— Вряд ли, — согласился Хосе. — Нужно или родиться с даром отличать враки от правды, или учиться.

— Всё верно, — Галка ничуть не удивлялась таким речам: Хосе-Индеец из своих тринадцати лет семь провёл на улице, и только полтора года как оказался при деле — сперва юнгой на флагмане, затем в учении. У этого мальчишки было побольше мудрости, чем у иных взрослых. — Но научиться правильно читать, писать и считать — это только самое начало, братец. Дальше — больше. Не зная основных законов мира, мы обречены всегда его бояться. Да вот пример из жизни. Шли мы как-то из Порт-Ройяла, в рейд. Ветерок был слабенький, солнце припекало изрядно, хотя дело было поутру и в феврале. «Орфей» еле полз. И тут смотрим — в небе образовалось как бы огромное зеркало, а в нём, немного увеличенные, отразились и море, и далёкий корабль, шедший где-то за горизонтом. [20]

— Вот это да! — Хосе восхищённо цокнул языком. — Интересно-то как! Хотел бы я поглядеть на такое, хоть одним глазком!

— Тебе интересно, а братва в ужасе креститься начала, — хмыкнула Галка. — Мол, это дурной знак, и так далее. А я и говорю: ничего особенного, обыкновенный мираж. Большой, правда. У нас на дорогах в особенно жаркие дни точно такие же «зеркала» можно наблюдать, только «смотрят» они не вниз, а вверх. А в пустынях — это, мол, сама не видела, но в книжках вычитала — вещи и покруче случаются. Бредёшь в песках, и вдруг впереди озеро с пальмами. Кидаешься туда — а там опять песок. Горячий воздух и не такие коленца выкидывает. Парни чуток успокоились, начали выспрашивать: отчего так бывает? Вон, какой страх — словно море перевернулось и сейчас на голову рухнет.

— А я бы не испугался, — уверенно заявил Хосе. Он хотел было отщипнуть ещё кусочек булочки, но рука ухватила пустоту: доел. И потянулся за следующей. — Честное слово!

— Не уверена, — Галка немного отвлеклась от воспоминаний и едко хихикнула. — У человека всегда был, есть и будет страх перед грандиозными событиями. Мираж и правда был огромен, чуть не на полнеба. Мне тоже было немного страшно, хотя, я точно знала, что никакой опасности нет. Но я упрятала свой страх подальше, и начала рассказывать братве, отчего случаются миражи вообще и этот конкретный в частности, — добавила она, и, пододвинув к себе листок бумаги с серебряным карандашиком, принялась рисовать простенькую наглядную схемку, как когда-то это делал их физик, пожилой, ещё старой закалки, учитель. — Солнце прогрело воздух у поверхности моря. Тёплый воздух всегда стремится вверх. А наверху как раз принесло откуда-то слой холодного воздуха, и он не позволял тёплому свободно подниматься, придавив его словно крышкой. Поскольку ветра почти не было, эти слои не перемешивались, и между ними возникла чёткая граница. Если разница между слоями существенна, а солнышко ещё подсвечивает сбоку, то эта граница становится видна, и образуется огромное, немного вогнутое из-за кривизны атмосферы воздушное зеркало. Что мы и наблюдали.

— А долго оно продержалось, это зеркало?

— Недолго. Солнце-то продолжало припекать, тёплый воздух скапливался, и в итоге прорвал «крышку» в нескольких местах. А холодный начал опускаться вниз в эти прорывы. У нас это явление называли нисходящими потоками, — тут Галка припомнила уже не уроки физики, а однажды виденную телепередачу о расследовании причин некоторых авиакатастроф. Такой поток вполне мог завалить самолёт, если тот шёл на небольшой высоте. — Один из этих нисходящих потоков зацепил и нас. Парни, увидев туман и почувствовав холодок, сразу мне поверили. А до того ведь фыркали: мол, враки всё, что ты травишь, без чертовщины тут всё равно не обошлось. Потом, когда мы из рейда с добычей вернулись, ещё и сами хихикали: типа, а представляете, как обделались матросики на том корабле, который в воздушном зеркале отразился? Они-то, мол, наверняка нас видели, но не знали, что к чему… С тех пор наши чуть что-то эдакое заметят, сразу меня выспрашивают — мол, а какие байки про это в книжках пишут?

— Всё просто, когда знаешь, — подытожил Хосе. — А бывают такие вещи, которые никто до сих пор не смог изучить и объяснить?

— Сколько угодно. Ты слышал, например, о светящихся «колёсах»?

— Боцман Мигель однажды рассказывал.

— Ага, он же сам их видел, — кивнула Галка. — Нам довелось наблюдать такую штуку по пути из Картахены. Огромные, миля в поперечнике, светящиеся «колёса» в воде, с изогнутыми «спицами» и без ободков. Парни снова ко мне — что это такое? А я… Ну, не лепить же прямо в лоб: понятия не имею. Изобразила радостное лицо, сказала, что читала про такое — а это, кстати, правда — и светящиеся «колёса» в море очень хорошая примета, если вертятся посолонь. Вот если против солнца, тогда плохо… Парни даже обрадовались — колёса и правда медленно посолонь крутились. А я стояла и думала: что же там могло так светиться? Морская живность таким странным строем обычно не ходит… Загадка. Может, лет через триста-четыреста кто-то и даст на неё ответ. [21]

— Вот интересно было бы посмотреть, что будет лет через триста, — Хосе вдруг сменил тему разговора и заговорил уже с мечтательными нотками. — Может, люди тогда даже летать научатся.

— Обязательно научатся, — совершенно серьёзно проговорила Галка. — Может, и не через триста лет, а гораздо раньше. Только для этого учиться надо. Всем.

— Учиться и зубрить — разные вещи, — хмыкнул Хосе. — Вот возьму и на следующем уроке учителю так и скажу. Кой чёрт я должен заучивать наизусть большую таблицу, если нужно всего лишь запомнить одну формулу или просто представить в уме прямоугольник?

— Кому-то проще заучить таблицу, чем представлять себе прямоугольники с квадратами, — возразила мадам капитан. — Видишь ли, не все способны думать, как ты — образами. Мне довелось лично знать людей, которым это просто не дано, они мыслят словами и цифрами.

— Тогда почему учитель пытается переделать меня по своей мерке, если я думаю не так, как он?

— Это сложный вопрос, братец, и коротко на него не ответишь.

— Так времени ещё сколько!

— У кого? — невесело усмехнулась Галка, окинув тоскливым взглядом кучу бумаг на столе. — Тебе уроки учить надо, а мне — нырять с головой в этот канцелярский омут. Но после ужина мы с Джеймсом будем рады с тобой поболтать о том, о сём…

«Да, — подумала она, когда Хосе ушёл к себе — учить французский. — Если к ужину ничего не случится и у нас будет это свободное время».

Я понимаю, почему Эли взялась обучать Хосе. Думаю, он будет не единственным, кого она начнёт готовить себе на смену, это нормально. Но зачем она превращает его в циника? Одно дело — не забывать, в каком мире нам довелось жить, и совершенно другое, когда парень вдруг начинает заговаривать о неприятной, но насущной необходимости лжи во благо и жертвы во имя высоких целей. Он смотрит на Эли и пытается стать похожим на неё. Он хочет быть политиком, несмотря на прямо озвученные моей милой нелестные характеристики как своей персоны, так и персон некоторых государей. Ложь во спасение… Как, солгав во спасение, удержаться от соблазна лгать и дальше, когда опасность уже миновала? Здесь нужно обладать мудростью всех прошедших поколений, а этого не дано ни одному человеку. А жертва? Где грань, за которой необходимость жертвы превращается в постоянную необходимость убивать?.. Нет, я не пытаюсь рядиться в белые ризы и цеплять на спину картонные крылья. Я боевой офицер, мне доводилось отнимать жизнь врага. Однако я не считаю, что путь в достойное будущее может быть оплачен такой ценой. Если Эли пойдёт по этой дорожке, она ничем не будет отличаться от нелюдей, которые провели над ней и ещё двумя с лишним десятками человек из её эпохи жестокий эксперимент на выживание.

В тиши кабинетов не слышны ни пушечные залпы, ни крики убиваемых, ни звуки кровавого пира победителей. Эли ещё помнит об этом, но, боюсь, недалёк тот день, когда память может ей изменить. Смогу ли я тогда любить это живое воплощение raisond’etat? [22]