— Да, мсье. Робер Рапен. Присаживайтесь, пожалуйста. Он сел и вытащил из кармана кителя старый засаленный блокнот и карандаш, который, видно, грыз между завтраком и обедом, потому что верхний его конец был похож на кисточку.

— Будьте любезны показать ваши документы.

Парень старался говорить нейтральным тоном. В нем боролись типично полицейская мания величия и инстинктивное уважение государственного служащего к субъекту, который нарушает правила на «альфа-ромео» ценой в три миллиона.

— Разумеется…

И тут меня мгновенно прошиб такой пот, будто я провел целый день в турецкой бане. Я только теперь сообразил, что у меня нет водительского удостоверения…

Рапен, видимо, держал права в кармане джемпера, и я спалил их вместе с тряпками. Кто знает, может быть, там же лежала и квитанция?

Все это пронеслось у меня в голове на полном скаку.

— Вот техпаспорт, мсье. Может быть, желаете стаканчик виски, а?

Надеясь задобрить его, я стал сама любезность.

— Нет, спасибо, я не пью спиртного.

Он начал что-то записывать.

— Ваши права, пожалуйста.

— Э-э… Одну секундочку.

Я пытался поймать взгляд своей подруги, сообщить ей о своем бедственном положении, попросить помощи. Но она вертела ручки приемника, желая от нечего делать напустить в комнату музычки.

Чтобы выиграть время, я сделал вид, что ищу права.

— Черт возьми! — воскликнул я вдруг. — Эрминия, неужели ты не осмотрела карманы моего пиджака, когда относила его в чистку?

Она выключила приемник, обернулась и ответила самым что ни на есть спокойным тоном:

— Как, дорогой, разве этого не сделал ты?

Она не раздумывала ни секунды.

— Да нет же! — вскричал я. — Черт, вот так история! Ведь там остались мои водительские права!

— Ну, я завтра к ним схожу…

— Да, но господину полицейскому права нужны не завтра, а сейчас…

— Может быть, вы помните номер? — спросил легавый.

— Постойте-ка: кажется, «А — 10999».

— Какая префектура?

— Нижняя Сена.

— Так. Я записываю. Если обнаружите, что ошиблись, зайдите в комиссариат.

— Хорошо.

Я решил, что все позади.

— И покажите мне, пожалуйста, какой-нибудь другой документ.

Я поколебался, затем небрежно подал ему паспорт.

Он записал данные, и вдруг воскликнул:

— Вам тридцать пять лет?

— Ну да…

— Странно! Вы выглядите гораздо моложе…

Еще бы: я был на двенадцать лет моложе Рапена.

— Да, мне часто говорят, что я молодо выгляжу… И тут случилась хреновина из хреновин. Он машинально посмотрел на фотографию в паспорте: Если придраться, то подмену можно было обнаружить. И он обнаружил ее за рекордно короткое время.

— Но, — воскликнул он, — это же не вы!

Он все смотрел и смотрел на маленький прямоугольник из глянцевого картона, изучая рожу Рапена… Потом поглядел на меня. Его острые, как булавки, глаза протыкали меня насквозь.

— Что это значит?

Наступила самая скверная в моей жизни пауза.

Этот кусок легаша в форме таращился на меня, вытаскивал меня на свет, рассекречивал, понимал, что сунул нос в историю, о которой даже не мечтал…

Он медленно поднялся со своего стула.

— Вам придется пройти со мной в комиссариат для выяснения обстоятельств, мсье…

— Ну, вперед!

Но я имел в виду вовсе не комиссариат. И Эрминия это знала. Она включила радио на полную громкость, и я, обходя полицейского сзади, схватил его обеими руками за горло.

Прикосновение к его коже было мне противно. Но чем противнее мне становилось, тем крепче я сжимал пальцы…

Руки у меня сильные. Например, я могу поднять стул горизонтально на вытянутой руке, взяв его за нижнюю перекладину. Попробуйте: с виду это пустяк, но если у вас в жилах течет кисель, фокус не удастся.

Под моими пальцами что-то хрустнуло… Я продолжал давить, и шея парня становилась все тверже.

Из ноздрей у него вырывался глухой хрип; я скорее догадывался об этом, нежели слышал, потому что радио гремело вовсю.

И вот в какой-то момент мое отвращение разом улеглось, и я начал чувствовать одну только буйную радость. Радость мощную, горячую, которой я не испытывал уже несколько недель, которой не было даже тогда, когда я утрамбовал Рапена. Я улыбался… Я был свободен, счастлив, окрылен…

Эрминия прислонилась к стене с серым, как пепел, лицом. Она в ужасе смотрела на меня и не могла поверить своим глазам.

— О, нет, нет! — бормотала она.

Это звучало вовсе не по поводу полицейского: она прекрасно знала, что другого выхода у нас не было. Что ее по-настоящему ужаснуло, так это радость, нарисованная на моей физиономии.

Я разжал руки. Пальцы побелели. Я стал тереть ладони друг о друга, чтобы восстановить кровообращение. Полицейский остался неподвижно сидеть на стуле: изогнутая спинка поддерживала его и не давала упасть.

— Готово дело, — объявил я, глубоко вздохнув.

Я сел около трупа и хорошенько приложился к бутылке — не для храбрости, а потому что хотелось.

Я опять убил человека. Об этом мог догадаться любой дурак: результат был налицо. Я посмотрел на труп. Левая рука фараона лежала на столе, и на безымянном пальце блестело золотое кольцо. У этого несчастного дурня была семья! Значит, переполоха следовало ожидать очень скоро. Вместо двадцати четырех миллионов мне светили наручники и фургон с мигалкой. Прощайте, банковский счет, «альфа» и все остальное…

— Ну? — спросила Эрминия.

— Что?

— Что дальше?

Она уже успела обрести обычное спокойствие.

Я обхватил голову руками.

— Так… Сначала надо запрятать эту дохлятину. Потом ты пойдешь за черной и белой краской…

— Для чего?

— Чтоб нарисовать машине другие номера. Будем сматываться.

Она вздохнула:

— Куда?

— Подальше, Тут пахнет паленым.

— Но подумай сам: такая машина не может проехать незамеченной, даже с другими номерами. К тому же они не будут соответствовать техпаспорту. Стоит первому попавшемуся инспектору тебя остановить, и…

— Ты можешь предложить что-нибудь получше?

— Да… Мы спрячем труп и уберемся отсюда… Переночуем где-нибудь в другом месте. Утром я схожу на разведку. Если к тому времени ничего еще не обнаружат, ты пойдешь в банк и снимешь со счета деньги. Не все, но большую часть. Потом мы пересечем границу и доберемся до Генуи. Там ты продашь машину — пусть даже за бесценок: дело не в деньгах, а в скрытности. Ведь новому хозяину придется ее перекрасить — из-за французских номеров. Это позволит нам выиграть время. Мы сядем на поезд до Рима…

Она опять была права.

— Что ж, неплохо…

Подвала в доме не было, и спрятать труп оказалось нелегко. Я долго рыскал в поисках подходящего места и в конце концов остановился на угольном чулане. Я отнес туда убитого один, взвалив на плечо. Я сбросил его в угол и закидал всей дрянью, которую только смог найти в доме. Этого было вполне достаточно: нам требовалось выиграть лишь несколько часов.

Мы наспех собрали вещи, взяв только самое необходимое, и Настало время уезжать. У меня сжалось сердце: я уже успел привыкнуть к нашей вилле. Я пережил здесь славные минуты — минуты спокойствия, которые были в моей жизни большой редкостью.

Выйдя на улицу, я вздрогнул. Рядом с «альфой» стоял черный велосипед, велосипед полицейского.

Я открыл багажник машины, и мне удалось засунуть туда велик, сняв предварительно колесо и повернув руль.

— Выкинем его где-нибудь на берегу, — сказал я Эрминии. — В каком-то смысле это нам даже на руку: подозрения не сразу падут на меня…

Вскоре мы уже покинули Мантон. Я чувствовал сильную усталость от многочасовой езды.

— Куда едем?

— В Монте-Карло…

По дороге мы сбросили велосипед с обрыва на песчаный пляж, так, чтобы он сразу привлекал внимание. Когда я вернулся после этого к машине, в глазах Эрминии стояли слезы.

— Что это с тобой?

— Я все думаю об этих миллионах…

— Да брось ты! Накрылись они, ну и черт с ними! Ну, успокойся, моя прелесть…