Я твердо решила, что до конца буду со своей сестрой, во всем буду помогать ей. Лишь позже я поняла, насколько Алена щадила меня. Как мало она перепоручила мне, как много сделал сама. Она прошла долгий путь, чтобы осуществить то, что она задумала еще тогда в тайге, в тот далекий и страшный день, стоя над могилой отца, заваленной свежими сосновыми ветками.

2

Оставив меня в нашей избушке, она быстро догнала их, ведь тайга была для нее родным домом, а они были чужие, пришлые, и они боялись тайги, и наступающая темнота делала их шаги робкими, неуверенными. Они шли молча, и только изредка переговаривались, чаще резко и назидательно говорил старший. Молодые шли, то и дело останавливаясь, прислушиваясь к шорохам, к треску сучьев.

- Быстрей, быстрей! - подгонял их старший. - Сейчас стемнеет, не найдем дорогу.

Она старалась идти бесшумно, не выпуская их из вида. Они вернулись в лагерь, разошлись по палаткам. Немного выждав, она пробралась к одной из них, крайней, и, приложив ухо к сыроватому брезенту, слушала, о чем говорили девушка и тот парнишка, худой, сутулый, тот, что заплакал тогда, после выстрела, вцепившись в руку высокому крепкому парню. Она слушала, как девушка успокаивает своего Колю, называя его мишкой косолапым. «Коля!», - прошептала Алена, запоминая. Потом она спряталась в лесу, окружавшем лагерь густой стеной, и, застыв, обхватив колени руками, ждала утра. Она еще не знала, что будет делать. Но в груди вырастала, ширилась ярость, сумасшедшая ярость человека, у которого отобрали жизнь, и то, что дороже жизни.

Забрезжило, заблестело росой утро. Она увидела, как из крайней палатки вышла девушка с полотенцем на плече, и, напевая, пошла по тропинке, ведущей к ручью.

Тихо, стараясь не издать ни звука, она спустилась следом.

Смотрела, как плещется, чуть взвизгивая от холода воды, девушка с русой, спускающейся до пояса косой. Она подкралась ближе, взяла в руку крупный тяжелый камень, холодный и гладкий. Увидела близко испуганные глаза. Опустила руку точно, чуть с выпадом, как учил Георгий Иванович. Девушка упала к ее ногам, безжизненно повисли руки. Бордовые пятна крови загорелись ярко на солнце, выглянувшем из-за ветвей. Она посмотрела в лицо - юное, с веснушками на переносице. Усмехнулась. Пусть теперь один из них поймет, что это значит - потерять того, кого любишь.

Волочила тело к реке, лишь раз остановившись передохнуть. Усталости не было, лишь тошнило слегка. Ей казалось, что она вся выпачкана кровью. На берегу она сняла с себя одежду, сняла с девушки ее легкое платьице. Переоделась. Они были одного роста и телосложения, и платье было лишь слегка тесновато в груди. Она надела на девушку свою одежду, распустила ей волосы. Поднялась еще немного вверх по реке, сбросила тело в воду, придавив его корягой, чтобы не унесло, чтобы вода сделала свое дело, чтобы только по одежде могли опознать старшую дочь лесника.

Вернулась к ручью, лагерь только просыпался, она слышала голоса. Она оторвала от платья лоскут, нацепила его на куст, прошла дальше, в темную, лишенную солнечного света, прохладную глубину леса, уронила в траву красную ленту, вынутую из русых волос девушки. Усмехнулась, подумав, что через несколько дней, когда найдут в реке тело, волосы утратят свой цвет и уже невозможно будет определить - рыжие они или русые.

Потом она вернулась к могиле отца. Ей хотелось попрощаться. И здесь, прячась за деревьями, она видела все, что произошло со мной, видела, как меня окружили люди, и как меня увезли. Тогда она еще не знала, что надолго, на целых двенадцать лет.

Она снова вышла к реке. И пошла, чуть дрожа от утреннего холода, вдоль берега, прячась в прибрежных кустах, и там, где у черных камней река, бурля и клокоча, замедляла свой ход, свернула на еле приметную тропу, которая, петляя, исчезая и вновь появляясь, терялась где-то в бесконечной тишине темной молчаливой тайги.

До конца осени она прожила в заброшенной охотничьей избушке. Здесь были кое-какие припасы, теплая одежда. Она собирала грибы, ягоды, травы. Ставила капканы. Она уже знала, что будет делать. Долгими одинокими вечерами она думала о том, что когда-нибудь, когда эти люди обо всем забудут, она явится к ним, и накажет их за все. За все, что они сделали. Надо только выждать время. Надо стать сильнее, умнее, хитрее. И тогда они ответят за все.

Приближалась зима. Лютая, беспощадная в этих местах. Она знала, что в одиночку не выживет.

3

- Оля, Олюшка, как же так? Как же так? Ты ведь утонула - я сам тебя опознавал в морге… – Георгий Иванович смотрел на нее в изумлении.

У нее на лице появилась незнакомая ему, взрослая, злая усмешка.

- Как видишь, Георгий Иванович, воскресла, чтобы тебя навестить.

- Кого ж тогда в реке нашли? – спросил он потрясенный.

Она не ответила.

Вошла, села устало на шаткий табурет у стола.

- Есть хочу. Хлеба и чая сладкого.

Он стал собирать на стол, не отводя от нее ошеломленного взгляда.

Ела жадно, дрожали руки, исцарапанные, исхудавшие.

Он стал расспрашивать ее, но она молчала.

Потом сказала зло:

- Не спрашивай меня ни о чем, и смотри, не вздумай рассказать кому-нибудь, что я жива. Если только узнаю, что ты рассказал, ты меня больше не увидишь, уйду в тайгу или и вправду утоплюсь в реке. Запомни это.

И что-то мелькнуло в ее лице такое, что он поверил: так и сделает. И никогда больше ни о чем не спрашивал. Только раз, когда она сидела за книгой, подперев подбородок рукой, и снова казалась той девочкой с рыжей косичкой, что встречала его радостно в те дни, когда он навещал их в отцовской избушке, спросил осторожно, известно ли ей что-нибудь об отце, вместе ли они были в тот день, но она так зло посмотрела на него, и столько ярости было в ее взгляде, что он замолчал, осекшись. Этот сильный, повидавший всякое в жизни, человек, любил Алену как дочь, и понял, мудрым сердцем почувствовал, что случилось что-то страшное, о чем не хочет ни вспоминать, ни говорить дочь его сгинувшего в тайге друга. Когда он рассказал Алене о том, что меня увезли в детский дом, она сказала только: «Ей там лучше будет», и ушла в тайгу, и не возвращалась несколько дней, пока он не извелся совсем от страха и беспокойства за нее.

Несколько лет прожила она у Георгия Ивановича. Ходила с ним на охоту, стреляла метко и безжалостно. Много читала. Он приносил ей книги из деревенской библиотеки, для чего ему чаще, чем обычно, приходилось выходить из тайги. Была выносливой, удивительно сильной физически, но с годами утратила подростковую коренастость, стала тоньше, стройнее. Была молчаливой, неприветливой, и Георгий Иванович, с удивлением и грустью наблюдавший за ней, не узнавал прежней доброй и смешливой девочки.

Как-то он вернулся из деревни, принес книги, которые она заказала, и свежие газеты. Она отставила ружье, которое чистила, подошла к столу, села молча, развернула газету, и вдруг вскочила, стукнув кулаком по фотографии какого-то человека, стоявшего в окружении множества людей. Встала у окна.

Георгий Иванович взял газету.

- Ба! - сказал он, исподволь наблюдая за выражением ее лица, - да это же Арсеньев! Начальник экспедиции, что стояла у нас тем летом, помнишь, я рассказывал тебе, когда девушку медведь утащил? Смотри-ка, какой важный стал, разбогател. Да уж, к этому и шло, больно ловкий был, ушлый. После того случая сразу уехал, испугался, что к стенке припрут - почему мол, молодых не уберег? Потом Степахин, его заместитель, за все отдувался. Тогда и ребяток-то этих, и парнишку того свихнувшегося сразу домой отправили, от греха подальше.

- Свихнувшегося? – тихо переспросила Алена.

- Ну да, - сказал он, - парнишка тот женихался с этой девчонкой, свадьба у них должна была состояться вскорости, а тут видишь такой случай, медведь ее утащил, когда умываться на ручей пошла, и тело не нашли даже. Он кричал, говорят, как оглашенный, в больнице деревенской лежал несколько дней. Фельдшерица Матвеевна, рассказывала, плакал все, мол, и песенку пел детскую, ну эту, что про мишку косолапого, который шишки собирает. Рассказывала, мол, поет, а потом как закричит, повалится, катается по полу, рыдает в голос. Только уколами и успокаивали.