– У меня есть орден. Даже два. Две «Звездочки»!

– Ух ты! У меня только один. У тебя тоже за Афган?

Волк помотал головой.

– А за что?

– Не могу говорить.

– Ну все равно за боевые, за кровь! А начальство небось и «Знамя» получило... Точно?

– Откуда вы знаете?

– А чего тут знать? Даже у этих диссидентов пархатых есть белые люди и подсобники, кто черновую работу делает. Мы же все видим! За одним машина приходит, и он раскатывает: то в посольство на прием, то к журналистам ихним на интервью. Костюмчик справный, ряшка сытая, «голоса» разные про него через день передают – какой он герой и все такое... Нас он не боится, даже башку назад не поворачивает! А другой – нищий, задроченный, без завтрака и обеда мотается пешком по городу, как воробей клюет свою правду по помойкам, да все опасается, осматривается. И никто про него в газетах не пишет, никто его не знает, а если сажать начнут – его первого и законопатят! За что он борется, бедняга? Против чего, понятно – против власти ненавистной. А вот за что? Чтобы свои же дармоеды на шею сели? Так ему еще хуже будет!

– Они пусть сами разбираются! А мне с тещей жить осточертело!

– Не жить, а проживать! – усмехнулся Лазаренко и запахнул длинное серое пальто-реглан. – Хотя всяко бывает... Клим, включи печку, а то ноги мерзнут!

Капитан как в воду глядел. Александра Сергеевна явно проявляла к зятю далеко не родственный интерес: то купалась при неприкрытой двери, то выходила на кухню в прозрачном пеньюаре... И у нее была очень неплохая фигура.

– Пока проживаем, – поправился Волк. – Но если не отселимся вскоре – неизвестно как оно обернется...

– Тебе же новый Генсек срок наметил: к двухтысячному году все получат по квартире! Хер бы только стоял к двухтысячному году – а то в новой отдельной и детей заделать нечем будет! Зато построили социализм с человеческим лицом. Я как слышу эти слова, сразу жопу представляю. Лучше б квартиры строили!

– Ну вы скажете, товарищ капитан... Наши поднадзорные и то не все такие смелые...

Волк чувствовал себя неловко. Что это, грубая прямолинейность или провокация? Одно дело – треп работяг в пивной, совсем другое – беседа оперативников в спецмашине КГБ!

– Подожди... С этой гласностью скоро они совсем героями станут. А я не особо смелый, хотя дворец Амина штурмовал... Просто наши машины прослушкой не оборудуют. Это ведь мы всем «жучков» загоняем. А нам кто поставит?

«Надо будет – найдут, – подумал Волк. – Да и зачем техника, если нас здесь трое? Знают двое – знает свинья...»

– С Климом мы еще в стране «А» встречались, – будто читая мысли, продолжил Михаил Иванович. – А тебя я не опасаюсь. Ты сам «на крючке»...

– Почему я «на крючке»?! У кого?!

– Кто их разберет... Только и внутренняя контрразведка тобой интересовалась, и начальник отдела, и кадровики... Как работаешь, как ведешь, чем дышишь... Ничего конкретного у них нет, но... Чем-то ты их раздражаешь, как заноза в заднице...

Михаил Иванович махнул рукой и отвернулся к окну.

«Нормальный мужик, откровенный, за свою шкуру не трусится», – подумал Волк.

– Вышел! – сказал Клименко.

Михаил Иванович встрепенулся, поднес к лицу обычный длиннофокусный «Зенит».

– О, вылез, гнида. Что ж ты там делал три часа? Узник совести, бля... Товарищ по борьбе за тебя срок мотает, а ты у его жены по полдня отсиживаешься. Блядун ты, а не узник!

Раздался щелчок затвора. «Лохматый» стоял у подъезда, злой резкий ветер рвал полы выношенного пальто и трепал неухоженные, на глазах седеющие от снежной крупы волосы. «Узник» смотрел прямо в объектив, но явно не замечал ничего подозрительного.

– Узнаем про тебя, гусь лапчатый, всю правду, зря, что ль, я «клопа» за картину спрятал... И если ты и впрямь на «Лисицу» залез, придется перед нами грехи замаливать, будешь стучать на своих дружков, как дятел... Давай, Клим, трогай потихоньку...

В «Арагви» вечером не попасть, дородный швейцар на входе отфильтровывает своих от чужих не хуже дяди Коли из «Метрополя». Волк здесь чужой, но у него есть пароль.

– Я к Владимир Семеновичу, – многозначительно шепчет он.

Швейцар почтительно кивает. Администратор для него все равно что бог. На самом деле это невысокий полный человечек с большими залысинами, вальяжными манерами и настороженными глазами. Судя по запаху изо рта, недавно он пил коньяк.

– Я от Петра Ивановича, – нутряным голосом сообщает Волк. На нем очки в массивной оправе, дешевый костюм, застиранная белая рубашка и одолженный у Клима галстук, который то и дело норовит свернуться в трубочку. Но Владимир Семенович радужно улыбается. Имя замначальника городского треста ресторанов производит на администратора такой же эффект, как на швейцара его собственное.

Кучерявый и его друзья никогда не бывали в ресторанах. Но теперь идет перестройка. Все меньше заданий по диссидентам. Главные линии – контршпионаж, экономические преступления и коррупция. По телевидению периодически говорят о разоблачениях колоссального взяточничества в Средней Азии, причем на самом высоком уровне. В Комитете ходят глухие слухи, что скоро среднеазиатских баев ждет колоссальная чистка. Да и в Москве активизировалась разработка всевозможных дельцов и расхитителей.

Не прошло и пяти минут, как Волк уже сидит в прокуренном вытянутом зале именно там, где ему надо – через столик от недавно расположившейся веселой компании. Это валютчики. Во главе стола главарь – Лазаренко дал ему прозвище Барин. «Наружники» умеют мгновенно ухватить главное в объекте наблюдения и отразить его в кличке. Действительно барин – холеный, важный, уверенный в себе. Он специализируется на алмазах, через него идут камни с якутских приисков. Вокруг челядь: плосколицый, с узкими глазами Блин, тощий Гвоздь и три девицы, которые за малой значимостью собственных прозвищ не удостоились.

– Пожалуйста, меню, – поджарый официант кладет перед Волком тяжелую кожаную папку.

А Барину с компанией уже начинают приносить заказ: квадратные тарелочки с сациви (рубль семьдесят порция), крохотные стеклянные бочонки с красной и черной икрой (три сорок и пять шестьдесят), бутылку марочного коньяка «Варцихе» (восемнадцать), две бутылки «Киндзмараули» (по три сорок), гурийскую капусту, маслины, сулугуни, зелень, салями... Волк перестал считать. После закусок, конечно, последует мясное ассорти на раскаленном стальном блюде: шашлык, люля-кебаб, печень, почки, сердце... Всего сегодняшний ужин обойдется валютчикам рублей в сто – сто пятьдесят.

Волк мог тратить три рубля в час, причем бухгалтерша гордо сообщила, что это в полтора раза превышает норму оперативных расходов милицейской «наружки». Дескать, ешь, пей, ни в чем себе не отказывай!

Он заказал салаг из огурцов, бараний шашлык, сто граммов водки и мороженое – всего на пять восемьдесят. Это двухчасовая норма, но, похоже, объекты расположились надолго. Если же они вдруг встанут и уйдут, все равно придется приписать время до двух часов – это обычная практика, не платить же из своего кармана...

– Все? – официант хотя и был разочарован такой скромностью, но вида не показал: наживаться на гостях администратора – себе дороже.

Барин произнес тост, все чокнулись. Волк сделал снимок. Японская микрокамера пряталась под пиджаком, объектив в виде пуговицы сквозь прорезь выглядывал наружу. Манипулятор находился в левом рукаве, незаметно шевеля пальцами, можно было управлять и фотоаппаратом, и остронаправленным микрофоном в виде галстучной заколки, и крошечным магнитофоном, и приемопередающим устройством.

Он включил микрофон, и в левой дужке очков послышался хриплый голос Гвоздя. Тот рассказывал о своих любовных победах. За пределами его собственного столика это никого не интересовало, хотя трансляция могла развлечь скучающих в машине Лазаренко и Клима.

Волк медленно наворачивал на вилку веточку петрушки. Он был голоден и мог в одно мгновение проглотить весь заказ. Но для него салатница с мелко нарезанными огурцами и четыре кусочка быстро остывающей баранины – не ужин, а маскировка. Еще майор Шаров учил: разведчик без маскировки – все равно что голый на городском пляже: каждый видит, скалится и тычет пальцем, ножом или пулей. Поэтому он очень медленно жевал огурцы, пригубливал водку и только нюхал остро пахнущий шашлык.