Они чокнулись — в бокалах зажглись звездочки.

— Ты сегодня великолепна, — заметил он с улыбкой.

Мария поставила бокал на стол, опустила глаза. Взяла джин с тоником, улыбнулась в ответ и почему-то вздохнула.

— Благодарю.

— Что-то случилось?

— Не знаю, как сказать. — Она покачала головой. — Может, это просто необъяснимые страхи и ни на чем не основанные подозрения, но у меня какое-то ощущение… что меня дергают за ниточки.

— Что?

— Какое-то предчувствие… удара, что ли…

Донован глотнул пива.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, Шарки темнит. По крайней мере, он сделал все, чтобы я уехала из Лондона. А сыграл на том, что Джон Грин хочет вернуть себе кресло главного редактора, а один из замов открыто претендует на мое место. Он, дескать, именно поэтому настоятельно рекомендует уехать. С глаз долой. Не нравится мне это. — Она снова вздохнула. — Не знаю. Наверное, нельзя быть такой мнительной. В конце концов, я несу ответственность за газету.

— Возможно, — Донован пытался найти слова, которые бы ее успокоили. — А ты не подумала, что тебе дают возможность делать то, что тебе лучше всего удается? Как бы я ни относился к Шарки, он, очевидно, считает, что, поскольку здесь происходят настолько значительные события, необходимо твое присутствие. Он и Грин пока заменят тебя в Лондоне.

Мария ответила не сразу:

— Вообще-то я и сама собиралась приехать. Просто они слишком быстро все это провернули, и самое главное — у меня за спиной.

— Тебе не кажется, что это все-таки не повод, чтобы выстраивать теорию заговора?

— Конечно, но… — Она допила джин с тоником и перешла на вино. — Трудно объяснить. Журналистика меняется. Профессия перестала быть исключительно мужским клубом, но стереотипы остаются. Наверное, это избитая фраза, но женщине гораздо труднее занять в журналистике кресло руководителя. Не только занять, но и удержаться в нем.

Срывающимся от волнения голосом она вдруг принялась рассказывать о женщинах-редакторах, которые пытались переиграть мужчин, следуя мужским правилам. Это заканчивалось тем, что они либо становились еще более жесткими, чем мужчины, и превращались в автоматы, либо проигрывали самой системе. Фантазии, вызванные подозрительностью, и истории об амазонках от журналистики смешивались, разрастались и наконец иссякли. Она отхлебнула вина.

— Извини, — произнесла она сконфуженно и покачала головой, — что-то меня понесло. Может, вино в голову ударило?

— Здесь для этого место вполне подходящее, — улыбнулся Донован.

Она снова печально покачала головой. Донован заранее переживал, как пройдет этот выход в свет; он не представлял, что говорить, как себя вести. Но ему и в голову не приходило, что Мария может чувствовать себя так же.

Она сидела, опустив глаза. Что-то в ней было такое, что заставило его почувствовать волнение глубоко внутри — то, что он не позволял себе чувствовать в последние два года. Он инстинктивно, не думая, потянулся через стол и накрыл ее руку своей.

Она вздрогнула, как от электрического разряда, распахнула глаза и испуганно на него посмотрела.

Несколько секунд они сидели и смотрели друг другу прямо в глаза. Именно тогда он понял, что они оба пересекли разделявшую их, пусть не очень значительную, границу. Ему показалось, что Мария тоже об этом подумала.

И назад пути нет.

Принесли закуски. Они ели, нахваливали поваров, делились друг с другом особенно вкусными кусочками. Вино кончилось, они заказали еще. Им принесли, и они снова остались наедине.

— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Донован, отхлебнув мерло из бокала. — Я, честно говоря, думал, что ты вышла замуж.

Легкости, с которой он хотел задать вопрос, не получилось.

— Замуж? — Мария делано засмеялась. Ей тоже с трудом давались слова. — Зачем? Я успешная независимая женщина. У большинства мужчин с этим не все в порядке. Переспать они готовы, но упаси бог связываться с женой и детьми.

— Но можно выбрать журналиста.

— Только его уровень должен быть по крайней мере не ниже моего. А то знаю я вашего брата-щелкопера. Ковбои с ноутбуком вместо кольта.

— А ты не потеряла способность оригинально мыслить. — Донован улыбнулся.

Мария улыбнулась в ответ и, как ему показалось, чуть-чуть покраснела.

— Спасибо. Это дар божий. Но ты ведь понимаешь, что я имею в виду. У таких людей сплошное самомнение и сознание собственной значимости. — Она пригубила из бокала и продолжила: — Вообще-то у меня имеется кавалер. — Она посмотрела куда-то на скатерть, потом, чтобы чем-то занять руки, начала намазывать масло на хлеб.

— У вас это серьезно? — спросил Донован, следя за ее движениями.

Она слегка поколебалась, задумалась над вопросом, словно и сама себе его раньше задавала.

— Скорее нет, чем да, — сказала она и улыбнулась, будто удивляясь собственному ответу. — Надо же, я все-таки произнесла это вслух. Все встало на свои места.

— Значит, ты над этим уже думала? — сказал он без улыбки.

— Видишь ли… — Она разрезала намазанный кусок хлеба на две части, посмотрела на свою работу, потом разделила каждую половинку еще пополам. — Он хорошо ко мне относится, нам вместе хорошо, но…

— Что «но»?

— Он занят своим делом, я — своим. Две совершенно разные жизни, два мира, которые время от времени пересекаются.

— Чем он занимается?

С помощью ножа Мария начала перемещать кусочки хлеба по тарелке.

— Он зубной врач.

— Зубной врач?

— Тебя это как будто удивляет?

— А ты как будто оправдываешься.

— Я вовсе не оправдываюсь, — сказала она не очень уверенно. — Что здесь удивительного?

— Вроде бы ничего, — улыбнулся он. — Просто я ожидал, что ты скажешь, что он у тебя, скажем, юрист или там какой-нибудь газетный шишак.

Наступила ее очередь улыбнуться:

— Газетный шишак? Приятно слышать, что ты не растерял своей способности оригинально мыслить.

Донован слегка покраснел.

— Маэстро, туш! — сказал он смущенно, по-прежнему глядя на ее руки.

Она отложила нож.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — продолжала она, — но мне пришлось проделать такой сложный путь, чтобы стать тем, кем я стала. Сплошные жертвы. Если бы я вышла замуж, мое замужество вряд ли могло продлиться долго или превратилось бы в некое удобство. Поэтому у меня есть Грэг. Он разведен, видится с детьми два раза в месяц по выходным. Мы бываем вместе, когда у меня есть время. Такие вот дела. Вариант, конечно, не идеальный, но и сама жизнь далека от идеала.

— А ты между тем стала настоящим ночным кошмаром для конкурентов вроде «Дейли мейл». Всемогущая дама, которая не знает своего места, да?

Мария улыбнулась:

— Судьба!

— Как родители?

Донован был с ними знаком, несколько раз даже бывал у них дома. Они ему по-настоящему нравились. Мать работала в сети дешевых магазинов, отец — в местном совете. Они экономили на всем, чтобы дать дочери хорошее университетское образование. Доновану всегда казалось — Мария работает за троих, чтобы доказать, что деньги потрачены не зря.

— Спасибо, хорошо. Мама уже на пенсии. Отец, как всегда, держится молодцом, ходит в паб, болеет перед телевизором за любимую команду.

Донован кивнул.

— Они, бедные, ждут внуков, но разве можно везде поспеть? Всего не охватишь.

— У тебя еще есть время.

Мария скроила гримасу, отпила глоток вина.

— А твои как?

Он рассказал, что отец умер, мать живет в Восточном Сассексе в Истбурне, а брат — где-то в Индонезии.

— Владеет там предприятием — точно не знаю, каким. Короче, работает капиталистом — эксплуатирует местных рабочих. Мы никогда не были особенно близки.

Донован с детства жил с ощущением, что он в семье чужой. Он был вторым ребенком, все свои надежды родители связывали со старшим сыном, поэтому предоставили младшему полную свободу действий. Он всего в жизни добивался сам.

Они с Марией пришли в «Геральд» почти одновременно. Среди сотрудников газеты, помимо работников буфета и техперсонала, они были единственными выходцами с севера Англии, да еще из низших слоев общества, и не упускали возможности всем об этом напоминать. Это объединяло. У нее появилось лондонское произношение, но когда она слишком волновалась или уставала, то начинала произносить слова, как это делают у нее на родине в Солфорде. Он же и вовсе не потрудился избавиться от джорди — специфического говора жителей берегов Тайна.