Цепочка получилась скверная, от нее за версту несло ложью, изощренностью и пороком. Эти сорвавшиеся с языка фразы, соединенные друг с другом, приобретали совершенно иное звучание. И никак не могли принадлежать Прекрасной Даме. За ними крылась логика хищницы — недалекой, но хитрой, жадной, расчетливой и распутной.

Элефантов так вдавил сигарету в пепельницу, что обжег себе пальцы.

Однажды они с Марией заспорили: что есть хитрость. Он считал, что это способ компенсировать недостаток ума, она же горячо отстаивала прямо противоположное.

Элефантов с горечью усмехнулся. Он не раз говорил ей, что она умная женщина. Да и другие говорили. Лесть? Отчасти, но не только. Она умела производить такое впечатление. Интеллигентное лицо, задумчивые глаза, немногословность, за которой должно скрываться нечто значительное, определенный житейский опыт. Вот, пожалуй, и все. Маска, прикрывающая пустоту. Широтой кругозора и глубиной мышления она, конечно, не обладала.

Умение «подать себя» — другое дело. Например, когда нечего сказать, сделать вид, будто есть о чем промолчать…

Стемнело, но свет включать не хотелось. Элефантов встал, на ощупь нашел диван, растянулся, не забыв поставить на пол, чтобы были под рукой, пепельницу и сигареты. Курил он обычно немного и сегодня втрое перекрыл норму, во рту было горько, в горле першило. В открытую балконную дверь тянуло свежим ветерком.

На душе тоже было горько. По всем канонам сейчас следовало напиться, но для него такой рецепт не годился: будет еще хуже.

Конечно, Марию не назовешь умной женщиной — вернулся он к прерванной мысли. Или хотя бы последовательной.

Сквозь разрывы в облаках просматривались звезды. Дул ветер, облака двигались, и казалось, что светящиеся точки летят по небу, как армада ночных бомбардировщиков. Хотя ночные бомбардировщики наверняка не имеют сигнальных огней. Вот что значит стереотип мышления!

Она мыслила стереотипами, подходящими для данной конкретной ситуации.

В отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоречие. Вот, например, как в разные моменты времени она оценивала их отношения. Снова в телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно умершие фразы.

«Это оправдано, если есть чувства. А если их нет… Я не могу быть только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет» не выйду, все это глупости… А о Галине и Кирилле ты подумал?.."

Элефантов глубоко затянулся и, ощутив прилив дурноты, погасил сигарету.

Кто же такая Мария Нежинская?

Если быть объективным и придерживаться логики фактов, получить ответ нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым вслух принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать?

Ничего не стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конечно, научившаяся всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не пощадившая мужа ради сомнительной «свободы» и откровенно упивающаяся ею?

Ответ так и вертелся на языке, — короткое, хлесткое и оскорбительное бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефантов сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не прикончил или пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он пришел сам! На основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов!

Но ведь Мария, чистоплотная и аккуратная Мария, с нежным лицом и прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы в слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил целовать, не могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не произнес грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова.

Элефантов вскочил и щелкнул выключателем. Как вообще можно было додуматься до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и постепенно приходил в себя.

Виноваты темнота, одиночество, ударная доза никотина, гипнотизирующие мерцающие часы.

Человек, который несколько минут назад в темноте с холодной безжалостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы, не был Сергеем Элефантовым!

«Как раз он им и был! Нормальный человек — спокойный, трезвый, с цепким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты превратился за последние месяцы!»

Такое с Элефантовым случилось впервые: его "я" раздвоилось, одна часть управлялась разумом, вторая — чувствами, и эти части спорили между собой. Расщепление сознания — признак шизофрении. Он вспомнил рассказ Марии, как ее муж лечился у психиатра.

«Да ее просто нельзя любить, если не хочешь сойти с ума. Нежинский испытал это на себе, теперь ты почувствовал то же самое. Так всегда бывает, когда любимая женщина оказывается дрянью».

Элефантов привык спорить аргументирование, даже с самим собой. Но сейчас у него был только один, весьма шаткий, чтобы не сказать более, аргумент — Мария не может быть такой. Почему? Да нипочему. Не может — и все тут. И хотя он понимал, что голословное утверждение и доводом-то считать нельзя, но ухватился за него обеими руками. Что еще ему оставалось делать, если чувства вступили в непримиримое противоречие с разумом?

«Все это чушь, — обратился он к своей разумной половине. — Ряд неблагополучных жизненных обстоятельств может, конечно, представить ее в неверном свете. Но это если пользоваться только двумя красками — черной и белой. А разве можно все упрощать там, где речь идет о сложной человеческой натуре? Легче всего свести ее слова, действия и поступки к привычным шаблонам: хорошо и плохо. Попробуй понять ее до конца, разобраться во всех нюансах, руководивших ею побуждениях! Может, она стоит выше тех предрассудков, которые называют моралью? Ведь есть вольные, свободолюбивые лошади, на которых нельзя накинуть узду!»

Там, где касалось Марии, быть объективным он не мог, а придерживаться логики не хотел. И все же, несмотря на все хитрости и уловки, избавиться от терзающего его смятения, тягостных, на грани уверенности подозрений и острой тоски не удалось.

Вдруг ему показалось, что виновник всего — Хлыстунов, вот кто вытесняет его из сердца Марии! Но за счет чего? Чем он лучше? Подходящего ответа не было. Так внезапно оказавшийся в цивилизованном мире папуас не смог бы понять, отчего все его огромное богатство — дюжина консервных банок, десяток разноцветных осколков и даже целая бутылка с яркой этикеткой — ровным счетом ничего не стоит.

Что же делать? Что? Что?!

Нет, надо отвлечься, так недолго и сойти с ума! Он не глядя взял с полки книгу и усмехнулся подсознательной целенаправленности немотивированного внешне движения. Тот самый томик Грина. Принадлежащий ей. Помнящий прикосновение Ее рук…

Он перелистнул несколько страниц.

"Черняк слушал, недоумевая, что могло так мучить контрабандиста. Логика его была совершенно ясна и непоколебима: если что-нибудь отнимают — нужно бороться, а в крайнем случае — отнять самому.

— Вас это мучает? — спросил он, посмотрев на Шмыгуна немного разочарованно, как будто ожидал от него твердости и инициативы. — А есть ли у вас револьвер?.."

Это место, да и весь рассказ производили на него сильное впечатление.

Группка нагло обманутых, застывших в беспомощной растерянности людей и их случайный знакомый, бродяга и авантюрист, мимоходом решивший все их проблемы. С помощью твердой натуры, крепкой руки и револьвера.

Сюжет не новый, постоянно повторяющийся: герой-одиночка, восстанавливающий справедливость мощным ударом и метким выстрелом. Но гриновский Черняк вовсе не супермен, у него обычные, а не пудовые кулаки и даже револьвер — только атрибут, не столько решающий довод, сколько необходимый довесок к спокойному умению отчетливо видеть цель и с непреклонной решительностью ее добиваться.

Сам Элефантов, привыкший действовать только в рамках дозволенного, не представлял, как можно без колебаний и сомнений идти напролом через все преграды и запреты, и всегда немного завидовал тем, кто на это способен.