – вероятно, с любопытством. Я сажусь на стул и завязываю себе носком глаза. Интересно, заявит ли она о своем разочаровании вслух или скроет его.

– Ты такой ханжа, Джереми, известно ли это тебе? – говорит она.

– Очень мило. А что еще новенького?

– Ничего новенького.

– Очень плохо. Так о чем ты хотела поболтать?

Я слышу, как она швыряет Библию на ночной столик. Теперь, когда у меня завязаны глаза, мне вспоминается обнаженное тело, которое я видел, и я рассматриваю его. Не могу отвести от него глаз. Это самое прекрасное и безупречное тело, какое мне приходилось видеть.

Сара смеется и усаживается ко мне на колени. Она довольно тяжелая для такой юной девочки.

– Попался! – говорит она.

– О, прекрати! – скулю я.

– Ты же не видишь меня, так какая разница? На мне мог бы даже быть космический костюм – это не имеет значения.

Она гладит мои волосы, играет с концом носка.

– Как ты думаешь, что бы мне такое сделать, чтобы уснуть? – спрашивает она.

– Вообрази, что ты медленно падаешь в темную дыру, как Алиса в Стране Чудес.

Она впервые целует меня в рот. Мои губы крепко сжаты. Я не дышу.

– Расслабься, – советует она. – Вообрази, что ты падаешь в темную дыру, как Алиса в Стране Чудес.

– Тебе бы следовало делать это со своим ровесником, – говорю я.

Она засовывает руки мне под свитер, ласкает мою кожу. Я парализован. Она меня возбуждает, и от этого я парализован. Мне невольно приходят следующие мысли: «Итак, она действительно этого хочет.Нельзя сказать, чтобы она не пыталась. Она, несомненно, очень старалась неделями, она делала все, что в ее силах, чтобы это произошло. Она будет ужасно оскорблена, если я отвергну ее сейчас. Возможно, это даже нанесет ей травму на всю жизнь».

И я заливаюсь краской стыда, представляя себе реакцию общества, если бы оно узнало о моих мыслях. Но эти мысли возвращаются, я ничего не могу с ними поделать: «Почему бы ей не заняться сексом в одиннадцать лет? Она определенно кажется готовой».

И словно в ответ на мои мысли Сара говорит:

– У меня был первый оргазм шесть месяцев тому назад, как раз через несколько недель после того, как впервые были месячные. Разве это не интересно? Я готова.

Мои мысли продолжаются: «Какая открытость! Какое бесстыдство! Кто знает, быть может, она акселератка, как те девушки в Африке. Я слышал, они делают это чуть ли не в пять лет. К тому же я вижу, что она просто умирает от желания это сделать. Это не просто невинная платоническая детская влюбленность. Это возбуждение и похоть. Несомненно. Я не знаю, что делать».

Я вынимаю из кармана свою ручку и упираюсь передним зубом в углубление в колпачке, хотя и поклялся, что никогда больше не буду это делать. Она кладет руку на мою ширинку, и это внезапно вызывает у меня автоматическое, рефлекторное неодобрение.