— На родину моего отца…

— Да; о нем там до сих пор кое-кто помнит.

Мэри явно удивилась.

— Как! Он так давно уехал оттуда, и о нем все еще кто-то помнит! По-моему, у него и родственников не осталось…

— Вроде бы так. И тем не менее в Дижоне до сих пор помнят Поля Армана и отзываются о нем самым лестным образом, так же, впрочем, как и о его двоюродном брате — из всех родственников вашего отца, как мне сказали, только он еще и жив. Вы знакомы с ним?

— Да, дядюшка Соливо — большой оригинал; отец, уезжая из Нью-Йорка, продал ему свое предприятие. И, уверяю вас, я очень рада, что он не поехал с нами во Францию, ибо мне он определенно не слишком нравится.

— Значит, он остался в Америке, и с тех пор, как вы здесь, ни разу не навестил вас?

— Слава Богу, нет! По-моему, здесь он мне показался бы еще противнее, чем там…

Этьен поднялся.

— Вы уже уходите? — спросила Мэри.

— Да, сударыня. Поеду в Курбвуа. До встречи!

Художник пожал девушке руку и вышел.

«Бедное дитя и не догадывается, что Соливо в Париже, — возвращаясь в карету, думал он. — И считает, что он все еще живет в Нью-Йорке. Что же это означает? Какой-то сплошной мрак!»

Этьен Кастель приказал кучеру ехать к тому кафе, где ждал Дюшмэн.

— Поль Арман сейчас на заводе, — сказал он, — и к ужину его дома не ждут.

— А вдруг он уедет из Курбвуа раньше, чем придет моя телеграмма?…

— Не бойтесь! Я задержу его.

Меньше чем через час они закончили обедать, вышли из кафе и отправили телеграмму следующего содержания:

« Сегодня вечером, у меня, в девять. Очень срочно.

Овид».

Затем поехали к мосту Нейи. Там Рауль вышел из кареты, махнул рукой в сторону того места, откуда обычно следил за заводом, и сказал:

— Я буду ждать там.

— Договорились, — ответил художник. — Я устрою так, что до тех пор, пока наш любимец не получит телеграмму, он все время будет рядом со мной. Так что сегодня вечером мы вряд ли сможем увидеться, но ночью или утром жду вас у себя. Удачи!

Этьен поехал на завод. Миллионер, приехавший в Курбвуа рано утром, уже отдал все необходимые распоряжения, ибо собирался отправиться к банкиру, чтобы получить обещанную Овиду сумму. Возложив свои обязанности на Люсьена Лабру, он уже собирался, как вдруг принесли телеграмму. Она была от Овида — он отменял назначенную встречу. Телеграмма порядком удивила и раздосадовала миллионера.

— Вот тебе раз! И что за муха его укусила, хотел бы я знать? — пробормотал он. — С чего вдруг эта отсрочка? И что тому причиной? Наверняка какая-нибудь дурацкая блажь, ибо за этими скупыми строками явно не кроется ничего серьезного. Ну что ж, придется отложить прощание с «братцем» на завтра.

В одиннадцать он приказал вызвать Люсьена.

— Пообедаем вместе, мальчик мой, — сказал он.

Люсьен кивнул в знак согласия и проследовал за ним в ресторан, где тот время от времени обедал.

Рано утром Жанна Фортье, как обычно, зашла в « Привал булочников». У сидевших в зале был, как ей показалось, какой-то необычный, очень таинственный вид. Они, против обыкновения, вроде бы даже избегали лишний раз заговорить с ней и шептались по углам, поглядывая в ее сторону. Это так заинтриговало Жанну, что она решила узнать, что же происходит, и обратилась за помощью к Лионцу.

— Ну и дела! Что это с вами со всеми? Такое впечатление, будто меня теперь обходят стороной, словно я здесь совсем чужая. И смотрят все как-то странно…

— Сейчас все объясню, мамаша Лизон, — смущенно ответил Лионец, — просто нам нужно объявить вам кое о чем…

Жанна тотчас вспомнила о своем прошлом — чудовищном прошлом. И сразу же лицо ее покрыла смертельная бледность.

— Значит, вы собираетесь сообщить мне нечто ужасное! — с трудом проговорила она.

Тут вмешалась владелица лавки:

— Ничего подобного! Совсем наоборот, мамаша Лизон. Вы знаете, как все мы любим и уважаем вас…

— Я знаю, что все эти добрые люди — мои друзья, — взволнованно перебила ее разносчица хлеба.

— И смело можете сказать, что не просто друзья, а самые настоящие! — подхватил Туранжо. — И если когда-нибудь кто-то вздумает портить вам жизнь, то, обещаю, ему ничего хорошего не светит!

— Мы все были страшно перепуганы, — продолжила хозяйка, — когда узнали о несчастном случае с вами; и тогда те добрые люди, что собираются здесь и хорошо знают вас, решили: раз уж сама судьба захотела, чтобы наша славная мамаша Лизон избежала подобной участи, ибо она такого и впрямь не заслуживает, нужно это дело отпраздновать и доказать ей, что мы тоже очень любим ее, — преподнести хороший букет и устроить веселый банкет. Вот так…

— О! Друзья мои… мои друзья… — начала было Жанна, но не смогла продолжить. От волнения у нее перехватило горло.

— Букет получите, когда начнется банкет, — ровно в полдень! И от имени всех, кто организовал это, заявляю: сегодня мы от всей души выпьем за ваше здоровье!

— А! Конечно же! Ах, ну конечно! — почти хором закричали булочники и разносчицы хлеба.

Клермонская беглянка упала в распростертые объятия хозяйки, а потом все бросились пожимать ей руки, обнимать и целовать. Жанна, запинаясь от волнения, повторяла:

— Спасибо, тысячу раз спасибо, от всей души спасибо, друзья. О! Я так счастлива! Спасибо! Спасибо!

Сердце ее просто разрывалось от счастья, и бедная женщина, почти забывшая, что такое радость, разрыдалась.

— Ну что вы, мамаша Лизон, — сказала хозяйка, — как можно плакать! Смеяться нужно, а не плакать! Гораздо веселее всем будет! Ну-ка, выпейте немножко черно-смородинной водочки, да за работу.

Жанна Фортье взяла протянутый ей стакан и чокнулась со всеми присутствующими.

— Ну, друзья, — сказала она, — встретимся ровно в полдень… И я очень постараюсь вести себя получше…

Потом, под дружное «ура» всех присутствующих, она вышла.

— А теперь, дети мои, — заявила хозяйка официантам и служанке, — рассиживаться нам больше некогда!

Все принялись за работу, и вскоре в обеденном зале был накрыт большой стол.

Радостный и свежевыбритый, Овид, напевая арию из оперетки, шел к « Привалу булочников». На улице Бо-Зар ему пришлось остановиться, чтобы пропустить спешившего куда-то извозчика. Карета быстро проехала. Овид не успел заметить, что в окне ее мелькнуло знакомое лицо; и не просто мелькнуло, а сильно изменилось при виде его. Дижонец, даже не обернувшись, двинулся дальше, и карета вдруг остановилась. Аманда, заметив Соливо, тотчас же приказала кучеру:

— Поворачивайте и езжайте шагом.

Высунувшись в окошко кареты, примерщица госпожи Огюстин внимательно посмотрела вслед прохожему.

— Я не ошиблась, — прошептала она, — это действительно он. Несмотря на то, что он сбрил усы и бакенбарды и оделся совсем по-другому, я сразу же узнала его…

Аманда не теряла из виду «барона де Рэйсса» — тот, ни о чем не подозревая, шел своей дорогой. Девушка увидела, как он вошел в ванную лавку, при которой был ресторанчик. Она вышла из кареты.

— Я. ухожу, — сказала она извозчику, вложив ему в ладонь монету в сто су и визитную карточку госпожи Огюстин, — ткани, что лежат в карете, отвезете по этому адресу. Если там спросят, почему меня нет, скажите, что мне пришлось отлучиться по срочному делу и я вернусь сразу же, как только освобожусь.

— Хорошо, дамочка,

Опустив на лицо густую вуалетку, Аманда направилась к « Привалу булочников».

Подходя к лавке, она взглянула внутрь через окна и увидела дверь, распахнутую в большой зал, в центре которого был накрыт огромный стол. Вокруг него сновали официанты; в глубине, возле плиты, стоял человек, в котором примерщица узнала барона де Рэйсса. Аманда решительно вошла в лавку и спросила хозяина:

— У вас есть отдельный кабинет?

— Да, вот дверь, там очень чисто.

— Я займу его, — сказала Аманда, — и будьте добры, принесите кусок мяса — холодного или горячего, все равно, — полбутылки белого вина и сельтерской.