— Вам нужно съездить туда. Думаю, вы достаточно повзрослели, чтобы оценить ее.

Она пожала плечами:

— Может быть. Она всегда казалась мне такой… ограниченной.

— Это неудивительно после детства, проведенного в путешествиях по более экзотическим уголкам мира. Вас дразнили в школе в этом городишке?

— Да, и я очень плохо это переносила.

— Были плаксой? — мягко пошутил он.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, если бы я умела плакать, было бы не так плохо, но я не плакала. Не хотела доставлять им удовольствие, и конечно, меня дразнили еще больше. Теперь я считаю, что они вовсе не были монстрами. Для детей нормально цепляться к тем, кто от них отличается. Не думаю, что они причинили мне какой-то вред, но я усвоила, что я отнюдь не центр вселенной. Сегодня, если вы хотите уверенно чувствовать себя на приеме, несчастливое детство просто необходимо.

— И все-таки, что именно привело вас в Кинг-Кантри? — неторопливо спросил он.

Шоколад у нее во рту вдруг приобрел привкус пепла. Памятуя о своем принципе никогда не врать и всегда придерживаться правды, даже не раскрывая ее полностью, она ответила:

— Мои родители погибли, и я переехала жить к тете.

— Нелегко вам пришлось.

— Да, — кивнула она. — Извините, но я действительно устала.

В его быстром взгляде мелькнуло недоверие, хотя вслух он только поинтересовался:

— Куда вы собираетесь потом?

— Во Францию, на пять дней.

— В Париж?

— Да, — сказала она, пытаясь распознать, что за чувства отразились в его глубоком голосе.

— С мужчиной?

Ее холодные, непроницаемые глаза цвета лазури в упор смотрели на него.

— И с его секретаршей.

Мэриэл с удивлением увидела, как напряглось лицо Николаса. Он отчужденно поинтересовался:

— А куда потом?

— Какие-то важные переговоры в Куала-Лумпуре. Затем две недели в Нью-Йорке, после чего возьму трехдневный отпуск, чтобы отремонтировать квартиру.

Он кивнул, и бронзовые блики свечей пробежали по его волосам.

— Да, вы много ездите. Вы не выходите замуж из-за такой вот кочевой жизни?

— Отчасти.

— А почему еще?

Пряча за дерзостью смущение, она парировала:

— Наверное, потому же, почему вы до сих пор не женились.

— У вас был любовник?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что она ответила, не успев осмыслить его. Не словами, но не менее понятно. Ее глаза округлились, не в силах оторваться от золотистого блеска, затопившего его зеленые глаза.

— Был. — Он неотрывно гипнотизировал ее взглядом. — Я даже знаю этого человека. Дипломатический мир тесен, и мы с ним несколько раз встречались. Мэриэл, зачем вам понадобилось влюбиться в английского дипломата, а затем бросить, нанеся удар его самолюбию?

Ах, Дэвид…

В ней шевельнулось что-то похожее на страх, тем не менее она спокойно произнесла:

— Моя личная жизнь…

— Мэриэл, почему вы бросили Дэвида Сентклера?

— Это вас не касается, — резко ответила она. — Это исключительно мое личное дело.

Как и многое из того, что она рассказала этому Николасу Ли.

— К сожалению! — произнес он так мрачно, что она вздрогнула. — Я с трудом удерживаюсь, чтобы это не стало и моим делом. Пойдемте отсюда.

Не обращая внимания на ее возражения, он настоял на том, что проводит ее до квартиры. На улице она с непреклонной сдержанностью сказала:

— Временами правила вашей матери усложняют вам жизнь.

— Я всегда считал, что это и есть основная роль матери.

— Игра на чувстве вины? — Такая позиция не вяжется с образом женщины, открыто жившей на правах любовницы женатого человека.

— Моя мать вообще не признавала такого чувства, как чувство вины. Другое дело — неловкость. Она умела заставить людей чувствовать себя неловко.

Он говорил с ироничной терпимостью и, видимо, несмотря на сумбурные чувства к матери, очень любил ее.

— Не похоже, что это как-то на вас отразилось, — сказала Мэриэл не без ехидства.

— Уверен, что вы правы. В целом я был нормальным мальчишкой, то есть обладал чувствительностью асфальтовой дорожки. — Он отодвинул ветку старого мирта, придерживая ее, чтобы Мэриэл не зацепилась волосами.

И этому она тоже не поверила. Для эгоиста Николас слишком проницателен. Внезапно испугавшись, что он заговорит о ее семье, она сменила тему:

— Как, по-вашему, продвигаются переговоры?

— Пока неплохо.

Что ж, уклончивость — составная часть работы. Все еще раздраженная его расспросами, она забыла об осторожности и попробовала копнуть глубже:

— Вы действительно считаете большой удачей, что и Маккабе, и Ватанабе увлекаются фехтованием?

— Без сомнения. У них появилась тема для разговоров, — колко заметил он, — кроме того, это пополняет ваш словарный запас.

— Насколько я понимаю, завтра главным вопросом будет торговля.

— Неужели?

— Похоже на то. Мистер Маккабе пошутил, что сегодня ему придется читать документы, чтобы освежить память, и они с мистером Ватанабе спорили, кто из них более бесполезен в должности министра.

Они подошли к повороту. На дорожку падала тень от магнолии, освещенной пробивавшимся сквозь листву волшебным светом звезд. Мягкий загадочный свет серебрил светлый ствол и ветви дерева, и от этого казалось, что окружающие тени теснее сдвинулись в прохладном, пахшем морем воздухе.

— Я много думал о вас, Мэриэл, — негромко произнес он.

От беспокойного и глупого страха у нее засосало под ложечкой.

— Не понимаю, почему, — сказала она оживленно. — Я самый обычный человек.

— Елена Троянская тоже, наверное, считала себя обычной женщиной. — Он немного помолчал, потом неожиданно продолжил: — Я размышлял о том, почему изгиб вашей верхней губы, когда вы улыбаетесь, сводит меня с ума. Почему звук вашего голоса действует на меня как прикосновение меха к коже. И почему у вас затуманиваются глаза, когда вы произносите мое имя, и о том, какие тайны скрываются в их глубине…

Последние слова он произнес, касаясь губами ее ресниц. Его руки притянули ее ближе, рот впился в ее губы, голос отдавался бесконечным эхом в самых дальних уголках ее души, обжигая ее разум и волю чувственным пламенем.

Ошеломленной Мэриэл показалось, что она ждала этого поцелуя долгие годы. Голова запрокинулась, руки обвили его плечи. Ждала всю свою жизнь. Она была рождена для него. Любить Дэвида было радостно и приятно, но Николас зажег ее кровь пожирающим ее самообладание голодом, нахлынул добела раскаленной лавиной чувств, охвативших ее тело с силой вулканического извержения.

Напуганная силой собственной реакции, она прервала поцелуй и попыталась высвободиться из его рук, хватая ртом воздух и упираясь руками ему в грудь. Безрезультатно. Бешеный стук его сердца отдавался в ее ладонях. Она подняла взгляд на его лицо.

Чуть прикрытые глаза внимательно изучали ее. Она с изумлением поняла, что крепкий поцелуй, от которого у нее пощипывало губы, подействовал и на него: губы его распухли и казались такими чувственными на худом, аскетичном лице!

— Мне это ни к чему. Мне это не нужно! — выдохнула она, когда бешеный вихрь крови немного улегся.

— Это никому не может быть нужно, — ответил он чуть охрипшим глубоким, чувственным голосом. — Это как морской прибой, обманчиво тихий на поверхности, но сделай шаг — и он унесет тебя на верную погибель. Хочешь не хочешь, а это существует. Что нам с этим делать?

С расширенными в темноте от вспыхнувшей страсти зрачками, она вглядывалась в его лицо, надеясь увидеть там мягкость и нежность.

Он смотрел на нее с равнодушным любопытством, и это было оскорбительно и к тому же являлось предупреждением. Она едва не попалась в ловушку желания, а он, несмотря ни на что, контролировал себя. Если она уступит поспешному и необдуманному порыву, Николас возьмет все, что она готова ему отдать, но по-прежнему сохранит полный самоконтроль и в конце концов одержит над ней верх.

Именно это придало Мэриэл сил подавить настойчивое требование тела. Она едва слышно пробормотала: