«Все дело заключалось в том, чтобы или погибнуть вместе с сумасшедшим, или спастись вместе с народом, который хотел избавиться от него. Если бы он вел себя благоразумней, с ним бы ничего не случилось…»

Это Екатерина написала через много лет после переворота, вознесшего ее на вершину власти, а в конце июня 1762 года ни времени на раздумья, ни самих раздумий не было. Да и выбор у нее оказался невелик – либо переворот с воцарением, либо Шлиссельбургская крепость и недолгая тоскливая жизнь в сыром каземате вместе с сыном Павлом.

Екатерина выбрала первое и победила, став императрицей российской.

За Петра некому оказалось заступиться. Никому и в голову не пришло заступаться, даже Лизка Воронцова с сородичами, уж на что зависела от свергнутого императора, но лишь поканючила, чтоб разрешили пожить с ним рядом, а получила отказ и спокойно уехала в свою подмосковную деревню.

Рука императрицы на мгновение замерла над листом бумаги, это не было официальное послание, скорее записка, но достаточно важная для нее самой.

Куда девать поверженную фаворитку?

Лизка Воронцова Екатерине при дворе не нужна вовсе, никто и так не понимал, почему обиженная жена не мстит за свое многолетнее поругание полюбовнице. Воронцову не только не бросили в крепость, не постригли в монастырь, но и вовсе просто отправили в собственное подмосковное имение.

Нашлись те, кто шептался, мол, Лизкина сестрица Катька Дашкова за опальную похлопотала. Это было смешно, потому что Дашковой дай волю – она сама сестру в оковы заковала бы! И Екатерина Дашкова тоже не понимала подругу – новую императрицу Екатерину Алексеевну: ну чего с Лизкой возиться, мало от нее, паскуды, неприятностей претерпели?!

А государыне бедолагу по-женски жаль: некрасивая, рябая, неопрятная, вся прокуренная… где уж такой мужа сыскать, если еще и в опале будет? Пусть пока в подмосковной поживет, потом мужа сыщут, может, семья и сладится. Не все мужчины на женскую красоту падки, некоторым и рябую рожу подавай, вон, бывший император лучше Лизки никого для себя не знал…

Перо опустилось на бумагу, побежали буквы, складываясь в слова… Екатерина очень старалась быть русской и язык учила, и обычаи, но не все получалось так хорошо, как хотелось бы, говорила с акцентом, а писала и того хуже. Прежняя императрица Елизавета Петровна не пожелала, чтобы жена племянника была очень грамотной, приказала прекратить ее учебу, как только поняла, что Екатерина легко превзойдет и ее саму. Оставалось учиться самой по книгам, благо в них недостатка не было. Но самостоятельно грамматике выучиться трудно, вот и хромал русский язык у матушки Екатерины Алексеевны всю жизнь…

«Перфильич, сказывал ли ты кому из Лизаветиных сродственников, чтобы она ко двору-то не замахнулась, не то боюсь по скудоумию да ко всеобщему соблазну завтра же прилетит…»

Иван Перфильевич Елагин, которому адресовалась записка, возвращен из ссылки сразу же после воцарения Екатерины, как и Бестужев. Перфильевич многое знал о новой императрице тайного, потому что поддерживал их с Понятовским и хорошо помогал влюбленным, за что и был пятнадцать лет назад Елизаветой Петровной сослан одновременно с Бестужевым.

Забегая вперед, можно сказать, что бывшая фаворитка Петра III Елизавета Романовна Воронцова не только не была подвергнута опале со стороны Екатерины II, но и выдана ею замуж за бригадира Полянского, а сама Екатерина даже стала крестной ее сына! Хотя запрет появляться при дворе действовал до самой весьма нескорой смерти Лизки, но в свете она бывала, в Москве и Петербурге жила, правда, замечали госпожу Полянскую мало…

Григорий Орлов лежал, опершись на согнутую в локте руку, и наблюдал за любовницей. Императрица… Конечно, пока только по названию, потому и торопится короноваться. Но для Гришки она была скорее просто женщиной. Крепкая, сильная, неутомимая в ночных ласках, рядом с Екатериной он чувствовал себя освободителем.

Братья Алексей, которого все звали Алеханом, и Иван относятся к Екатерине иначе. Алехан все рвется Катю на трон посадить и рядом встать. Он не менее красив, чем Гришка, если бы не шрам через половину лица, Катю старшему брату ни за что не уступил бы. В глубине души Григорий понимал, что брат умней, сильней, а главное, хитрей его, но Екатерина привечала больше Гришу, Алехан не мешал, только следил, чтоб кто другой близко к Великой княгине, а теперь императрице, не подходил. Братья были дружны.

А вот Иван – тот осторожничал. И чего боится? Иван из Орловых самый старший, есть еще два брата младше Алехана – Федор и Володька, но те мальцы пока; Владимира вовсе ни во что не вмешивали – успеет башкой порисковать. Иван боялся, чтобы Катю не сбросили, а за ней и Орловы не пострадали.

Григорий снова глянул на одевавшуюся Екатерину. Кто ее сбросит? Вон она, живая, теплая… Вдруг страшно захотелось заграбастать в охапку и повалить в постель. Словно чувствуя желания любовника, Екатерина вздохнула:

– Ты спи, Гриш, тебе можно. А мне вон сколько бумаг разбирать… Одних прошений десятки не рассмотренных.

Хотела добавить, мол, помог бы, но подумала, что не стоит Орлову поручать то, что должна сама делать.

Борясь с возникшим желанием, Григорий перевернулся на другой бок. Такое повторялось каждое утро – она вставала ни свет ни заря, сама одевалась, умывалась и садилась работать. Любовник оставался скучать в постели. Правда, разбуженный Орлов легко засыпал снова, и сама Екатерина старалась не шуметь, но у Гришки все же шевелилась совесть.

Мелькнула мысль: помочь, что ли? Проваливаясь в сладкий сон, решил: ладно, потом…

Орлов и правда помогал; постепенно многочасовая работа любовницы стала затягивать и его, стыдно валяться в постели, когда Катя рядом над бумагами корпит, ворчал, что не своим делом занимается, но все же старался и сам вникнуть.

Иногда Григорий разбирал прошения, чтобы хоть отсортировать те, на которые стоило обратить внимание Екатерине.

– Ишь какой! Верни ему имения, которые за участие в заговоре отобраны были! – Орлов заглянул в подпись. – Василий Мирович… Кать, а чем мятеж от заговора или переворота отличается? Не одна ли суть?

Екатерина лукаво усмехнулась:

– Суть одна, да только результат разный. Заговор, когда все в мыслях да словах остается, мятеж – ежели бунтовали, да неудачно, а вот ежели удалось – так переворот.

– У нас переворот! – объявил Орлов, швыряя бумагу в стопку тех, на которые следовало обратить внимание в последнюю очередь. Знать бы, к чему это приведет!

Это действительно был переворот, приведший к воцарению Екатерины и к гибели Петра III, переворот, не встретивший никакого сопротивления, слишком нелюбим был Петр Федорович всеми…

Сначала казалось, что переворот прошел легко и безболезненно, если не считать, конечно, убитого императора, вернее, бывшего императора Петра III. Екатерина не стала никого наказывать или ссылать, даже активный помощник Петра Миних, настаивавший на казни самой Екатерины, всего лишь отправлен в Ревель, что едва ли можно считать наказанием. А уж наград и подарков роздано несметное количество! Не забыт никто из поддержавших новую правительницу: от Орловых до простых солдат столичных полков, люд петербургский кормлен, поен за счет казны от пуза несколько дней.

Понравилось, все казалось, еще не конец, снова нужно кого-то свергать, кого-то славить. Первые дни пьяные гвардейцы, веря любым слухам, то и дело требовали императрицу показаться, чтобы убедиться, что с ней ничего дурного не случилось. Но постепенно государыня с немецкой педантичностью принялась приводить дела в порядок.

Полки, участвовавшие в перевороте, были успокоены, возвращены в казармы и к своей прежней службе; наказанные и сосланные сначала Елизаветой, а потом Петром, сторонники самой Екатерины возвращены из ссылки, остальная работа и не прерывалась, разве что на пару первых дней.