– Говоришь, хворает отец? – неожиданно спросил Иван Васильевич.

– Хворает батюшка, хворает! – Васька поймал цареву руку, облобызал. – Стар стал, немощен. По дому без чужой помощи почти и не передвигается. Только если холопья поддерживают.

– Я тоже хвораю, – негромко произнес Иван Васильевич. – Но молюсь, денно и нощно, оттого и живой пока. Потому что молитва излечивает почище иных лекарей и знахарей.

– Истинно, государь. Истинно! – залепетал Васька, пробуждаясь к жизни.

Боярин чувствовал себя словно на угольях. Знал, что царево настроение переменчиво, как ветер в знойной пустыне, и он молил Бога, чтобы поскорее оказаться подальше от этих полатей.

– Не знаю почему, но Бог подсказывает мне, что и вправду оболган ты… – Иван Васильевич задумчиво теребил маленькую, клинышком, бородку, не спуская горячего взгляда с Васьки. Тому опять стало худо, да так сильно, что свело низ живота. – Надо бы тебя, конечно, в железа заковать, чтобы впредь не бегал от моих слуг. Ну, да ладно… Прощаю… От притеснения ляхов ты будешь освобожден. А за верность – вознагражден! – Царь стянул с безымянного пальца рубиновый перстень.

Тот вздрогнул, еще не до конца веря, что царь сменил гнев на милость. Хотел опять бухнуться на колени, но царь схватил сильными пальцами за плечо, притянул к себе.

– Впредь служи верно. Тогда и ты, и весь род твой в достатке будет и в довольстве… Теперь ступай.

Васька поднялся, еще раз поклонился царю и несмело, пятясь задом, выскользнул из полатей. Вельский проводил его внимательным взглядом. Подумал, что повезло Ваське, он и не предвидел такого, на что уж хорошо царя знал. Государь становится все более непредсказуем и… опасен. Надо держать ухо востро. Иначе и уши потеряешь, и голову.

Иван Васильевич расстегнул ворох рубахи.

– Что-то душно здесь. Дышать нечем. Богдан, вели запрягать, поедем в Ростов. Устал я, отдохнуть хочу.

Через мгновение весь дворец наполнился шумом и гамом, напомнив потревоженный улей. Забегали холопы, таская съестные припасы и нагружая телеги; конюхи выводили всхрапывающих, бьющих от нетерпения копытом коней; тут же псари едва сдерживали на длинных поводках гончих псов с вытянутыми мордами и тонкими, но мускулистыми ногами. Боярские дети в алых, расшитых золотом кафтанах садились на коней, весело перекидываясь озорным словцом. Отдельной сотней выстроились опричники – личная гвардия царя. На поясе у каждого с одной стороны висела метла, а с другой оскаленная собачья морда – символы опричной власти. В расписную, запряженную тройкой лошадей повозку шумной гурьбой садились разбитные девицы, призванные развлекать царя и его ближних людей.

Все были возбуждены и горели желанием поскорее вырваться из шумного города. Туда, на волю, где ждут утехи и развлечения, на которые так горазд государь.

Василий на все на это смотрел со стороны, пробираясь, словно тать, к воротам. Палец жег царев подарок, но снимать его не решался, а руку от греха спрятал за пазуху. У самых ворот услышал строгий окрик:

– Куда прешь, харя немытая?

Молодой безусый опричник остановил разгоряченного коня и уже поднял, было, плеть, собираясь огреть Василия. Тот аж задохнулся от такой наглости, даже страх на время пропал. Да как он смеет оскорблять непотребными словами его, родовитого боярина? Ведущего род чуть ли не от Свениуса, брата Рюрика? Но, увидев злой взгляд голубых глаз – осекся. Памятен еще был Грозный-царь и эти молодые вой, чья нонче власть на Руси. Потому и смолчал, умерив гордыню.

– Оставь его, Николка, – окрикнул другой воин, седлавший коня. – Отпустил его царь. Даровал свободу и жизнь. Пусть свечку ставит Николаю Угоднику.

– Вона как… – Молодой опустил плеть. – Тады ладно, пущай живет да благословляет царя-батюшку.

Седоусый стражник отворял ворота. Петли заскрипели, выпуская Василия за стены Кремля. Оказавшись на шумной улице, он быстро, не оглядываясь, пошел, а потом побежал, куда глаза глядят. Остановился только тогда, когда уперся в храм Василия Блаженного. Как раз звонили к обедне, и колокола разносили мелодичный звон на всю округу. Рядом, толкая Василия и поругиваясь, спешил в церковь народ. На него внимания никто не обращал. А он стоял столбом, устремив взор на золоченые купола. Прошептал, перекрестившись:

– Господи!!! Спасибо тебе, что уберег и не дал сгинуть от навета злого и неправедного!

Троекратно осенил себя крестным знамением, трижды поклонился и побрел дальше.

На углу одной из улиц, привалившись к дощатому забору, достал руку с нанизанным перстнем. Камень сиял, отражая солнечные лучи, переливаясь и искря. Глаз оторвать от него было невозможно, и Василий стоял и смотрел до тех пор, пока не заметил рядом подозрительного мужичка.

– Чего уставился? Пошел вон!!! А не то кликну стражу и получишь плетей!!!

Мужичонка потупил взор и пошел прочь. Василий оглянулся, стянул с пальца камень и спрятал в самое потаенное место, какое только мог найти. Оглядел себя с головы до ног. В запыленном, местами порванном кафтане, в шароварах, которые из алых стали серыми, с лицом, на котором лежала печать всего пережитого, он мало чем отличался от снующих вокруг простолюдинов. И не скажет кто, что это боярин, владевший многими селами и деревеньками.

Дворня, когда увидела своего барина – диву далась. Они и не чаяли уже увидеть его в живых, а он – вот, явился, можно сказать, с того света. Не слушая горестные причитания баб, коротко приказал срочно топить баню, да пожарче: с хмельным квасом да березовыми вениками. Затем взбежал по ступеням на высокое крыльцо и принялся скидывать с себя опостылевшую одежонку. Когда все было готово, зазвал двух девок, и они долго терли хозяина, смывая с него пыль и грязь, а главное – страх, владевший им до сего момента.

Потом как следует перекусил, и вот теперь сидел за полупустым столом, не сводя глаз с царева подарка, водруженного аккурат посередине стола. Кроме двух свечей да жбана с квасом на нем ничего не было. Хмельные напитки Василий не уважал. Помнил, как еще юнцом совсем перебрал однажды хмельной браги и на следующий день не мог вспомнить, что творил накануне. С того момента хмель в рот не брал. Знал, что напиток сей, подобно чарам злой колдуньи, мог превратить человека в невесть что. Человек уже становился не волен управлять своими поступками, превращаясь в бессловесное животное.

Налил кваса, выпил.

– Бог помог, не иначе. Потому и пронесло мимо кары государевой. А ведь могло все статься и по-другому. Висел бы сейчас на дыбе, умоляя о пощаде… Бр-р! Кто ж выдал меня? Не иначе Гришка, подьячий этот. Видел мельком я харю его мерзостную да глаза бегающие. Он, он – более некому. Помнил, злыдень, как выбивал с меня деньгу лишнюю, а я возьми да откажи. С тех пор и затаил злобу, искал случая, чтоб сковырнуть меня, извести. Искал и нашел. Убег я тогда. Повезло, Хвала Господу. Так вдругоряд поймали. И дернула меня нечистая явиться в стольный град. Думал, утихло все. Ан, нет! Вспомнили. Споймали… Нечо! Найду я его! Верные людишки имеются для этого – не дадут утечь пакостнику… А я молодец, не растерялся – наплел царю невесть что, хотя уже и чувствовал на шее веревку пеньковую…

Василий вздрогнул, пошарил глазами по темным углам, ища подслушников, торопливо перекрестился. Никого не найдя – успокоился. Внутренне посмеялся над своими страхами. Налил еще квасу, выпил, обтер тыльной стороной ладони губы.

«Царев застенок на пользу мне должен пойти и наукой быть впредь… Ну, да ладно, что о пустом гадать. Спасся, и хвала Господу. Да не просто спасся, а с подарком. Вон, сияет как, аж глазам больно!»

Мысли Василия потекли в ином направлении. Если бы кто узрел их ненароком, то подивился бы их черноте. Но они были надежно спрятаны и укрыты от посторонних глаз. Лишь хозяин один ведал о них.

А думал Василий, сын Твердислава, из рода Колычевых, вот о чем.

Уже не первый год не давал ему покоя золотой схрон, который отец показал ему как единственному сыну и наследнику. Показал, и пропал с той поры покой у Василия. Не иначе, как какая-то колдовская сила была в том кладе сохранена. До сих пор он помнит тот день, когда отец решил ему открыться, поведав древнюю тайну. Случилось это два лета назад. Однажды на охоте отец чуть не погиб. Лошадь понесла, он не удержался в седле и свалился под ноги коню. Хорошо, тот не затоптал его. Василий рядом был, но помочь отцу не поспел. Привезли Твердислава домой еле живого. Знахари стали лечить боярина травами да корешками разными. Кровь пускали, а, когда немного окреп, стали водить по утренней холодной росе. Чтоб земля-матушка передала ему свою силу. И чудо свершилось – стал поправляться Твердислав.