Обращаясь к Карлу, она предупредила его:

— Вы должны быть самым что ни на есть скрупулезным летописцем, поскольку только так можно оправдать наши коллективные усилия по завершению рукописи. Поэтому писать вы будете под своим именем.

— Разумная стратегия, — сказал Стрейберт, и все согласились с этим.

— Давайте проясним один момент. — Ивон прервала свой инструктаж. — Я называла три разных показателя завершенности рукописи: семьдесят пять процентов, восемьдесят и девяносто. На каком из них мы остановимся?

Стрейберт и Дженни оба указали на восемьдесят, и Ивон продолжила:

— Теперь самое главное. У вас, Карл, два раздела, которые он давал вам почитать, а у вас, Дженни, три. — Стрейберт бросил быстрый взгляд на свою бывшую студентку. — А вот есть ли у вас страницы, над которыми он все еще продолжал работать — еще набело не отпечатанные?

Оба — и Стрейберт, и Дженни — достали из своих портфелей листы, на которых была видна правка, сделанная рукой Талла.

— Потрясающе, — вырвалось у Ивон. — Четыре фотокопии нужно будет воспроизвести в вашем очерке, Карл, чтобы исключить всякие сомнения в их подлинности. — Возвращая черновики, она спросила: — Располагаем ли мы чем-нибудь в подтверждение того, как он собирался закончить свою книгу? Какие-нибудь записки? Фрагменты?

Стрейберт молчал, а Дженни заговорила:

— Он рассказывал мне об этом. Я ясно представляю себе, что было у него на уме.

— Но это не документально. А есть какие-нибудь заметки?

— Нет, но если вы посмотрите на ксерокопии моих страниц, то в трех местах найдете мои заметки с соображениями о том, как эти страницы, которые он давал мне посмотреть, будут вписываться в его общий замысел.

— Где? Где? — И, когда Дженни показала эти страницы, мы убедились, что все это именно так. Там были ее пометы на полях, увязывающие отдельные наброски Талла в единую картину, а также ее оригинальное замечание — «Кайф!», выражавшее высшую степень качества.

— Этому нет цены! — воскликнула Ивон. — Рукопись может быть закончена, и тысячи людей будут читать ее, сотни тысяч. — Затем она дала ряд строгих указаний, не допускавших никаких отклонений: — Карл, вы можете приступить к работе над своим очеркам немедленно? Все подтверждайте документально. Давайте назовем его как-нибудь вроде «Талл в Мекленберге». Но, прежде всего, Карл, и вы, Дженни, давайте пообедаем в гостинице и попытаемся свести воедино пять ваших разделов. В опубликованной книге мы ясно покажем читателю, что роман включает часть, законченную и отредактированную Таллом; пять разделов, написанных, но не отредактированных и не отшлифованных автором, и те короткие связки, которые были предложены нами, но не были выверены им. Все должно быть честно и открыто. — Встав со своего кресла, она подошла ко мне: — Рукопись Тимоти должна предстать сенсационной книгой, которую будут изучать десятилетиями.

— Мне очень бы хотелось этого, — согласилась я. — Но важнее всего, что этого хотел он. Давая мне незавершенную рукопись, он заметил: «Эта книга будет гораздо лучше первой».

Тут Ивон повернулась и спросила:

— Это попало на пленку, Карл? — И, когда они уходили, я услышала, как она попросила его: — Ну а теперь расскажите мне о своем новом сказочном отделении в Темпле.

ЧЕТВЕРГ, 7 НОЯБРЯ. Последние четыре дня я поддерживала постоянные контакты с человеком, к которому прониклась большим уважением. Капитан Вальтер Стампф из нашей дрезденской полиции напоминает мне Германа Цолликоффера в молодости. Такой же плотный, с заостренной головой, мощной шеей, широкими плечами и короткими пружинистыми ногами, которые не знают усталости. Краснолицый и покрытый испариной даже в ноябре, он работает как заведенный. У него забавный немецкий акцент, из-за которого его речь иногда может показаться безграмотной, хотя он получил образование в университетах Франклина и Маршалла. Судя по тому, что я видела и слышала о нем, он просто бульдог, а не человек. Каждый раз, когда мы расстаемся, он говорит: «Миссис Гарланд, мы найдем, кто это сделал».

Первый раз я увидела его около четырех часов утра в день убийства. Мой шофер Оскар, услышав в два часа лай собаки, узнал голос Ксерксеса, но он не понял, почему в такое время тот находится на улице. Заснув вновь, он проснулся в четыре и, отправившись на поиски Ксерксеса, обнаружил тело. С громким криком он бросился в дом, разбудил меня, и я, выбежав на лужайку в ночной сорочке, увидела зрелище, от которого кровь стыла в венах. Это было так ужасно. Кругом кровь… И поза убитой собаки, показывающая, что она до конца защищала своего хозяина… Меня трясло. Оскар произнес: «Оставайтесь здесь. Я позвоню в полицию».

Он дал мне фонарик, но я выключила его, не в силах смотреть на кровавое месиво, и в холодной темноте чувствовала, что это — катастрофа.

Оцепеневшая, я охраняла тело, пока капитан Стампф не подъехал на своей полицейской машине с включенной сиреной и сверкающими мигалками. Осветив фонариком изувеченные тела Тима и Ксерксеса, он пробормотал: «Безумец!» — и начал свою работу.

Вызвав по радио помощников, он расставил их так, чтобы никто не мог потревожить тело и затоптать возможные следы на лужайке. Затем, отступив назад, чтобы видеть обезображенный труп, он поклялся перед своими сотрудниками найти того, кто это сделал.

Солнце еще не успело взойти, а он уже собрал все, что было известно о моем внуке, о его знакомых, о том, где он бывал в последние дни. Его сотрудники связывались с редакциями газет в Филадельфии и Нью-Йорке, а он в это время отправился (даже не позавтракав) в колледжи, чтобы взять показания у тех, с кем работал Тимоти, в том числе и у Дженни Соркин. Страшная новость, которую он принес, потрясла всех. Президент Росситер прибежал в пижаме, поверх которой был наброшен пиджак от вечернего костюма. Все говорили о прекрасном характере Тимоти, его блестящих способностях и о том, что у него не было врагов. В Мекленберге Стампфу не удалось найти ни одной зацепки.

Вернувшись назад, он провел два часа в Ньюмюнстере, где опрашивал каждого, кто мог иметь сведения о связях Тима или его передвижениях. Но, с кем бы он ни разговаривал, всюду слышал одно и то же:

— Прекрасный молодой человек! Учился в нашей школе только до седьмого класса, но никогда ни в чем замешан не был.

— Он встречался с кем-нибудь из местных девушек?

— Ему бы не позволили этого. После того как его родители погибли в автомобильной катастрофе, Тима взяла к себе бабушка, которая держала его в ежовых рукавицах. Она же и определила его в закрытую частную школу в Потстауне.

— Я считал, что отсюда он пошел учиться в Рединг?

— Да, это так. Думаю, там было неподходящее для него окружение. Во всяком случае, бабушка быстренько вырвала его оттуда и отправила в частную школу. Дисциплина там была получше.

Посещение школ в Рединге и Потстауне дали то же самое:

— Нельзя сказать, чтобы у Тима здесь были неприятности. Прохладное отношение к учебе, и не более того. Он водил компанию только с лучшими детьми. Девочки? Нет, об этом нам неизвестно.

В потстаунской школе Хилл об убийстве знали из сообщения, прозвучавшего по радио, поэтому там заранее приготовили личное дело, которое было безупречным: «Прекрасный ученик. Досрочно сдал экзамены в колледж. Хорошо играл в теннис. Превосходно писал сочинения и был удостоен премии Эдмунда Уилсона, выдающегося литературного критика, начинавшего свой путь в нашей школе. Неприятности? У Тимоти не было ничего подобного. Дурные компании? В нашей школе нет таких. Девочки? Нам ничего не известно об этом».

Поскольку наша усадьба находилась всего в десяти милях от центра Аллентауна, Стампф поспешил туда, но местной полиции не было известно даже имя погибшего. Не знали там и случаев хулиганства, связанных с нашей усадьбой: «Наши хулиганы считают, что она слишком хорошо охраняется полицией Дрездена, так что им даже в голову не приходит забраться туда».

Ничего здесь не добившись, он устремился по шоссе в Бетлехем, расположенный столь близко, что невозможно даже заметить, когда ты выехал из Аллентауна и когда въехал в этот промышленный центр. В офисе сталелитейной компании Стампф осторожно поинтересовался, не нажил ли Ларримор Гарланд себе врагов за время управления этим огромным комбинатом.