[А теперь под аккомпанемент множества туб и четырехголосья тромбонов]

А затем он прямо-таки скачет туда-обратно, подбрасывая колени и вертя тростью, у которой набалдашник – голова У. К. Филдза, нос, цилиндр и прочее всякое, и без балды способен к магии, пока бэнд играет второй рефрен. А между тем фантасмагория, настоящая фантасмагория накатывает на экран над головами аудитории по крошечной колее элегантной викторианской страты, напоминающей профиль шахматного коня, задуманного прихотливо, однако не вульгарно, – затем промчавшись назад, туда-сюда, нередко образы масштабируются так проворно, так непредсказуемо, что, как ни крути, временами в розовый, как говорится, вклинивается лаймовый. Сцены – ярчайшие мгновенья Пиратовой карьеры суррогатного фантазера, они при нем с тех пор, когда он повсюду таскал знак грешков молодости «Незрелость», что безусловным клеймом вырождения рос прямо из нутра головы. Пират уже некоторое время знал, что отдельные эпизоды его снов не могут принадлежать ему. Не путем скрупулезного дневного анализа содержания – просто потому, что знал. Но затем настал день, когда он впервые встретил настоящего владельца сна, который снился ему, Пирату: у питьевого фонтанчика в парке, очень длинная опрятная вереница скамеек, такое чувство, будто в аккурат за причесанной кромкой недорослых кипарисов – море, серый бутовый камень на дорожках мнится мягким, точно поля федоры, можно и поспать, и тут заявляется этот слюнявый умственный отрепыш, которого ты страшился однажды встретить, и останавливается, и наблюдает, как две гёрл-гайды подстраивают напор воды в фонтанчике. Они наклонились, не соображая, очаровательные нахалки, что тем самым обнажают роковые края белых хлопковых трусиков, скругления юного жирка крошечных ягодиц – удар по Генитальному Мозгу, пусть и на рогах. Бродяга засмеялся, ткнул пальцем, а потом оглянулся на Пирата и сказал нечто из ряда вон: «А? Гёрл-гайды воду качают… и вой твой будет жар ночной… а?» – теперь глядя на одного лишь Пирата, без никакого притворства… Короче, Пирату эти слова снились позапрошлым утром, как раз перед пробуждением, они были в обычном списке призов на Состязании, где стало людно и опасно, из какой-то интервенции угольных улиц вовнутрь… он не очень точно помнил… перепуганный до помешательства, он ответил: «Уходите, а то полицейского позову».

Текущую задачу это решило. Но рано или поздно придет час, когда кто-нибудь еще узнает о его даре, тот, для кого это важно; у Пирата и самого имелась многосерийная фантазия – скорее даже мелодрама Эжена Сю, – в которой организация дакойтов или сицилийцев похищает его и использует в невыразимых целях.

В 1935-м у него случился первый эпизод вне какого-либо состояния, определяемого как сон, – то было в его Киплинговский Период, куда ни глянешь – зверские фуззи-вуззи, в войсках пышным цветом цветут гвинейский червь и лейшманиоз, месяц никакого пива, радио глушится другими Державами, каковые пожелали владеть этими жуткими черными, бог знает зачем, и весь фольклор побоку, никакого тут тебе Кэри Гранта не порезвится, не подольет слоновьего снадобья в пунш… даже никакого Араба с Большим Сальным Носом, чтоб на нем поупражняться, как в той грустной песенке, которую слыхал всякий рядовой… чему уж тут особо дивиться, если однажды в четыре засиженных мухами часа пополудни, не смыкая глаз, посреди вони гниющих дынных корок, под семидесяти-семи-миллионный повтор единственной граммофонной пластинки, что имелась в караулке, – Сэнди Макферсон на органе лабает «Смену караула», – Пират пережил роскошный восточный эпизод: лениво сиганул подальше за ограду и прошмыгнул в город, в Запретный Квартал. Чтоб там наткнуться на оргию, учиненную Мессией, которого почти никто еще не признал, и понять, едва глаза ваши встретились, что ты его Иоанн Креститель, его Нафан из Газы, что тебе-то и уготовано убедить его в его Божественности, возвестить о нем остальным, любить его разом нечестиво и во Имя того, что он есть… Б. З. Баш нафантазировал, больше некому. В каждом подразделении имеется по меньшей мере один Бе-Зе, тот Бе-Зе, кто никак не может запомнить, что правоверные мусульмане фотографироваться на улицах не рвутся… тот Бе-Зе, кто одалживает гимнастерку остается на мели без курева находит неуставную нычку у тебя в кармане и в самый полдень закуривает в столовке, где затем с блуждающей улыбкой и ошивается, называя сержанта, командира красных шапочек, при крещении данным именем. И само собой, едва Пират совершает ошибку, уточняя фантазию у Бе-Зе, времени проходит всего ничего, а высшие эшелоны теперь тоже в курсе. Так и записывают в досье, и в конце концов Фирма в Своих неустанных розысках талантов, подлежащих купле, призовет Пирата под Уайтхолл – поверх синих суконных полей и нещадных настольных маневров пронаблюдать его трансы – закаченные глаза читают старое, глиптическое старое граффити на его собственных глазницах…

Первые несколько раз не щелкнуло. Фантазии ничего, только принадлежали мелким сошкам. Однако Фирма терпелива, ибо устремлены Они в Долгосрочную Перспективу. Наконец в один типический шерлок-холмсовский лондонский вечер до Пирата донесся несомненный запах газа от угасшего уличного фонаря, и из тумана впереди выступил гигантский членоподобный силуэт. Осторожно, чернотуфельно, шаг за шагом Пират подкрался ближе. Оно заскользило ему навстречу по брусчатке, улиточьи лениво, оставляя в кильватере на мостовой какую-то склизкую яркость, какой не случается от тумана. Их разделяла точка перехода, которой Пират, будучи несколько проворнее, достиг первым. Попятился в ужасе, назад, за грань, – но осознания такие необратимы. То был гигантский Аденоид. Размером со Святого Павла как минимум, растет не по дням, а по часам. Лондон, а может, и вся Англия, в смертельной опасности!

Лимфатический монстр некогда заблокировал выдающуюся носоглотку лорда Болторарда Осмо, каковой в те времена возглавлял Новопазарский отдел в Министерстве иностранных дел – невнятное возмездие за прошедший век британской политики по Восточному вопросу, ибо на невнятном этом санджаке когда-то зиждилась вся судьба Европы:

Весьма обольстительные молодые танцовщицы кордебалета, игриво облаченные в кивера и ботфорты, некоторое время пляшут, а между тем в иных пенатах лорд Болторард Осмо поглощается своим растущим Аденоидом: эдвардианская медицина объяснить сию чудовищную трансформацию клеточной плазмы решительно не в силах… вскоре уже цилиндры валяются на площадях Мейфэра, дешевый парфюм бесхозно висит в огнях пабов Ист-Энда, Аденоид же неистовствует, не глотая жертв без разбору, о нет, у адского Аденоида имеется генеральный план, он выбирает лишь отдельных личностей, ему пользительных, – и вот новые выборы, Англию наново сплошь охватывает недоходяжеская претериция, отчего Министерство внутренних дел впадает в истерическую и болезненную нерешительность… никто не знает, что же делать… следует неохотное поползновение эвакуировать Лондон, черные фаэтоны грохочут мощными муравьиными кортежами по ажурным мостам, в небе зависли аэростаты наблюдателей: «Засек его в Хэмпстед-Хите, сидит и дышит, вроде как… вдох, выдох…» – «Что-нибудь оттуда слышно?» – «Да, это ужасно… будто великанский нос сопли втягивает… погодите, оно сейчас… начинает… о нет… о господи, я не могу это описать, это звер…» – канат лопается, связь обрывается, шарик улетел в зеленовато-голубую зарю. Из Кавендишской лаборатории прибывают бригады – опоясать Хит громадными магнитами, электродуговыми терминалами, панелями черной жести, кои утыканы шкалами и рукоятками, заявляется военщина в полной боевой экипировке, с бомбами, налитыми новейшим смертоносным газом: Аденоида взрывают, трясут электрошоком, травят, он там и сям меняет цвет и форму, высоко над деревьями надуваются желтые жировики… прямо под вспышками фотокамер Прессы гнусная зеленая псевдоподия подползает к войсковому кордону и вдруг – шлллюп! – целый наблюдательный пост сметен валом какой-то отвратительной оранжевой слизи, в которой несчастные люди перевариваются – не кричат, а вообще-то смеются, явно наслаждаясь…