Она очень искренне ему улыбнулась и призвала весь свой нью-йоркский цинизм, чтобы избежать опасной темы.

— Прошел всего месяц. Вы слишком рано признаете поражение, — предупредила она ехидно.

— Мы оба знаем, что первые недели самые тяжелые, — сказал Чейз, стараясь не заразиться ее солнечным настроением.

— Подумаешь, мозоли на пальцах, окаменевшие мышцы, восемнадцатичасовой рабочий день и постоянное напряжение. Что в этом такого?

Чейз хмыкнул:

— Только время может вас закалить. Вы знаете, я давал вам поблажки, потому что вам все здесь внове и вы женщина.

— Видимо, это выражалось в том, что вы позволили мне вычистить до блеска все строения на ранчо, — сухо кивнула она. — Я не жалуюсь. Только вот туалет… Хорошо бы ваши ковбои научились чистоплотности у животных.

Она подняла руки вверх и выгнулась, чтобы немного размять спину. Чейз взглянул на нее, понимая, что она пытается привлечь его внимание.

Джо, должно быть, заметила, каких усилий ему стоило не прикоснуться к ней. Она была достаточно опытна, чтобы понимать, что он сдерживался вовсе не потому, что ему этого не хотелось. Порой от желания провести рукой по ее шелковистым волосам и теплому бархату ее кожи делалось прерывистым и неровным его тяжелое дыхание. Даже сейчас ему так хотелось окунуться в ее мягкое тепло, что он едва удержался на ногах. Он изо дня в день боролся с невыносимым желанием обнять ее.

Но он не подал виду, что это так.

— Вы держитесь в седле лучше, чем я ожидал, — сказал он прямо. — У вас несколько неуверенная посадка, и вожжи вы держите недостаточно крепко, но для первого дня вы просто молодец. Видимо, вы уже ездили верхом.

— Да, один или два раза. Моя посадка? — удивленно изогнула брови она.

Чейз не обратил внимания на ее сарказм.

— Лошадь не будет топтаться на месте, если будет знать, кто здесь главный. Больше работайте ногами, держитесь бедрами и коленями направляйте кобылу туда, куда вам нужно.

Когда он понял, насколько сексуальную картину бессознательно нарисовал, то чуть не выругался. Когда он заговорил снова, его голос слегка дрожал:

— Вы готовы вернуться в Нью-Йорк?

— И проиграть спор? Не надейтесь!

— Вы хотите сказать, что не устали?

— Пока нет, но утром обещаю предоставить вам полный отчет о том, какие мышцы у меня болят.

После шести часов в седле она должна была завять, как домашний цветок. Но она была, напротив, так свежа и сексуальна, что Чейз почувствовал себя старым пнем.

— Я не понимаю вас, Джо.

— Правда? Мы еще пяти минут не были знакомы, как вы дали мне определение и повесили на меня ярлык, как в коллекции бабочек. Я думала, вы уже давно все решили относительно меня.

— Да, — вздохнул Чейз, — есть у меня привычка делать преждевременные выводы о людях. В большинстве случаев я оказываюсь прав.

— У вас есть положительные черты, Чейз. Но скромностью вы не отличаетесь.

— Скромность — враг честности. Я признаю, что мог ошибаться относительно вас. Но вы ведь не были до конца честны со мной.

С лица Джо исчезла улыбка, и она резко отвернулась, чтобы отстегнуть от седла пакет с ленчем. Она расстелила на земле свою куртку и присела на нее.

— Поэтому вы считаете, что я лгала вам? — спросила она, доставая сандвичи и яблоки, затем взглянула па него с вопросительной улыбкой.

На мгновение Чейзу показалось, что она и впрямь что-то скрывает, но ее солнечная улыбка уверила его в обратном.

— Я только хотел сказать, что вы позволили мне выставить себя полным идиотом, прежде чем соизволили объяснить, кто вы на самом деле.

— Я ничего такого не планировала. Вы сами в этом виноваты. Хотя я не стану отрицать, что мне было достаточно забавно наблюдать за тем, к каким вы приходите выводам.

— Это не меняет дела, ведь вы оказались не тем, за кого я вас принял.

— Почему? Потому что женщина из Нью-Йорка, оказалось, умеет готовить и убирать в доме? Потому что я не гнушаюсь тяжелой работы? Или потому что одной темной ночью я не забралась к вам постель и не одержала победу над вами?

Чейз тяжело задышал, предпочитая не отвечать на заданные вопросы, особенно на последний.

— Я так понимаю, до сих пор вы вскарабкивались на степы. Черт возьми, в небоскребе, в котором вы живете, наверняка больше народа, чем на десять квадратных миль здесь. Тишина и одиночество не идут на пользу тем, кто к ним не привык. Но вы не такая.

— Откуда вы знаете? — парировала она.

Чейз обвел ее взглядом.

— Вы не похожи на человека, страдающего от недостатка общения.

— Вы ведь ничего не знаете, Чейз. Можно быть более одинокой в многомиллионном городе, чем будучи предоставленной самой себе, находясь в самой большой глуши. Вот почему я делаю все возможное, чтобы быть в согласии с собой, и поэтому я веду дневник. Когда мое сердце живет в согласии с собой, я не чувствую одиночества — даже если я совсем одна.

Она опустила глаза и увидела, что измяла весь сандвич.

Положив его на пакет, она снова внимательно посмотрела па Чейза. Ее мягкие карие глаза затуманились грустью, а чувственные губы сжались. Чейз почувствовал, как что-то защемило в груди.

Ей было больно. Ему тоже. Чейз уже давно не вспоминал, как ему больно.

— Интересная теория, — сказал он, ненавидя себя за то, как безразлично прозвучали эти слова. Воспоминания тяжестью легли на его сердце.

— Это не теория, Чейз.

— Разве? Я уже говорил, что не могу себе представить, что вы одиноки. — Эти жестокие слова легко слетели с его языка, но ему пришлось отвернуться, чтобы не видеть обиду в ее глазах.

Джо легла и повернулась на бок спиной к нему. Закрывшись от него.

Несмотря на злость, Чейз не преминул воспользоваться возможностью впиться глазами в ее худощавое стройное тело. Ее поношенные, вытертые джинсы были не плотнее сатина и подчеркивали каждый изгиб ее тела, давая волю воображению Чейза дорисовать скрытые секреты.

В разгар его борьбы с желанием положить руку на ее бедро, коснуться губами ее затылка, который прикрывали постоянно растрепанные волосы, она повернулась на другой бок, затем посмотрела на него с глубоким вздохом.

— Здесь красиво. Я буду скучать по этим местам, когда уеду. И больше всего по небу. Вы когда-нибудь были в Нью-Йорке, Чейз?

Ее вопрос звучал как издевка над его прошлым, но она говорила так спокойно, а выражение ее лица было таким открытым. И хотя он был очень зол, у него хватило сдержанности признать, что она спросила об этом, просто чтобы поддержать разговор.

Он наклонил голову, радуясь тому, что она смотрела в небо и не заметила, как напрягся каждый мускул его тела. Откуда ей было знать, что Нью-Йорк ассоциировался у него с предательством, с болью. Но не от потери любимой женщины, а оттого, что мечта всей его жизни была жестоко и безжалостно разбита.

— Когда смотришь вверх в Нью-Йорке, видишь лишь кусочки неба между небоскребами. Даже в Центральном парке горизонт резко очерчен камнем, стеклом и сталью. Здесь можно увидеть будущее. — Джо глубоко вдохнула, как будто пытаясь втянуть в себя воздух, окружавший их.

Чейз очень хорошо понимал, что она чувствует. Эта земля стала для него спасением много лет назад. После жаркого, изнурительного лета в Нью-Йорке, где дышать приходится выхлопными газами машин, а вокруг злые голоса миллионов людей, замкнутых в нескольких квадратных милях, Вайоминг показался ему раем, мечтой, которая, казалось, способна была заменить ту, которая его предала.

Он взглянул на горный хребет под названием Биг-Хорн, чуть затуманенный расстоянием и необычной для весны жарой, которая накаляла окрестности Вайоминга. Тонкий запах весенних цветов, гулкое жужжание насекомых и дрожащие трели птиц успокоили его, как успокаивали когда-то.

Его удивляло, что такая женщина, как Джо, наслаждалась такими простыми радостями.

— Почему же вы живете там, где вам не нравится?

Она пожала плечами:

— Там держит меня карьера. Когда становится совсем невыносимо, я удираю из города. Обычно я езжу к океану, но я рада, что на этот раз приехала сюда.