Войдя в дом, я тихонько затворил за собой дверь и, как ни оттопыривал уши, ничего не услышал. В доме, похоже, все давали храпака. Или притворялись, что, в сущности, ничего не меняло.

Глотку мне сжимало тревожное чувство. Я чуть не позвал Эмму, несмотря на ее суровый запрет, но сделал над собой усилие и сдержался. Я снял башмаки и украдкой, как не ночевавший дома школьник, вскарабкался по лестнице в свою клетушку.

На ночном столике стояла роза в хрустальном бокале и бутылка белого пунша. Эмма знала, что я люблю розы и уважаю пунш. Эти знаки внимания взволновали меня, и мои черные мысли сразу как ветром сдуло. Я был счастлив, что выполнил свое поганое дело. Смерть Бауманна стала ощутимой реальностью. Теперь, когда он загнулся, нам с Эммой предстояло получить с виду незаметное, но чертовски богатое наследство: мы с ней унаследовали Будущее!

Впереди было несколько дней рискованной игры. Ничего: мы с ней будем держаться вместе и закончим партию в нашу пользу. И настанет час большого путешествия к далеким берегам, где солнце лупит, как бешеное, и радость играет в воздухе, как флаг…

Я схватил бутылку за горло и поднес ко рту. Экзотический, сладковатый и крепкий напиток наполнил голову горячим туманом. Я выпил еще, Зелье было вкусное, легко глоталось и делало меня все сильнее и сильнее.

Я высосал не меньше половины пузыря. Потом быстренько разоблачился и тут чуть ли не глазами увидел, до чего устал. Я прошел километры и километры…

Едва дотащившись до кровати, я уснул.

Слева от ворот висел колокольчик. Старый заржавленный колокольчик, которым никто в доме не пользовался. Бауманн просто сигналил, когда подъезжал к дому, а Робби, отправляясь за покупками, брал с собой ключ.

Поэтому я долго соображал, что это там трезвонит, пока, наконец, не понял: колокольчик. Я слышал сквозь сон эти надтреснутые звуки, и мне даже мельком приснилась какая-то ерунда насчет громкого шума…

Я вскочил. Мое окно выходило на лужайку перед домом. Я посмотрел на ворота и увидел под ними ноги. Колокольчик продолжал плясать на своем шнурке.

Я сразу задался вопросом, давно ли звонят. И ответил себе утвердительно, ибо теперь, пробудившись, припомнил, что слышал звон уже несколько раз.

«Чего это Робби не идет открывать? — подумал я. — Обязанность, в конце концов, это его, а не моя!» Вдруг я слегка струсил: что если Эмма переборщила со снотворным и парень отъехал надолго? Или даже погрузился в блаженную кому? Тогда будет полный букет…

Я подождал еще немного, надеясь, что откроет Эмма.

Колокольчик зазвонил снова. Голос у него был громкий и ржавый. Он создавал мрачное ощущение пустоты. Я почувствовал: в доме происходит нечто необъяснимое. Я живо запрыгнул в штаны, нацепил туфли и выскочил на лестницу.

— Эмма! — крикнул я.

Она не отвечала. Тогда я выбежал из дома и поспешил к воротам.

Когда я открывал, у меня бешено стучало сердце. Затем я одним взглядом охватил всю сцену. Я увидел черную машину и за рулем — мужика в плаще. Перед воротами стояли два других типа. У них не надо было спрашивать документы, чтобы сообразить: это легавые. Рожи у них были хмурые, с ледяными глазами, поджатыми губами… Рожи — да еще эта, так сказать, гражданская форма, которая сигнализирует пугливым обывателям, что перед ними ребята из конторы-забирайки: широкий костюм, пуловер, клетчатый галстук, бежевый плащ…

Вид у полицейских был рассерженный.

— Что-то вы не торопитесь! — бросил мне один.

— Я спал.

— В такое время?

Я совершенно не представлял себе, который час.

— А который час?

Этот жалкий вопрос их, похоже, удивил.

— Почти полдень.

В животе у меня пищало от голода. Полдень — а Эмма и Робби еще не вставали! Странно: им ведь нужно было заниматься стариком.

— Вы кто такой? — спросил полицейский постарше.

— Шофер мсье Бауманна.

— Мадам Бауманн дома?

— Наверное…

— То есть как — наверное? Вы не знаете?

— Ну… Я ведь только что проснулся…

Второй легавый сделал шаг вперед. Он показался мне сволочнее первого.

— Здорово живут, — процедил он. — Шоферы у них до полудня спят…

Первый не терял времени зря:

— Если вы в такое время спали, то, вероятно, поздно легли?

В голове у меня раздался сигнал тревоги.

— Понимаете, у нас в доме инвалид… Он требует постоянного ухода… Мы по очереди дежурим у его кровати.

Они не стали настаивать.

— Так можно поговорить с госпожой Бауманн?

Я любезно улыбнулся:

— А кто ее спрашивает? Я должен доложить…

— Полиция…

Мне нужно было разыграть удивление. Ищейки сразу навострили бы уши, видя, что я угадал их благородную профессию по их рожам.

— Полиция? А что случилось?

— Это мы скажем хозяйке.

Мы зашагали к дому, а их шофер вылез из машины и подошел к забору справить малую нужду.

Честно говоря, я чувствовал себя прескверно. Я, конечно, подозревал, что легаши заявились по поводу ночного «несчастного случая». Но их визит проходил не так, как я ожидал. Они, похоже, были настроены враждебно. Может, потому, что так долго простояли у ворот?

Мы вошли в холл. Я крикнул:

— Мадам Бауманн! Мадам Бауманн!

Но ответа не последовало. Тут я, по правде говоря, перепугался. Это выразилось в замираниях сердца и великом холоде, который пополз по рукам и ногам.

— Подождите, — сказал я, — сейчас посмотрю…

Я бегом влетел по лестнице в спальню Эммы. Комната пуста, кровать аккуратно застелена. Ясно — она тут не спала. Я, как безумный, помчался в комнату Робби: тоже пусто. Тут на меня сразу свалилась целая охапка загадок. Куда он делся, этот козел?! Я все больше на него злился. Его отсутствие бесило меня сильнее, чем пропажа Эммы.

Что означало это двойное исчезновение? Может быть, случилось что-то непредвиденное, что-то…

Я спустился на первый этаж. Оба фараона ждали меня у лестницы, подняв головы и нахмурив брови. Они тоже чувствовали, что происходит неладное.

— Ну, что? — спросил вредный инспектор острым, как бритва, голосом.

Я пожал плечами:

— Ничего не понимаю… Хозяйка, видно, ушла…

— Ах вот как?

— Да, похоже…

— А когда вернется? — спросил старший.

— Не знаю. Но она надолго не уходит. Наверное, вот-вот появится. Подождете?

— Подождем, а, Мартен?

Вредный Мартен хмыкнул:

— Можно…

— А у вас к ней что, срочное дело? — спросил я.

— Пожалуй, срочное: муж ее погиб.

Мне опять пришлось изображать потрясение человека, у которого вмиг рухнули все надежды на будущее. Я старательно побледнел — ни дать ни взять трагик на подмостках. Быть может, даже перегнул палку, как случается с плохими актерами.

— Мсье?! Погиб?! Не может быть…

— Может.

Они краем глаза наблюдали за мной. Но это была лишь профессиональная привычка: лично против меня они вроде бы ничего не имели.

— А как он погиб?

— Мы предполагаем, — Мартен нажал на последнее слово, — что это был несчастный случай.

— На шоссе?

— Нет. Он, похоже, упал в канализационную траншею. Сегодня ночью, в Руане…

— В Руане?

— Ага, из солидарности с Жанной д'Арк, — подтвердил старший, решив одновременно продемонстрировать и эрудицию, и талант к экспромтам.

— Боже мой! Что будет, когда мадам об этом узнает!

Они не ответили.

— Вы тут говорили, — промолвил Мартен, — что у вас в доме инвалид?

— Да, старый друг семьи.

— Может быть, он знает, где хозяйка?

О старике я как-то позабыл, и теперь его присутствие в этом доме свалилось мне на голову, как кирпич.

— Сейчас посмотрим…

— Вот-вот, посмотрите.

Я прошел в глубь холла, открыл дверь комнаты для гостей и остановился на пороге. Несколько секунд смотрел вперед, пытаясь понять. А когда понял — окаменел.

Старик лежал на своей кровати, и его горло было разрезано от уха до уха. Вся комната была забрызгана кровью. На коврике у кровати валялся нож.