— А нужно ли это? — спросил он. Голос его дрожал, и я чувствовала, как он страдает. Мне было ясно также, что в такой момент я не могу бросить этого одаренного человека, так страстно желавшего написать книгу:

— Конечно, надо. Нужен новый издатель со свежим взглядом на перспективу «Зеленого ада», нужен новый редактор, способный задать более четкое направление. Это может все изменить.

Мой триумф и его поражение как никогда сближали нас в ту ночь в постели. А утром, тремя днями раньше обещанного срока, мисс Дженкинз из отдела авторских прав поспешила сообщить нам, что ее подруга из «Саймон энд Шустер» вызвалась взять Раттнера с его вьетнамским романом под свое крыло.

— Она сказала, что там очень заинтересованы в крупной вещи о Вьетнаме. Там уверены, что она будет именно такой, и хотят заполучить ее.

— Я могу сообщить об этом ему?

— Да, обратитесь к мисс Криппен. Она ждет.

Когда я позвонила домой и начала пересказывать Бенно эту захватывающую новость, он оборвал меня:

— В «Саймон энд Шустер» никогда не поймут того, что я пытаюсь сказать. Все, что их интересует, это лишь коммерческий успех.

— Бенно, я тебе уже сто раз говорила, что, если ты сделаешь свою книгу о Вьетнаме так, как надо, она будет военным бестселлером. Нация ждет основательной вещи на эту тему. Голливуд, телевидение… — Но это только подлило масла в огонь.

— Меня не интересует дутая популярность. Я заинтересован только в том, чтобы написать выдающийся роман. Пусть «Саймон энд Шустер» идет ко всем чертям. — И он с грохотом бросил трубку.

Его детское неприятие всякой помощи настолько угнетало меня, что, когда я вышла из метро и направилась к нашей квартире, мне не хватило смелости посмотреть в лицо моему великовозрастному капризуле. Вместо этого я отправилась бродить по улицам и заглядывать в лица прохожих, недоумевая при этом: неужели он из тех, кто в одиночку старается переплыть океан своих неудач? Или из тех, кто сдается после первого же поражения? Полицейский остановил меня вопросом:

— Извините меня, мэм, но вы не похожи на ночную бродяжку. Что-нибудь случилось?

Когда я ответила: «Ну что вы, все в порядке, если не считать, что жизнь не удалась», — он проводил меня до дома и посоветовал:

— Идите домой, и все наладится.

Отчаяние не отпускало, и я еще с полчаса расхаживала перед освещенным вестибюлем нашего многоквартирного дома на глазах у недоумевавшего привратника, спрашивая себя: «В свои двадцать девять лет, успешно справляющаяся со всеми своими делами, я оказалась нянькой у двоих мужчин, которые никак не могут прийти в себя, у инфантильного молодого любовника, который не хочет и попытаться что-то сделать, и старого чудака Йодера, который только и делает, что пытается, но тщетно». Неожиданно я прокричала в ночи: «Что с тобой, Мармелштейн, черт возьми? Вечно ты возишься с неудачниками. Ты что, героиня какого-нибудь старомодного сентиментального романа, убежденная в своей способности привести в чувство спившегося мужа или стать музой для обреченного поэта? Неужели это тебе дано в жизни?» Решив все же, что судьба здесь ни при чем, я подумала: «Бенно Раттнер сможет писать, если победит в себе чувство неудовлетворенности, а Лукас Йодер непременно преодолеет свой барьер. И я помогу им в этом». Я решительно взбежала по ступенькам в дом, испытывая жгучее желание обнять Бенно и помочь забыть о неудачах.

После того как я принесла извинения мисс Дженкинз в «Кинетик» и мисс Криппен в «Саймон энд Шустер», мы с Бенно стали с удвоенным интересом посещать семинары Кейтера. В анализе того, что на них обсуждалось, не было равных Раттнеру. И в один из счастливых моментов, когда занятия были продолжены в нашей квартире, Бенно с нескрываемым удовольствием услышал от блестящего критика, попивавшего виноградный сок:

— Я на самом деле полагаю, мистер Раттнер, что вы не хуже меня смогли бы вести занятия на моем курсе.

Несколько человек из присутствовавших захлопали в ладоши.

В этом курсе Кейтер в систематической форме разбирал замечательную книгу Эриха Ауэрбаха об искусстве писателя. Книга носила название «Мимикрия» и была посвящена искусству имитации или представления реальности. Для пояснения своих мыслей автор использовал в ней примеры из двух десятков произведений величайших писателей мира: Гомера и Петрония, Рабле и Сервантеса, Стендаля и Вирджинии Вульф. Автор, как выразился один из студентов, был «весьма головастым малым», и, хотя для многих рассуждения Ауэрбаха и объяснения Кейтера оставались непонятными, мы с Бенно наслаждались глубиной этого труда, служившего мерилом остроты нашего ума. С близкими по духу и способностям студентами мы продолжали собираться вечерами по пятницам у нас на квартире, где у Бенно всегда было что выпить и чем закусить. Во время таких сборищ он загорался и неизменно блистал остротой ума, разбирая фундаментальные принципы повествования.

Когда на занятиях речь зашла о взглядах Ауэрбаха на творчество Бальзака и Стендаля, Бенно удивил даже меня глубиной понимания этих выдающихся французских писателей. А когда последовал вопрос Кейтера: «Где вам удалось так близко познакомиться с ними?» — он ответил:

— Во Вьетнаме надо было что-то читать, а комиксы, которые нам поставляли, быстро заканчивались.

Позднее один из студентов, тоже побывавший во Вьетнаме, пояснил, что наряду с комиксами для многочисленных неграмотных туда поставлялась также литература для тех, кто мог читать:

— Я тоже прочел обоих этих французов во Вьетнаме, но клянусь, что мне даже в голову не приходили те мысли, которые развивает Ауэрбах. Ручаюсь, что и Раттнеру они тоже были неведомы до тех пор, пока он не почерпнул их у автора.

К несчастью, Бенно услышал эти слова и на следующем семинаре заявил своему сослуживцу по Вьетнаму:

— Я предлагаю прямо сейчас написать контрольную работу и определить, кто из нас двоих понимает произведения этих писателей.

Видя не в меру воинственный настрой Бенно, коллега предпочел с ним не связываться.

Ничего не вышло и тогда, когда другой из сокурсников (он был несколько старше по возрасту, чем Раттнер, и работал редактором в небольшом издательстве, занимающемся выпуском авангардистской литературы) попросил нас с Бенно о встрече после очередного семинара:

— Слушая вас, мистер Раттнер, я убедился, что вы тонко чувствуете художественное произведение. Мне известно, что у вас есть рукопись романа о войне во Вьетнаме. Мы сочли бы за честь, если бы вы предложили ее «Галлантри» для публикации.

— Она еще не закончена…

— Большинство из того, что мы издаем, обычно не бывает законченным, когда впервые попадает к нам в руки. Приводить рукописи в законченный вид — наша работа. А при вашем понимании проблемы…

— Она не закончена, — повторил Бенно, повышая тон, и он ушел бы прочь, не останови я его:

— Дорогой, я думаю, что она уже готова, и мы были бы рады, если бы в «Галлантри» посмотрели ее. Быть опубликованным таким издательством — большая честь. — Опасаясь того, что Бенно мог сделать, оставшись с рукописью наедине, я предложила редактору: — А почему бы нам не зайти за ней прямо сейчас?

Таким образом «Зеленый ад» попал в издательство, редакторы которого славились своим умением приводить в порядок самые растрепанные вещи. Работа над рукописью пошла с такой скоростью, что мы с Бенно вздохнули с облегчением. Но, когда за дело взялись более опытные работники издательства, выяснилось, что автору надо еще много поработать, прежде чем она может быть предложена читателям в виде книги.

Состоялось заседание редакционного совета, и рукопись от молодого энтузиаста перешла к прагматику, набившему руку на экспериментальных работах, который пригласил Бенно в свой кабинет и предложил «генеральный план спасения», как он выразился, «выигрышного материала в проигрышной форме». Но его предложения показались Бенно настолько оскорбительными, что он схватил рукопись и закричал:

— Мы делаем не конфетку, а роман! — И выскочил из здания с рукописью под мышкой.