— Мы дойдем до этого. Тело обнаружено в четыре утра, в понедельник, то есть сегодня. Шофером по имени Оскар. На лужайке семейного поместья, в девяноста ярдах [19]от дома. Увечья нанесены неизвестным предметом, тип его не установлен. Рядом находилась убитая собака по кличке Ксерксес. Никаких предполагаемых мотивов. Убийца неизвестен. На трупе и вокруг него — ничего, что изобличало бы преступление, за исключением того, что Талл и его собака пытались защищаться. Его правая рука сломана так, как будто он пытался отразить ею удар. Никаких свидетельств применения огнестрельного оружия. Самого оружия тоже не обнаружено. Будут ли у тебя какие-нибудь комментарии по поводу его смерти?

— Примерно часа в три, не раньше, — ответила я.

— Тогда я скажу Пауле, чтобы она позвонила тебе, — сказала Анжелика. — Мне кажется, она работает над статьей об этом событии.

И когда позвонила Паула — она стремилась узнать как можно больше подробностей, которые бы обострили реакцию публики на эту трагедию, — меня словно прорвало и я рассказала, как встретилась с ним, о его уме, его обходительности с бабушкой и что, несмотря на юный возраст, он не только написал свой поразительный «Калейдоскоп», но и стал преподавателем писательского мастерства в Мекленберге. Это оказалось итогом его молодой жизни.

Завершая разговор, Паула сказала;

— У него осталась какая-нибудь незавершенная работа?

Вспомнив об аккуратно отпечатанном и на три четверти завершенном романе, я почувствовала, что должна немедленно заявить о его существовании. Итак, даже не задумываясь о тех последствиях и конфликтах, которые могла привести в действие, я рассказала:

— В пятницу — это, мне кажется, было первое ноября — я увидела в доме его бабушки почти завершенный роман, готовый на три четверти. Мне было позволено прочесть значительную часть его, и я берусь утверждать, что он станет сенсацией.

— Вы сказали то же самое о его первой работе, увидев ее в рукописи?

— Да, и об этом есть запись.

— Название нового романа?

Я ответила без колебаний:

— «Диалог», и это будет более крупная вещь, чем «Калейдоскоп».

Важно отметить мой следующий шаг, и если кому-то это покажется бездушным после свалившейся страшной новости, то этот человек ошибается. Я — редактор, я сражаюсь за законность существования важного произведения искусства. В эти мгновения я могла думать только о двух вещах: о погибшем писателе и о его незавершенной работе.

Через минуту после разговора с Паулой я уже звонила в «поющий дом», где на телефонные звонки вместо миссис Гарланд отвечала Марта Бенелли. Я была настойчива:

— Это надо не только мне, а в первую очередь ей самой. Скажите, что в ее руках находится репутация ее внука. Скажите ей прямо…

Очевидно, что это были единственные слова, способные заставить подойти к телефону убитую горем женщину, и вскоре мисс Бенелли проговорила: «Она идет». Но прошло еще немало времени, прежде чем миссис Гарланд добралась до телефона, а когда она заговорила, ее голос был похож на загробный шепот:

— Ивон… — В трубке послышались рыдания. — Это не укладывается в голове, но спасибо, что позвонили. Лучше бы вам быть здесь… — Испугавшись, что она вот-вот уронит трубку, я торопливо и настойчиво заговорила:

— Миссис Гарланд, Джейн, мне нужна ваша помощь.

— Моя помощь? Да я едва дышу…

— Джейн! Послушайте! Нам с вами надо многое сделать — и немедленно, — чтобы Тимоти занял свое место в истории литературы — в мире книг.

Последовало долгое молчание, во время которого миссис Гарланд, должно быть, собирала оставшиеся у нее силы, ибо, когда она заговорила вновь, слова, произносимые ею, звучали четко, а в голосе чувствовалась воля к действию:

— Говорите, что я должна сделать.

— Мне кажется, Тимоти оставил рукопись у вас в тот день, когда я увидела ее.

— Да, оставил.

— И она все еще у вас?

— У меня.

— Хорошо. Миссис Гарланд, нам с вами придется побороться, чтобы утвердить законность вклада Тимоти. А теперь слушайте внимательно, что я скажу вам, так как каждое указание может иметь решающее значение. Найдите рукопись и отдайте ее мисс Бенелли. Пусть она немедленно отнесет ее в копировальное бюро Дрездена и снимет по три копии с каждого листа. Внизу каждой страницы должно быть указано сегодняшнее число, 4 ноября, и ее фамилия. Затем она должна отнести всю эту кипу в нотариальную контору, где ей упакуют один экземпляр в пачку, опечатают ее сургучной печатью и заверят сегодняшним числом, указав библиотекаршу в качестве свидетеля. После того как это будет сделано, она должна отнести опечатанный пакет в банк, арендовать депозитный сейф на свое имя, положить в него рукопись, закрыть сейф, а ключ оставить у себя. Затем она может вернуть оригинал и две копии вам. Вы оставите оригинал себе, а две ксерокопии вышлете мне.

— Вы хотите повторить эти указания мисс Бенелли? — спросила она.

— Да, и скажите ей, чтобы она взяла карандаш и бумагу.

Только тогда у меня появилась уверенность, что рукопись будет защищена, и я сказала миссис Гарланд:

— Это ужасно! Услышав о случившемся, я упала в обморок, и полиции пришлось отвезти меня домой.

— Я вряд ли перенесу это… Я так любила его, и он подавал такие надежды.

— Вот для того, чтобы защитить эти надежды, мы и должны нотариально засвидетельствовать все, что мы делаем, — говорила я. — Пройдут годы, и найдутся люди, которые станут заявлять, что он не писал своей второй книги. Что это мы сфабриковали ее после его смерти.

— Мы с вами не позволим этому случиться, — обещала миссис Гарланд.

Затем я сделала еще несколько коротких телефонных звонков. На работу я сообщила, что должна немедленно возвратиться в Пенсильванию, и попросила, чтобы один из наших сотрудников по имени Чак взял в гараже мой автомобиль и отвез меня в Дрезден, ибо я после обморока не рискую садиться за руль. Покончив с этим, я почувствовала, что не могу не сообщить о случившемся Карлу Стрейберту, так как он был близок с Тимоти в интеллектуальном плане, как никто из нас. Однако меня останавливало то, что после его публичного отречения от «Кинетик» и меня, несмотря на частичное восстановление наших отношений за обедом в ресторане «7+7», между нами остались кое-какие трения из-за его дикой рецензии на «Каменные стены». Теперь мне придется чуть ли не ежедневно контактировать с ним, обсуждая очень щепетильные вопросы, и я не была уверена, что мы выдержим с ним подобное напряжение. Однако я знала, что звонить ему все равно придется, но внутренний голос подсказал, что вначале следует позвонить Дженни Соркин:

— Дженни? Это Ивон Мармелл. Давайте не будем плакать, ни вы, ни я… Тимоти оставлял вам что-нибудь из своего нового романа? Ох, слава Богу! Лучшую часть главы? Три отдельные сцены, не связанные между собой? Я дам вам странные, но совершенно необходимые указания, и я хочу, чтобы вы выполнили их до мельчайших деталей. — Повторив то, что уже говорила библиотекарше, я добавила: — Если вам понадобятся для этого деньги, возьмите в долг. Я буду в гостинице сегодня после полудня. Никому об этом не говорите. Никому. Мы принимаем эти меры безопасности, чтобы защитить репутацию замечательного молодого человека, которого знали и вы, и я. Помогите мне в этом.

Стрейберту я звонила с замирающим сердцем, потому что совершенно не представляла, какой будет его реакция на мой звонок. Его долго искали, наконец он подошел, и в трубке прозвучало:

— Ивон, слава Богу, что вы позвонили. — И послышались рыдания. Но, взяв себя в руки, он продолжил: — Я пришел в аудиторию, еще ничего не зная, и тут один из студентов выпалил: «Профессор, вы знаете, что вчера вечером убит Тимоти Талл?» Мне пришлось прервать занятия и уйти в комнату отдыха, где я сейчас нахожусь.

— Карл, если мы забудем все, что случилось в последнее время…

— Ивон, я хочу объяснить, почему мне пришлось оставить вас и «Кинетик»…