– Товарищ следователь, нам-то что делать? А то мы стоим, стоим...

– Сейчас отвезете его в УКГБ, сдадите дежурному.

– Ой, как мне плохо! – Шариф Омарович оторвал руки от головы. По лицу его текли слезы. – Почему в КГБ? Отвезите меня в больницу!

– Сейчас...

Следователь кивнул Волку.

– Выделите троих людей в усиление конвоя. А двое – со мной. Еще есть работа. Поедем к хранителю Шарифа Омаровича.

– Что?! – вскинулся Нигматулин.

– То самое. Думаете, мы ничего не знаем? Знаем! И очень многое. Так что чистосердечное раскаяние нам не нужно. Вам нужно. Подумайте об этом в камере.

– Не ездите никуда... Это оговор... Злые люди напраслину возвели!

– Поехали! – подвел итог следователь.

Ехать пришлось долго. Выехали за город, через два часа добрались до стоящего на выжженном склоне холма чабанского домика.

– Здесь, – сказал черноусый участковый. В отсутствие Нигматулина он заметно приободрился.

– Что – здесь? – переспросил Волк, глядя на убогий домишко, слепленный кое-как из глины, досок, обрезков фанеры и рубероида.

– Здесь живет хранитель. Надо соблюдать осторожность. У них ружья и волкодавы...

– Не может быть! Какие тут могут быть драгоценности?! Действительно кто-то напраслину возвел!

– Осторожней, – повторил участковый, пригнулся и, держась за кобуру, побежал по кривой, обходя домишко сзади.

Волк с напарником пошли открыто, даже не приготовив оружия. Когда до входа оставалось около десяти метров, раздался сильный удар грома и такое же сильное эхо. Волка ударило в грудь, несколько иголочек вонзились в левое предплечье. Выругался, отшатнувшись и с трудом удержавшись на ногах, напарник.

В следующую секунду оба бросились вперед, вышибли фанерную дверь и в полумраке увидели маленького высохшего мужичка, перезаряжающего двустволку.

– Ах ты сука!

Ружье отлетело в сторону, мощный удар сшиб стрелявшего на земляной пол. Напарник ударил упавшего ногой, потом они выволокли злодея на свет и несколько раз съездили по лицу. Тот не сопротивлялся. Вид он имел жалкий и убогий – грязный засаленный халат с дырами на локтях, худая морщинистая шея, изможденное лицо с потухшими глазами. Обязательная тюбетейка упала на землю, обнажив незагорелое темя, едва прикрытое редкими тусклыми волосами.

Волк и напарник осмотрелись. Каждый получил заряд точно в середину груди. Дробинки изрешетили куртки и застряли в кевларе. Волку несколько штук вонзились в руку.

– Во власть стрелять? – обогнув дом, к ним подскочил участковый и с ходу заехал чабану в ухо. – Теперь тебе конец, Садык! Сгниешь в тюрьме!

Лицо задержанного, кроме притерпелости к лишениям и страданиям, ничего не выражало. Это было не лицо живого человека, а посмертная маска глубокого старца.

– Сколько тебе лет? – спросил Волк, привычно бинтуясь индпакетом.

– Тридцать четыре, – шевельнулись разбитые губы.

– Сколько?!

– Биографию он потом расскажет, – перебил подошедший следователь. – Где ценности? Выдашь добровольно, мы тебе стрельбу простим.

– Какие у меня ценности? – тяжело вздохнул Садык. – Заходите в дом, сами увидите...

В доме не было ни электричества, ни радио. На стене висела керосиновая лампа, над ней – не работающие часы-ходики в ореховом корпусе. Больше не было вообще ничего, кроме двух грубо сбитых табуретов, самодельного фанерного шкафчика и двух ящиков из-под фруктов, в которых навалом лежало какое-то тряпье.

По грязной кошме ползали голые дети – трое или четверо, в углу сидела женщина, закрывающая лицо полой заношенного халата. Вторая женщина ходила от стены к стене, укачивая грудного ребенка. Она была обута в большие резиновые галоши.

– У него две жены, что ли? – поинтересовался Тимков.

– Да нет, – улыбнулся участковый. – Он двух не прокормит. Это сестра сидит...

Напарник Волка обошел убогую хибару, поскреб утоптанный земляной пол. Спрятать здесь что-нибудь было совершенно невозможно.

– Где же они обычно делают тайники?

Участковый поскучнел и пожал плечами.

– Кто ж их знает. Хитрые... Все по-разному!

Вспышка активности у него прошла. Одно дело – карать Садыка за стрельбу во власть, другое – отнимать кровное богатство у Отца нации. Впрочем, по мнению Волка, никаким богатством здесь и не пахло.

Но Тимков знал, где надо искать. Он вышел на улицу и осмотрелся. Вокруг дома рос бурьян, в нем было протоптано несколько тропинок. Одна вела к отхожему месту – открытой неглубокой яме, вторая – к проржавевшему перевернутому корыту. Следователь отбросил корыто в сторону.

– Копайте здесь!

Через несколько минут Волк вытащил из свежей ямы тяжелое, обвязанное тряпками и полиэтиленом ведро. Из него полились цепочки, браслеты, перстни, кольца, серьги... Легкий ветерок шевелил ярлыки, золото тускло отблескивало на солнце, зато разноцветные камешки радостно испускали яркие, остро колющие глаза разноцветные лучики.

– Не захотел нам помочь, Садык? – укоризненно спросил Тимков. – И себе хуже сделал. Сейчас отвезем тебя в тюрьму, и пойдешь по двум статьям – за укрывательство и покушение на убийство.

Хранитель молчал.

– Что общего между Нигматулиным и этим Садыком? – спросил Волк.

– Родственники, – пояснил участковый. – Чужому человеку богатство не доверишь...

– Родственники?! Почему же Шариф ему не помогает?

– Помогает. Часы подарил, видели? Садык очень гордился.

Следователь, усевшись на землю и подвернув ноги по местному обычаю, составлял опись. Вокруг стояли полукругом Садык и его семья. Стояли молча, и только по мертвым глазам и безнадежным позам можно было определить, что происходит нечто ужасное. Казалось, это понимают даже жмущиеся к взрослым три голых маленьких мальчика.

– Послушайте, – Волк наклонился к Тимкову. – Давайте дадим им что-нибудь! Хоть это и нарушение, черт с ним! Они же с голоду умрут! Как будто они сами взяли, а мы ничего не знаем!

Он говорил это от отчаяния, понимая, что в серьезных делах эмоциями никто не руководствуется и просьба его невыполнима. Но следователь неожиданно вытянул из общей кучи несколько золотых цепочек и, не глядя, протянул ему.

– Спасибо, – прочувствованно сказал Волк. Следователь казался ему сухарем, педантом-крючкотвором, а сейчас он сделал жест, перечеркивающий эти представления. Раздавая подлежащее конфискации имущество, он рисковал карьерой. А может быть, и чем-то большим.

– Возьмите! – радостный Волк протянул драгоценности жене хранителя. – Купите одежды и еды детям...

Женщина не пошевелилась. Волк подумал, что она не понимает по-русски, и попытался вложить цепочки ей в руку, но она спрятала руки за спину. Он подошел к сестре, но история повторилась. Твердо сжатые губы, руки за спиной, невидящий взгляд.

– Возьми! Не хотите продавать, будешь сама носить!

Сестра сделала шаг назад. Потом еще один. Потом повернулась и побежала к хибаре.

– Возьми, Садык! – обратился Волк к хранителю. – Все равно это заберут по суду. Пусть будет хоть какая-то польза твоей семье!

Тот не двинулся с места. Даже дети, которым он попытался отдать золото, спрятали ручонки и попятились. Нищая семья хранителя не принимала благодеяний чужака. Волк в сердцах бросил украшения обратно в общую кучу. Тимков едва заметно улыбнулся, и Волк понял: следователь ничем не рисковал, он знал, что результат будет именно таким!

– Но почему?!

– Если аллаху угодно, чтобы человек был бедным, нельзя нарушать волю аллаха, – сказал участковый. – И потом – это чужое добро. Если возьмешь чужое – тебе разрежут живот и положат туда то, что взял. И твоей жене разрежут живот, и твоим детям. За алчность расплачивается вся семья. Таков закон предков. Таков обычай.

– Но ведь Шарифу никто не разрезал живот! Хотя все это чужое!

Участковый улыбнулся, как взрослый человек улыбается глупому несмышленышу. Он уже открыл рот, чтобы объяснить, но в это время раздался пронзительный крик, и все обернулись.

От убогой хибары быстро двигался к обрыву огненный сгусток, как будто воспламенился поставленный на попа выстрел к объемному огнемету «Шмель». Но сгусток кричал нечеловеческим голосом, от которого мороз продирал по коже. Волк много повидал на своем недолгом веку, но про самосожжения он только слышал. Горящая женская фигура не добежала до обрыва несколько метров. Крики внезапно смолкли, и огненный факел, будто споткнувшись, вытянулся по земле.