На Юге все было не так. Там, если кто-нибудь из местных жителей и соглашался фотографироваться, то предварительно требовал за это деньги.

Немного поплутав, Петр неожиданно оказался на дороге, ведущей через пустырь к тем самым воротам Победы, у которых они останавливались вчера.

Теперь здесь царило оживление. Мычали горбатые длинноногие коровы, кричали петухи, плакали дети, спорили женщины. Пахло дымом костров.

Петр остановился перед огромным развесистым деревом у ворот. В тени сидело десятка полтора женщин-южанок в ярких нарядных одеждах. Они торговали всякой мелочью: орехами кола, палочками для чистки зубов, тростниковым сахаром, плодами манго.

Петр поднял фотоаппарат — и они весело загалдели, закрывая лица руками: это было знакомо по Луису.

Но группа была настолько живописной, что Петр решил применить уже много раз испытанный им трюк. Сфокусировав объектив на торговках, он повернулся к ним спиной, показывая, что и не собирается их фотографировать — даже поднес к глазам видоискатель, направив камеру в совершенно противоположную сторону.

И вдруг… Петр даже опустил фотоаппарат: сомнения не было — высокий нарядный северянин, куривший сегодня утром с таксистом во дворе отеля, разговаривал теперь с нищим, не спуская с Петра глаз. Неужели слежка?

Решив проверить свою догадку, Петр быстро вошел в ворота и, резко свернув направо, пошел вдоль стены туда, где, как вчера говорил австралиец, были чаны красильщиков.

Он увидел их еще издали. Красильщики, с руками, окрашенными по локоть темно-синей краской, сидели на корточках перед круглыми ямами, то опуская в краску, то вынимая из нее почти черные широкие куски материи.

Петр подошел к мрачному старику и присел около него на корточки так, чтобы его не было видно со стороны ворот. И сейчас же он увидел, что высокий почти вбежал в ворота. Не видя Петра, он вертел головой по сторонам.

Старый ремесленник озадаченно смотрел на Петра, механически продолжая окунать в краску кусок ткани. Потом, перехватив взгляд Петра, он обернулся и увидел высокого.

— Полис, — сказал он равнодушно и не торопясь принялся выкручивать над чаном уже окрашенную материю.

Петру стало весело: этого уж он никак не ожидал. Он встал и принялся жестами объяснять красильщику, что хочет его сфотографировать. Краем глаз он следил за высоким: тот заметил его и отступил за угол ворот.

Сделав несколько снимков, Петр вышел с площади на широкую и пыльную улицу, ведущую к центру старого города. Улица была торговой. По обе ее стороны тянулись лавчонки, парикмахерские, мастерские ремесленников.

Брели носильщики с вязанками дров на голове. Бежали мальчишки. Ковыляли медлительные ослики, звенели старые велосипеды, изредка проносились автомобили.

Из ворот в белой каменной стене, над которыми висела вывеска с надписью «Туберкулезный госпиталь», вышла группа гвианийцев с закутанными лицами.

Петр узнал в них туарегов.

Впереди гордо и властно выступал высокий стройный человек в белом плаще, в чалме, низ его лица скрыт был белой материей по самые глаза. Чуть позади шла группа в темно-синих плащах. Лица их тоже были скрыты. Они несли под мышками длинные прямые мечи в красных кожаных ножнах. И совсем позади покорно тащились изможденные низкорослые люди в коричнево-серых грубых плащах, основательно нагруженные разным скарбом.

«Вождь, свита и рабы», — решил Петр и с сожалением посмотрел на красавца в белом.

Неужели это он был болен туберкулезом и приезжал к врачу из своей саванны? Ведь туберкулез в Гвиании означал верную смерть.

Петр навел фотоаппарат, щелкнул. Повернул кольцо перемотки кадров — и вдруг почувствовал, что пленка не протягивается. «Сорвалось», — с досадой подумал он. А впереди — в самом конце улицы — уже высилось желтое, почти фантастическое здание с высокими минаретами, с зелеными куполами, с узкими окнами-бойницами — знаменитая — мечеть Каруны, о которой говорил ему Роберт.

Он остановился, соображая, что же делать. Кто-то налетел на него с разбегу. Это был высокий.

— Извините!

Он явно боялся потерять Петра в уличной толпе и потому шел за ним почти вплотную.

— Это я виноват, — вежливо ответил Петр.

Он кивнул на фотоаппарат:

— Такая досада! Сорвал пленку. Придется возвращаться в отель.

— Зачем же в отель… Высокий покрутил головой:

— Вот же есть фотография!

Действительно, метрах в тридцати на противоположной стороне улицы висела вывеска — «Фотоателье».

Только тут Петр вспомнил, ради чего, собственно, предпринята им эта прогулка! И мысленно решил, что, если бы даже пленка в действительности не сорвалась, ему стоило бы это придумать.

Теперь, по крайней мере, этот местный Шерлок Холмс не увидит ничего подозрительного в его визите в фотографию.

Хозяин — опять же южанин! — Петр больше не удивлялся — южане были здесь всюду, где требовались специалисты, — оказался понятливым.

Он охотно согласился переснять письмо доктора Смита. Затем осторожно перемотал пленку, перезарядил камеру.

Письмо доктора Смита он небрежно сунул в кипу документов, видимо уже приготовленных для пересъемки.

— К вечеру будет готово, са.

— А пораньше?

— Много работы, са.

Делать было нечего, и Петр, немного помедлив, кивнул:

— Ладно.

Яркое ослепительное солнце резануло глаза, когда он ступил на тротуар. Высокого уже не было.

Нищий-слепец, сидевший у двери фотографии, поднял голову и запричитал:

— Пенни, батуре… Батуре, пенни!

Кряхтя, он поднялся и потащился за Петром, легонько постукивая кривой палкой по твердой земле.

Улица упиралась в просторную площадь перед мечетью, величественным сооружением в нарочито мавританском стиле. Это скорее даже был дворец с невысокой башней посредине, увенчанный большим зеленым куполом. Два шестигранных минарета, дважды опоясанных круглыми балкончиками, возвышались по углам фасада.

Все здание окружала невысокая желтая стена с воротами в мавританском стиле, закрытыми железными решетками. Яркий солнечный свет заливал площадь, мечеть. Небо было чистым, акварельно-голубым, без единого облачка.

За оградой высились раскидистые деревья, протянувшие густо-зеленые ветви за стену. В их тени сидело несколько стариков, лицом к другой стене — высокой, беленой, с крепостными зубцами.

Петр медленно обошел мечеть, фотографируя ее со всех сторон. Решетка ворот оказалась приоткрытой. Петр заглянул туда.

Двор мечети, вымощенный цементными плитами и чисто выметенный, манил прохладой.

— Батуре!

Еще не дряхлый одноглазый старик, сидевший на бетонных ступеньках у входа в мечеть, махнул рукой:

— Батуре!

Петр вошел. Старик встал и заковылял ему навстречу.

— Хочешь наверх? — спросил он на ломаном английском языке. — Наверх? Снять картинку, а?

Он хитро подмигивал единственным глазом — второй у него был закрыт коричневым, дряблым веком.

— А можно?

— Можно, можно, — торопливо закивал старик. — Давай пропуск.

— Какой пропуск? — удивился Петр.

— А вот какой!

Старик протянул ладонь, на которой лежал мятый и грязный листок бумаги в клеточку, вырванный из ученической тетради. На листе что-то было написано арабской вязью и стояла замысловатая печать.

— Кто же дает такие пропуска?

Старик опять хитро подмигнул своим единственным глазом:

— Султан…

Его лицо приняло плутовское выражение. Петр рассмеялся:

— Извини, папа.

— Постой! — встревожился старик и протянул сухую руку: — Три боба…

Петр отсчитал ему в ладонь три шиллинга.

— Иди.

Старик кивнул на небольшую дверцу в стене.

Петр сделал несколько шагов и остановился. Рассказ учителя не выходил у него из головы с того самого момента, когда он увидел зеленый купол мечети.

— Папа…

Петр сунул руку в карман, вытащил несколько монет и позвенел ими в горсти. Старик весь подался вперед.

— А раньше… была здесь мечеть? — спросил Петр, подбрасывая монеты на ладони.