Прежде чем расплатиться, Ружар заявил, что хочет напоследок сделать кое-что еще.

— Махлуф рассказал про один бар в двадцатом округе, где часто собираются некоторые столпы веры из мечети. Он дал мне адрес. Очень хотелось бы туда заглянуть, но после инцидента на прошлой неделе я боюсь, что меня засекут. У тебя нет желания прогуляться туда и по возможности заглянуть внутрь, чтобы выяснить положение дел?

Амель открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела.

— Обещаю, я буду поблизости. Глянешь только одним глазком. Если тебе покажется, что это опасно, не входи.

Карим расположился у самого конца стойки бара «Аль Джазир» и ждал прихода назначившего ему встречу Неззы, глядя на дверь. Поэтому он заметил стройную женскую фигуру, остановившуюся на противоположной стороне площади Гинье. Женщина смотрела на него, вернее, на бар. Она показалась ему знакомой, но он не сразу узнал девушку, которую несколькими днями раньше видел с журналистом. Амель… фамилию он забыл.

В твердой уверенности, что она не может оказаться здесь в одиночестве или случайно, агент тщетно старался разглядеть поблизости ее собрата.

С выражением некоторого сомнения на лице девушка внимательно рассматривала фасад кафе. Феннек видел, как тревожно и неуверенно она озиралась по сторонам. Казалось, она находится во власти внутреннего конфликта, и агент боялся, что догадывается о его причинах.

Очень плохая идея.

Она направилась к «Аль Джазиру». В долю секунды Карим принял решение. Оставив барную стойку, он распахнул дверь и расположился в проеме, прямо у нее перед носом, сверля взглядом эту сумасшедшую. Вид он принял самый устрашающий и вскоре понял, что девушка его заметила.

Они издали пристально вглядывались друг в друга.

Амель миновала середину площади.

Внешне невозмутимый, Феннек медленно скрестил руки на груди. Чем ближе девушка подходила к своей цели, тем меньше в ней ощущалась уверенность. И все же она не отказалась от своего намерения.

Карим незаметно перенес центр тяжести с одной ноги на другую.

— Вали отсюда!

Если она попытается прорваться силой, за нее возьмутся другие. Возможно, им захочется проследить за ней, чтобы понять, что ей надо. Дело принимало опасный оборот для них обоих. Для нее, потому что Мохаммед и его сбиры не любят любопытных, а для него, потому что еще меньше они любят лжецов.

Еще несколько шагов.

— Отстань.

Взгляд Феннека стал еще суровее.

— Убирайся!

В последний момент, уже оказавшись прямо перед ним, молодая женщина опустила голову, свернула и пошла по тротуару направо.

Карим выдохнул.

— Что там случилось, гуйа? — Прямо у него за спиной раздался голос Салаха. Проследив взглядом в том направлении, куда смотрел агент, он как раз успел заметить сворачивающую за угол Амель. Хозяин бара расхохотался. — Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, брат. Нашел бы ты себе женщину настоящую. Не такую, как эта. Эта тебе не подходит. Пойдем, я угощу тебя кофе.

Амель собиралась войти в подъезд своего дома, когда на противоположной стороне улицы увидела выходящего из автомобиля отца. Он махнул дочери рукой, и она пошла ему навстречу. Они обнялись.

— Что ты здесь делаешь? Пойдем к нам.

— Нет, нет. Не хочу вас беспокоить. — Верен себе ее скромный отец.

— Пойдем же…

— Нет, и так хорошо. Дай посмотреть на тебя.

Амель слегка отстранилась, ощутила прикосновение к своим рукам родных старческих ладоней, шершавых и теплых, и робко улыбнулась.

— У тебя усталый вид, Мели.

Имя как воспоминание о другой жизни, более простой. Родители наградили ее им, когда узнали о существовании слова мели-мело. [177]С тех пор им всегда казалось, что оно очень подходит их младшей дочери.

— Давно ждешь?

— Около часу. — В голосе отца не прозвучало никакого упрека. — Но у меня с собой книжка, так что я не скучал. — Он помолчал и снова взглянул на нее. — Мы за тебя беспокоимся. — И больше ничего не добавил.

Амель не стала заострять внимание на этом «мы»; возможно, это просто оборот речи, но ей было приятно.

— Не стоит. Все в порядке.

— Ты уверена?

— Да, не волнуйся. Просто устала на работе.

— Все идет, как тебе хочется?

— Да, баба. [178]— Нет, не все, но ей не хотелось говорить об этом.

Инцидент возле бара заставил ее прозреть. Амель понимала, что была не на высоте, и это ей было неприятно. Бросить Ружара, бросить свою работу — не этого она хотела. Амель испытывала глубокий стыд за свою маленькую трусость. Пора сделать выбор, перестать жалеть себя и держать удар. Она распрямилась, изобразила широкую улыбку. К тому же она сердилась на себя за мгновенную слабость, спровоцировавшую сегодняшний вечерний визит.

Это в последний раз.

Внезапно отец и дочь бросились друг другу в объятия и надолго застыли. Потом они простились. Отец сел в машину и уехал. В лифте Амель осознала, что он не задал ей ни единого вопроса о Сильвене.

Мустафа Фодиль скулил, плакал и непрерывно шмыгал носом. Он говорил, выкладывал, выдавал все о себе, своей семье, своей жизни. Еще и еще, он объяснялся, оправдывался. Линкса уже тошнило от его откровений. В рыданиях плавились доспехи безжалостного вояки, в которые Фодиль был облачен все эти годы.

Линкс, возможно, даже пожалел бы Мустафу, если бы его так не раздражал этот ставший от волнения визгливым голос. Пленника даже не надо было принуждать: похищение и первые двадцать четыре часа подготовки в результате полностью сломили его сопротивление. Оно уже и так было достаточно подорвано несколькими только что пережитыми тревожными днями. В представлении Фодиля остракизм, которому он подвергся со стороны своих бывших товарищей после ареста, мог означать только две вещи: окончательное отторжение или скорое устранение.

Обе перспективы приводили его в ужас, но устраивали Линкса.

Мустафа принимал его за одного из своих «братьев». Агент понял это, когда для начала слегка избил его в импровизированной камере после первой ночи изоляции. Ослепший и оглушенный пленник принялся поминутно называть его гуйаи обещать, что станет самым лучшим мусульманином в мечети, если он оставит его в живых. Ошибка, которой стоило воспользоваться, и на первый допрос Линкс явился в капюшоне и без голубых контактных линз.

Фодиль шумно сопел.

— Брат, клянусь, я никогда никому не говорил, кроме Нурредина и Халеда и… и… Нуари. Я просто делал то, что мне говорил Незза.

— Это ты и сказал в полиции?

— Нет, нет! Сжалься! Уалла йа карби! [179]Я ищейкам ничего не выдал. Они спрашивали о других, кого я не знаю.

Мустафа снова принялся скулить. Какая же он мразь! Линкс легко поднялся со стула и ударил его в лицо кулаком.

16.11.2001

Стоя возле прилавка обширного склада сдаваемого в аренду оборудования в Сен-Мор-де-Фосе, Фарез Хиари прислушивался к своему урчащему животу, отказывающемуся оставить его в покое. Первый день Рамадана, [180]а ему уже хочется есть.

— Добрый день, месье, чем могу помочь? — За стеллажом с инструментами для проходки появился служащий.

— Здравствуйте. Мне нужна поперечная пила по бетону и пробоотборник.

— Пойдемте. — Продавец подкрепил свои слова приглашающим жестом. — Какого диаметра?

— Простите, что?

— Пробоотборник какого диаметра?

— Двести пятьдесят миллиметров.

— В таком случае… — Казалось, служащий сомневается. — Тогда лучше подойдет колонковая труба. Идемте, это там.

Они остановились перед выставленными в ряд продолговатыми электрическими приборами; некоторые из них были весьма громоздкими. Хиари уточнил, что хотел бы бурить на расстоянии трех метров, после чего внимательно выслушал пояснения продавца.