И говорит Лабёфу:

— Помощь пришлю, как только смогу. Не уходи далеко.

Я спрашиваю:

— Мы его что, здесь оставим?

А он:

— Я тебя должен к врачу отвезти побыстрее, сестренка, иначе не выкарабкаешься. — А потом — Лабёфу, как бы напоследок: — Я у тебя в долгу за тот выстрел, напарник.

Техасец ему ничего не ответил, и мы его там оставили — он по-прежнему сидел, за голову держался. Наверняка ему было довольно скверно. Кочет пришпорил Черныша, и мой верный мустанг пошел вниз по крутому склону, спотыкаясь и оскальзываясь в густом кустарнике с нами на спине, а разумные ездоки по таким местам пешком ходят и лошадей ведут в поводу. Спуск был опасный и сам по себе, а уж тем более — с такой ношей, как сейчас у Черныша. От всех веток не увернешься. Кочет там шляпу свою потерял, но ни разу не оглянулся.

Галопом мы проскакали по лугу, где недавно случился этот дымный поединок. У меня в глазах от тошноты было темно, и сквозь марево я разглядела мертвых лошадей и тела бандитов. Рука уже болела так, что я не выдержала и заплакала, а слезы потекли ручьями у меня по щекам. Спустившись с гор, мы поскакали на север, и я догадалась — едем в Форт-Смит. Несмотря на тяжесть, Черныш голову держал высоко и бежал как ветер, — должно быть, чуял настоятельность такой скачки. Кочет пришпоривал его и нахлестывал без передышки. А я вскоре лишилась чувств.

Когда пришла в себя, поняла, что мы сбавили ход. Черныш уже дышал тяжко, хрипел, но все равно выкладывался ради нас. Не знаю, сколько миль мы так проскакали. Бедное взмыленное животное! Кочет его все нахлестывал и нахлестывал.

— Стойте! — говорю я. — Надо остановиться! Его совсем загнали! — Но Кочет и бровью не повел. Черныш уж больше не мог, но только он собрался остановиться, Кочет вынул шотландский кинжал свой и жестоко полоснул по холке несчастного мустанга. — Хватит! Хватит! — кричу. А Малыш-Черныш взвизгнул от боли и припустил вперед, так вот подстегнутый. Я стала к поводьям рваться, но Кочет меня по рукам шлепнул. Я плакала и кричала на него. Когда Черныш опять выдохся, Кочет из кармана соль достал и натер ею рану, после чего мустанг опять вперед рванулся, как и прежде. Но через несколько минут пытка эта, к счастью, закончилась. Черныш рухнул наземь и умер — его храброе сердце разорвалось, а мое заболело. Не бывало никогда на свете мустанга благороднее.

Не успели мы земли коснуться, как Кочет на мне уже веревки резал. Потом скомандовал на спину ему забираться. Правой рукой я его за шею обхватила, а он руками ноги мне поддерживал. Едва я устроилась, он сам побежал — ну или затрусил рысцой, поскольку тяжело, а сам натужно сопел. Я опять лишилась чувств, а затем понимаю: он меня уже на руках несет, и со лба его и с усов мне на шею пот льется.

Не помню, как мы остановились на реке Пото, где Кочет под дулом пистолета реквизировал фургон и упряжку мулов у отряда охотников. Не хочу сказать, что охотники их отдавать не желали на такую крайнюю нужду, просто Кочету им объяснять было некогда, поэтому фургон он у них просто отобрал. А дальше по течению мы заехали в дом зажиточного индейского фермера по фамилии Каллен. Он снабдил нас тележкой и хорошо подобранной парой быстрых лошадей, а еще с нами отправил своего сына на белом мустанге, чтоб дорогу показывал.

Когда мы приехали в Форт-Смит, ночь уже настала. Моросило, холодно. Помню, как меня вносили в дом доктора Дж. Р. Медилла, а сам он держал свою шляпу над керосиновой лампой, чтоб калильную сетку не забрызгало.

Много дней я провела в оцепенении. Сломанную кость мне вправили, а вдоль предплечья наложили шину. Но у меня сначала кисть распухла и почернела, потом на запястье перекинулось. На третий день доктор Медилл дал мне изрядную дозу морфия и руку чуть выше локтя ампутировал маленькой хирургической пилой. Пока эту работу делали, мама и адвокат Дэггетт сидели со мной рядом. Я очень мамой восхитилась тогда, что она всю операцию так просидела и не поморщилась, — зная хрупкость ее натуры. Она меня держала за правую руку и плакала.

Дома у доктора я около недели пролежала после операции. Дважды заходил Кочет, но мне было так худо и «не в себе», что я была скверным обществом. У него лицо заклеили там, где доктор Медилл дробь вытащил. Кочет рассказал, что отряд судебных исполнителей нашел Лабёфа, а офицер отказался с места сходить, пока не достанут труп Тома Чейни. Никто особо не стремился лезть в эту яму, поэтому Лабёф сам на веревке спустился. И тело извлек, хотя его зрение подводило после того удара по голове. У Макалестера ему вмятину подлечили как смогли, и оттуда он уже поехал в Техас с трупом того, за кем так долго шел по следу в глухомани.

Домой я ехала в роскоши: лежа на спине на носилках, которые поставили в проход лакированного пассажирского вагона. Как я уже сказала, болела я очень сильно и совсем оправилась, только проведя несколько дней дома. Тут только я сообразила, что не заплатила Кочету остаток денег. Я выписала чек на семьдесят пять долларов, положила в конверт и попросила адвоката Дэггетта отправить Кочету почтой через контору судебных исполнителей.

Адвокат Дэггетт расспросил меня про все случившееся, и в этой нашей беседе я узнала кое-что тревожное. А именно. Адвокат винил Кочета в том, что тот меня взял с собой на поиски Тома Чейни, ругал его на чем свет стоит и грозил привлечь за это к суду. Услышав такое, я расстроилась. Адвокату Дэггетту сказала, что Кочет вообще ни в чем тут не виноват, скорей его надо хвалить и награждать за его закалку. Жизнь-то мне он точно спас.

С кем бы ни приходилось схватываться адвокату Дэггетту — с железными дорогами или пароходными компаниями, — человек он был благородный, а потому, услышав напрямик, как дело обстояло, немедля устыдился своих намерений. Сказал, что все равно считает, будто помощник исполнителя действовал опрометчиво, но при таких обстоятельствах заслуживает извинений. Он отправился в Форт-Смит и самолично доставил Кочету причитавшиеся тому семьдесят пять долларов, а еще вручил ему чек на двести долларов от себя и попросил принять извинения за те жесткие и несправедливые слова.

Я написала Кочету письмо и пригласила его нас навестить. Он ответил короткой запиской, похожей на те его «ручательства», где говорилось, что он постарается заехать, когда в следующий раз повезет заключенных в Литл-Рок. Я сделала вывод, что он не приедет, и сама собралась к нему отправиться, как только ногами опять достаточно овладею. Мне было очень интересно, сколько он выручил — если там вообще что-то вышло — в смысле наград за уничтожение грабительской банды Счастливчика Неда Пеппера, а также есть ли у него вести от Лабёфа. Сразу скажу: Джуди так больше и не нашли, да и второй кусок калифорнийского золота — тоже. А первый у меня был много лет, пока наш дом не сгорел. На пожарище мы потом ни следа его не отыскали.

Но съездить к Когбёрну мне так и не довелось. Не прошло и трех недель после нашего возвращения с гор Винтовая Лестница, как он попал в неприятность из-за перестрелки в Форт-Гибсоне на земле чероки. В перестрелке этой он сражался с Одусом Уортоном и убил его. Уортон, само собой, приговорен был за убийство и с виселицы бежал, но только из-за этого случая шум в обществе поднялся. Кочет стрелял еще в двоих, что были с Уортоном, и одного убил. Дрянные людишки они, по всему видать, иначе не оказались бы в компании «громилы», но закон их в то время к ответу не требовал, и поэтому Кочета критиковали. У него было много врагов. Надавили на кого нужно, и Кочету пришлось свою исполнительскую бляху сдать. А мы ничего про все это не знали, пока дело не кончилось и Кочет не уехал.

С собой он взял своего кота Генерала Прайса и вдову Поттера с шестерыми детишками, и отправились они все в Сан-Антонио, штат Техас, где Кочет нашел себе работу полевого сыщика в ассоциации скотоводов. В Форт-Смите он эту женщину не стал брать в жены, думаю, они дождались, пока не окажутся в «городе Аламо».

До меня время от времени доходили вести о Кочете от Чена Ли, который сам от него тоже известий не получал, а кормился слухами. Дважды я писала в ассоциацию скотоводов в Сан-Антонио. Письма эти не возвращались, но на них и не отвечал никто. Потом я услыхала, что Кочет и сам скотоводством занялся помаленьку. А после, уже в начале 1890-х, я узнала, что он бросил вдову Поттера и все ее потомство и отправился на север в Вайоминг с одним сорвиголовой по имени Том Смит, где их обоих наняли скотоводы, чтоб они ужас на воров наводили, а еще на тех, кто звал себя «наседками» [92]и «фермерами из ложи». Жалкое это дело, как мне говорили, прискорбное, и боюсь, Кочет не приобрел себе никакой славы в так называемой «войне в округе Джонсон». [93]