Его превосходительство фон Беттихер, к которому я обратился с этим планом, настоятельно отсоветовал мне проводить его в жизнь, ссылаясь на неизбежное противодействие со стороны канцлера.
Я настаивал на своем предложении, приводя принцип Фридриха Великого: «Я хочу быть королем бедняков». Это мой долг, говорил я, позаботиться об используемых индустрией детях своей страны, защитить их силы и улучшить их условия существования.
Противодействие канцлера моему плану не заставило себя долго ждать. Осуществление этого плана стоило мне много труда и борьбы, так как крупная индустрия отчасти сгруппировалась вокруг канцлера. Коронный совет собрался под моим председательством. На первом заседании неожиданно появился сам канцлер и обратился к собранию с приветственной речью, в которой с иронией критиковал мое начинание, отказывая ему в своем содействии. Затем он покинул зал.
После ухода канцлера собрание осталось под впечатлением этой эффектной сцены. Безапелляционность и категоричность, с которыми великий канцлер, убежденный в своей правоте, выступил в пользу своей политики и против моей, на меня и на всех присутствующих произвели импонирующее воздействие.
Тем не менее, этот случай не мог не задеть меня глубоко. Собрание затем снова возобновило свои работы и доставило богатый материал для дальнейшего развития социального законодательства, вызванного к жизни еще кайзером Вильгельмом Великим, составляющего гордость Германии и выдвигающего такое попечение о трудовом населении, какое нельзя найти ни в одной стране.
После этого я решил созвать международный социальный конгресс, чему князь Бисмарк также воспротивился. Швейцария лелеяла ту же мысль, намереваясь созвать аналогичный конгресс в Берне. Швейцарский посол Рот, узнав о моем намерении, посоветовал принять приглашение в Берлин, отказавшись от приглашения в Берн. Так и случилось. Конгресс мог быть созван в Берлине благодаря лояльности г-на Рота. Материалы конгресса, использованные, правда, только в Германии, были переработаны в соответствующие законопроекты.
Впоследствии я говорил с Бисмарком о высказанном им требовании бороться с социалистами в случае их революционных выступлений при помощи пушек и штыков. Я пытался убедить его в том, что никоим образом не могу запятнать первые годы своего правления кровью детей своего отечества, едва только кайзер Вильгельм Великий смежил свои глаза после счастливого царствования. Бисмарк настаивал на своем и сказал, что он взял бы все на себя. Я только должен предоставить ему свободу действовать. Я ответил, что никак не мог бы согласовать это с моей совестью и с моей ответственностью перед Богом ведь я хорошо знал, что рабочий народ находится в плохом положении, которое обязательно необходимо улучшить.
Разница во взглядах кайзера и канцлера на социальный вопрос, т. е. на участие государства в развитии благосостояния трудового населения, и была, собственно, причиной разрыва между нами. Она навлекла на меня враждебность со стороны Бисмарка, а вместе с тем и неприязнь на долгие годы большей части преданного Бисмарку немецкого народа, в особенности чиновничества.
Эта разница во взглядах канцлера и моих была вызвана его мнением, что социальный вопрос может быть разрешен при помощи суровых мероприятий или войск, а не на основе человеколюбия и тех бредней о гуманности, которые он во мне находил. Бисмарк не был врагом рабочих это я хотел бы подчеркнуть после сказанного. Напротив, он был слишком великий политик, чтобы не понимать важное значение рабочего вопроса для государства. Но он смотрел на его решение исключительно с точки зрения государственной целесообразности. Государство, по его мнению, должно заботиться о рабочих постольку, поскольку правительство найдет это необходимым. Об участии самих рабочих в социальном законодательстве почти не было речи. Подстрекательство и восстания должны сурово подавляться, в случае необходимости и силой оружия. Попечение с одной стороны, железный кулак с другой вот в чем состояла социальная политика Бисмарка. Я же хотел завоевать душу немецкого рабочего и горячо боролся за достижение этой цели. Я был преисполнен ясного сознания своего долга и своей ответственности перед всем моим народом, а, следовательно, и перед трудящимися классами. Рабочие должны были получить то, что им следовало по закону и справедливости. Причем там, где кончались желания и возможности работодателей, рабочим, поскольку это было необходимо, должны были прийти на помощь государь и его правительство. Как только я убеждался в том, что необходимы улучшения, а промышленники хотя бы отчасти не хотели этого признавать, я из чувства справедливости вступался за рабочих.
Я достаточно изучал историю, чтобы не стать жертвой иллюзии о возможности осчастливить весь народ. Мне было ясно, что одномучеловеку невозможно сделать «счастливым» целый народ. В конце концов, счастлив только тот народ, который доволен или, по крайней мере, хочет быть довольным. Последнее желание предполагает, разумеется, известную степень понимания возможного, т. е. объективность, чего, к сожалению, очень часто не хватает. Я отчетливо понимал, что при безграничных требованиях социалистических вождей беспочвенные вожделения будут все больше разгораться. Но именно для того, чтобы можно было убедительно и с чистой совестью выступать против неосновательных домогательств, именно поэтому нельзя было отказать в признании законных требований и в содействии им.
Политика, преследующая благо рабочих, при конкуренции на мировом рынке, несомненно, наложила тяжкое бремя на всех промышленников Германии известными законами об охране труда, особенно в сравнении с промышленностью, например бельгийской, которая при малой заработной плате могла беспрепятственно выжимать до последней капли все соки из человеческих ресурсов Бельгии, не чувствуя при этом ни угрызений совести, ни сострадания при виде падающей нравственности истощенного, беззащитного народа. Такое положение, какое было в Бельгии, я благодаря моему социальному законодательству сделал невозможным в Германии.
Во время войны я приказал генералу барону фон Биссингу ввести и в Бельгии это законодательство на благо бельгийских рабочих. Первоначально, однако, это законодательство было тяжелым камнем на шее немецкой индустрии в борьбе с мировой конкуренцией и возбуждало недовольство у многих крупных промышленников, что, с их точки зрения, было вполне понятно. Государь, однако, должен всегда иметь в виду благо целого, и поэтому я, не сворачивая, продолжал идти по выбранному пути.
С другой стороны, те рабочие, которые слепо следовали за социалистическими вождями, не отвечали мне никакой благодарностью за оказанное им покровительство и за мои труды. Нас разделял девиз Гогенцоллернов «suum quicue», что означает «Каждому свое», противоречивший девизу социал-демократов «Всем одно и то же».
Меня также занимала мысль хоть отчасти избавить от конкуренции, по крайней мере, индустрию континентальной Европы, введя своего рода ограничения на вывоз за границу и создав, таким образом, облегчение для производства; это, в свою очередь, должно было повести к улучшению жизни трудящихся классов.
Очень характерно то впечатление, которое получали иностранные рабочие при изучении социального законодательства в Германии. За несколько лет до начала войны, в Англии, под давлением рабочего движения, пришли к убеждению, что необходимо больше позаботиться о рабочих. В Германию приехал ряд комиссий, в том числе и рабочих. Посетив под руководством немецких представителей, среди которых были и социалисты, промышленные предприятия, фабрики, благотворительные учреждения, лечебные заведения страховых касс и т. п., они были поражены тем, что им пришлось увидеть. На прощальном обеде, данном в их честь, английский вождь рабочих депутаций обратился к Бебелю с замечанием: «После того, как мы видели здесь, что делается для рабочих Германии, я вас спрашиваю: и вы еще такие же социалисты?» В разговоре с очевидцем англичане заметили, что если бы им удалось после долгой борьбы в своем парламенте провести хотя бы десятую часть того, что в Германии уже в течение многих лет делается для рабочих, то они были бы очень довольны.
