Ее фотографии по-прежнему устилали скамьи и пол, и при дневном свете было видно, насколько она продвинулась. Бет сделала грустную гримасу, и Джек подумал, что она могла бы и рассказать ему о собственных поисках.

Она машинально передвинула один из снимков.

— Кажется, я опять потеряла этого человека. Посмотри. Видишь что-нибудь?

Пурпурные и золотые цвета. Кристаллы, чувствительные к основным оттенкам цвета, рассеяны кучками по всей пленке. Джек ничего в них не видел.

— В общем, нет.

Бет забрала у него фотографию.

— Просто это статика. Все встанет на свои места, если посмотреть поближе.

Он понял, что она права. Фотографии в газетах, кадры из фильма — это иллюзии, разделенные на части. Вещь распадается на атомы, на пространства между электронами.

— Папа обычно говорил, что там-то и есть Бог, — сказала Бет.

Джек вспомнил, как изучал ее кожу, блики света в глазах, контур татуировки — но тропа знания терялась в пустыне невежества. Он знал, что Бет скучает по Фрэнку, но не понимал масштабов ее тоски; ему недоставало решимости.

— Бог — на фотографиях?

Она показала ему расплывчатое фото.

— В хаосе. Там, где нет измерений. Папа знал, что Бог не меняет законы физики. Но у каждого закона есть свой предел. Есть место, где нет ничего, кроме чистой вероятности, — и папа говорил, что только там и может существовать Бог, оттуда он может дергать за ниточки незримо для нас.

— Неплохо.

— Он принес домой изображение фрактала [10]и сказал, что это карта неба. Берега и внутренние моря. Эта штука очень ему нравилась.

— Это несколько другое. Фрактал сохраняет свои детали независимо от того, насколько близко ты подходишь.

— Да, но рано или поздно ты останавливаешься. Ты вынужден остановиться, прежде чем узреть Бога.

Она разложила фотографии по мере возрастания увеличения: сначала два снимка с изображением мужчины в светло-синем и коричневом — лица были хоть и расплывчаты, но все-таки различимы; затем начинался медленный спад, а последние фотографии и вовсе утратили цвета, силуэты превратились в пятна, на них ничего нельзя было распознать.

— Так, может быть, этот человек и есть Бог? — спросил Джек.

— Возможно. Чем ближе стоишь, тем меньше видно.

Она снова собрала фотографии, положив сверху самые размытые, и спрятала их в картонную коробку.

— Нет, это не Бог. Это тупик.

Джек заглянул в коробку. Некоторые из черно-белых снимков были размером с визитную карточку.

— Кто делал эти фотографии?

— Папа. У него был такой маленький фотоаппарат — он обожал все эти миниатюрные штучки.

Она опять порылась в коробке и вытащила потускневшую серебристую вещицу размером чуть больше зажигалки. Джек взял ее в руку и ощутил значительный вес. Изящный люксметр, регуляторы выдержки и фокуса. Он потянул за концы, и вещица раскрылась, обнаружив объектив — менее полудюйма в диаметре.

— Шпионская штучка, — сказал Джек.

— Да. Годов пятидесятых — шестидесятых.

Он нажал на кнопочку, и затвор щелкнул; сотую долю секунды Бет улыбалась ему в видоискатель. Джек задумчиво покрутил фотоаппарат в руках.

— По-прежнему работает. Он полностью автоматический.

Когда он закрыл объектив, раздалось легкое жужжание и регулятор слегка передвинулся — с одной метки на другую. Джек нахмурился, снова потянул за концы и увидел паз. Стоило нажать на кнопку, как фотоаппарат раздвинулся и ему в ладонь скользнула катушка пленки диаметром примерно в дюйм — очень похоже на микрофильм.

— Смотри!

Он не был уверен, что поступает правильно. Бет отложила свои снимки. Возможно, она уже привыкла скучать по Фрэнку и не понимала Джека. Он протянул ей пленку, и она покрутила катушку в пальцах.

— Ее можно проявить?

— Не знаю.

— Ты это выяснишь? Для меня?

— Конечно. Разумеется.

Она коснулась его руки, и они вновь ступили на тропу охоты вместе. Это была ложная тропа — но все же лучше, чем ничего. С ее лица сходили последние остатки сна — взгляд прояснился, кожа разгладилась. В окна лился солнечный свет. Бет поцеловала Джека в щеку и вложила катушку с пленкой в его ладонь.

— Если у тебя будет время…

Она закрыла за собой дверь, и Джек остался один в просторной церкви с катушкой в руках. Повертев это маленькое чудо так и этак, он подумал, что еще рано — фотомагазины наверняка закрыты. Положив катушку на скамью неподалеку от двери и прислушавшись к голосам рабочих наверху, он вернулся в склеп.

Записи появлялись при черном свете, который казался непроницаемым. На полях и между строк можно было проследить историю развития каллиграфии. В библиотеке, разыскивая утраченный язык, он видел разнообразные почерки — угловатые южноитальянские минускулы, жирный готический шрифт, использовавшийся в Германии, легкий «секретарский» почерк средневековой Англии и курсивы гуманистов XVI столетия. Это была перекличка голосов, спор, к которому никто не прислушивался.

В первом разделе манускрипта комментарии были сделаны готическим шрифтом — Джек умудрился разобрать слово «Engel». [11]Оставивший запись полагал, что мешкообразные человечки похожи на ангелов, витающих высоко над миром в цветочных чашечках. Джек уже почти проникся идеей этих безобразных ангелов, когда запись оборвалась. На следующей странице какой-то француз утверждал, что эти человечки — эльфы и рыцари; под рисунками были подписи: «Оберон», «Титания», «Амир». Когда Джек добрался до раздела, посвященного письменности, несколько итальянцев беглыми курсивами обсуждали шифры и тайнопись. Они подчеркивали некоторые буквы в каждом слове и интриговали против папы римского.

Джек делал закладки в тех местах, где обрывались комментарии кого-либо из исследователей и начинались следующие. Когда он перевернул манускрипт, то заметил, что закладки отмечают все семь дестей пергамента, из которых состояла рукопись. Дести не соответствовали разделам манускрипта, и не было причин вынуждать читателя держаться в определенных границах, но тем не менее… тем не менее. Должно быть, некогда манускрипт был разделен.

Конечно. Когда-то по неизвестной причине книгу разделили на семь частей, и они разошлись по всей Европе. Каждая часть исследовалась местными учеными, которые привносили в свои интерпретации отголоски современных научных споров. Значение манускрипта, таким образом, оказалось раздробленным на десятки. А позже — возможно, через несколько столетий — рукопись собрали воедино.

Чьи-то записи, едва различимые даже при ультрафиолете, сопровождали всю книгу от начала до конца. Этот шрифт походил на минускул времен Каролингов — крошечные буквы, у которых, как и в «Беовульфе», сохранились кресты и «хвостики». Должно быть, манускрипт был разделен вскоре после того, как его прочел этот человек: следующий более или менее полный комментарий был написан куда более поздним «секретарским» почерком и испещрен алхимическими символами. Затем — рельефный и ровный почерк Уилкинса и, наконец, пометки Констана.

Констан всегда был здесь, и Джек пытался вообразить себе, какую пользу извлек пресловутый монах из своего долгого путешествия по манускрипту. Фрэнк наверняка узнал бы историю Вавилонской башни и все возможные вариации библейских стихов, не предпринимая дополнительных изысканий. Сколько времени было бы сэкономлено, если бы Фрэнк и О’Рурк передвинули алтарь и обнаружили склеп; какое утешение это принесло бы Бет.

Джек понял, что у него над головой царит тишина — ни шагов, ни шума на крыше. Поднявшись, он почувствовал, как затекли колени и спина, а когда открыл люк, немало удивился царившему в церкви полумраку. Дыра в кровле была вновь затянута брезентом. Макс и О’Рурк ушли.

Катушка с пленкой по-прежнему лежала на скамье — он увидел ее, когда включил лампу. Устыдившись, что не вспомнил просьбу Бет, Джек хотел было спрятать ее и что-нибудь придумать, но в конце концов оставил на прежнем месте.