Гэвин проводил много времени, презрительно созерцая картинки в блестящих журналах, но в шкафу у него в комнате имелись и другие вещи, с которыми он иногда консультировался или перебирал их. Они назывались книгами и были, как выяснилось, хранилищем языка. Одни оставались еще со школьных денечков, другие были закуплены для вечерних курсов, в которых Гэвин слишком разочаровался, чтобы суметь их закончить, третьи всучил ему друг, поэт и мечтатель. Мэри была до глубины души поражена, когда узнала, что Гэвин ходил в школу целых одиннадцать лет и даже после этого считает себя ужасным неучем. А она и не предполагала, что на свете есть столько всего, что можно узнать. Гэвин разрешил Мэри пользоваться книгами, и, руководствуясь его одобрительными кивками или хмурыми взглядами, она немедленно приступила к делу.
Это оказалось ох как не просто. Она освоила все четыре великие трагедии Вильяма Шекспира [4]. В них рассказывалось о четырех мужиках, напичканных властью, сладкозвучием и истерией. Жили они в здоровенных пустынных зданиях, которые пугали их до такой степени, что вынуждали постоянно произносить речи. Всех их в конечном итоге ловко укокошивали дамочки: то луковичкой, то шарадой, а то и носовым платком или, на худой конец, пуговицей. Еще она прочла «Избранное» Диккенса. Речь там велась о тех районах Лондона, которые она еще не успела посетить. В каждой истории милый молодой человек и прелестная девушка плелись сквозь толпы мерзопакостных злодеев, шутов-уродов и несгибаемых старцев, пока, после тяжелейшей болезни, невыносимой разлуки или бесконечного морского вояжа, они вновь не воссоединялись, после чего жили долго и счастливо до конца дней своих. Еще она ознакомилась с книжкой под заглавием «И склад и лад: Введение в английскую поэзию». В ней описывался огромный мир ускользающей гармонии и света. Был там некий слой — оправа или оболочка, — которого она больше нигде не встречала и сквозь который, как она чувствовала, ей не дано было до конца проникнуть. Слова дружно маршировали в конец шеренги и громко, колокольным звоном прозвучав там, отскакивали к исходной позиции, откуда бодро, с новым пылом повторяли атаку, полностью смирившись с отведенной им неведомым распорядком ролью. Прочла она и «Подарочное издание Джейн Остин». Эти шесть историй оказались ей ближе и понятней всего прочитанного раньше. В каждой из них происходило одно и то же: девица попадала под чары дурного дядьки, который казался милым, затем влюблялась в положительного мужчину, которого прежде держала за плохого и за которого она, как и полагается, выходила в конечном итоге замуж. Что же натворили все эти дурные мужики, которые поначалу казались такими чудными? А то, что они были недостаточно мужественны, им не хватало доброты и смелости, а еще, по крайней мере в двух случаях, они долбились с другими. Мэри еще раз перечитала одну из повестей, волнуясь, кончится ли все на этот раз так же благополучно. Все было по-прежнему, и это ее очень успокоило. Она прочитала «Радугу», «Что знала Мейзи» [5], а также два увесистых лоснящихся тома о природных катастрофах и коллективной ответственности… В какой-то момент она подумала, что книги рассказывают не о других местах, — они толкуют об иных временах, о прошлом и будущем. Но она проверила еще раз и обнаружила, что книга Шекспира, к примеру, была гораздо новее издания Лоуренса. А это вовсе не похоже на правду. Нет. В книгах все же рассказывалось о других местах.
Где же они? Как далеко простирается жизнь? Может, до бесконечности, а может, обрывается уже за одним из ближайших поворотов. За рекой раскинулась местность под названием Край Света [6]. Долгое время для Мэри там был предел всему живому. (Точно так же как-то раз она смотрела телевизор, и ей послышалось, будто Кентиш-Таун охвачен боями — с применением пулеметов и танков. А когда выяснилось, что на самом-то деле бои идут в Курдистане, она не знала, следует или нет испытывать по этому поводу облегчение.) Ей не терпелось узнать, где расположен этот край света и чем он, собственно, заканчивается — туманами, высокой стеной или просто пустотой. Умрешь ли, если там окажешься? Не раз ее вполне реально мутило, когда, мыслями устремляясь ввысь, она пробиралась мимо рыхлых игрушечных питомцев поднебесья, все дальше и дальше к безбрежной лазури. Теперь Мэри уже знала кое-что о смерти. Она знала, что смерть приключается с другими людьми, со всеми без исключения. Была она, по всей видимости, крайне мерзкой штуковиной: никому не хотелось с ней сталкиваться. Однако никто не ведал, как сильно она ранит, как долго она длится — и является ли она концом всему или же, наоборот, началом чего-то нового. Нет, не может она быть такой уж гадкой, думала Мэри, если люди постоянно имеют с ней дело.
Вместе с Гэвином, с миссис Ботэм, а порой и одна она бродила по улицам Лондона, по южной его части, вверх, до реки, и вниз, до Коммона, разведывая путь в лабиринте ветхих улочек, заброшенных строительных площадок и железобетонных лифтовых клеток. Мимо некоторых местечек приходилось пройти раз по семь, прежде чем они переставали казаться такими пугающими. Обнаружилось, что другие люди помогают, а в последнее время Мэри знакомилась со многими и многими. Они махали ей, когда она шла по улице, они что-то выкрикивали ей вслед, когда она входила в магазины, чтобы обменять деньги на товары под пристальной, но бессистемной опекой миссис Ботэм. Мэри отдавалась этим повседневным вылазкам с неумеренным рвением и пылом. Мимолетный комплимент бакалейщика мог задержать улыбку на ее лице на целый вечер, а оставшийся без ответа взгляд в сторону молочника вызывал слезы и погружал весь день в тусклую пелену. Одним прекрасным утром Мэри в восторге замерла у газетного киоска, заметив там журналы, в заголовках которых значились такие насущные вещи, как «Люди», «Жизнь», «Женщина» и «Время». К сожалению, в них оказалось совсем не то, на что она рассчитывала. Все они по-прежнему рассказывали о других местах.
В магазинах все толковали о деньгах. Недавно деньги совершили какое-то чудовищное преступление: казалось, никто не мог простить им того, что они натворили. Мэри же втайне от всех не держала на деньги зла. Ей они казались вполне занятными. Ее радовало, что можно экономить деньги, тратя их. Мэри научилась ловко торговаться, особенно в супермаркетах, где все открыто призывало к этому. Миссис Ботэм не уставала повторять, сколько денег милая Мэри уже успела дня нее сэкономить. Совсем неплохо, думалось Мэри, особенно если учесть, что все, что она при этом делала, — это их тратила. И все же миссис Ботэм не могла найти в своей душе достаточно великодушия, чтобы забыть наконец старые обиды и простить деньги. Она их терпеть не могла. Честно говоря, она на них всерьез взъелась — и целыми днями только и кляла их на чем свет стоит.
В довершение всего, с помощью разных методик и уловок Мэри узнала кое-что о посуде, желаниях, черной магии, тишине, лотереях, библиотеках, лабиринтах, мести, фруктах, королях, смехе и отчаянии, барабанах и различиях, замках и замках, соборах, запорах и заборах, знаменах и заменах, судах, об Америке, детстве, бетоне, газе, китах, каучуке, водоворотах, забвении, дядях, осени, управлении, музыке, вражде, времени.
Жизнь вдохновляла, жизнь увлекала. Только одно не оставляло ее в покое — собственный сон.
— Доброй ночи, — говорил Гэвин, все еще ритмично отдуваясь после пятидесяти отжиманий, которые непременно предшествовали его отходу ко сну.
— Надеюсь, что так, — отвечала Мэри.
— Слушай, почему ты так все время говоришь: «Надеюсь, что так»?
— Ну, потому что я на это надеюсь. Рассчитываю, что на этот раз все пройдет хорошо. До сих пор не могу этим похвастаться.
— У тебя что, кошмары?
— Пожалуй.
Она полагала, что сон должен быть упорядочен и размерен. Но все выходило по-другому. Она проживала дни по заведенному обыкновению, потому что так делали другие люди. Но ее ночи полнились хаосом и страхом.
