– Пошли.

В пустом коридоре от передал напарнику его пистолет.

– Только в крайнем случае, понял? Если меня будут убивать.

Дверь в вагон-ресторан оказалась закрытой. Трофимов постучал кулаком, ладонью, наконец рукояткой пистолета. В шуме колес стук безнадежно растворялся. Он ударил сильнее, дверное стекло разлетелось, и звон долетел до служебного купе.

Здесь «по-человечески» отдыхала от дневных трудов смена вагона-ресторана. Возможности отдыха на колесах сводятся к двум вещам: выпивке и совокуплению. Первая часть была завершена, и вся четверка готовилась переходить ко второй. Они не первый раз ездили вместе и достигли полного взаимопонимания: трахались на глазах друг друга, менялись партнерами и другими доступными способами разнообразили дорожный секс. У всех была полная уверенность, что это один из элементов их разъездной работы, причем элемент совершенно безопасный, потому что работники общепита регулярно получают справки о всестороннем здоровье. И хотя все четверо прекрасно знали, чего стоят эти неряшливые листки с фиолетовыми штампами, но уверенность чудесным образом все равно сохранялась.

Атмосферу возбуждения и сладостного ожидания разрушил звон разбитого стекла.

– Это тот сучонок! – Шеф-повар вскочил, схватил попавший под руку железный совок и бросился к двери.

– Подожди, Колян, я тебе помогу! – Игорь побежал следом, размахивая увесистой кочергой.

В тамбуре было темно, удары совка и взмахи кочерги вымели милиционеров в соседний вагон, Бабочкин извлек пистолет, но Игорь выбил его, и оружие отлетело на середину ковровой дорожки.

– Не подходи, стреляю! – Трофимов тоже обнажил свой ПМ, но на «заведенного» Коляна это не произвело впечатления.

– Убью, сука! – Он действовал так, как в десятках больших и малых драк, украшавших не слишком длинную и не имеющую других украшений биографию. – По стенкам размажу!

Массивный совок со свистом рассекал воздух.

Старший сержант задрал ствол вверх и нажал спуск. Грохнул выстрел, пуля пробила декоративный потолок, железную крышу и унеслась в ночное звездное небо.

– Я позову наряд! – крикнул из-за спины Бабочкин, раздался топот, хлопнула дверь.

Оставшийся один против двоих Трофимов направил пистолет на наступающего Коляна, тот отмахнулся своим импровизированным оружием и попал по кончику затвора. Раздался металлический лязг и непроизвольный выстрел, пуля пробила тонкую стенку купе и ударила в плечо лежащего на нижней полке человека.

Уклоняясь от летающего вниз-вверх совка, старший сержант отступал, но первые выстрелы как бы сняли подсознательный запрет, он был готов стрелять еще, теперь любой повод мог выбросить навстречу Коляну уже не предупреждающую, а останавливающую пулю. Но тот об этом не знал, в его скудном опыте подобных ситуаций не случалось, а на ошибках других он, как и положено по пословице, не учился.

Поводом стал пистолет Бабочкина, валяющийся на затоптанной ковровой дорожке: когда Трофимов в очередной раз шагнул назад, оружие оказалось между ним и шеф-поваром, через секунду неукротимый Колян мог сменить совок на более эффективный инструмент убийства. Понятно, что за эту черту его мог пустить только полный кретин.

– Стоять! – страшным голосом крикнул милиционер, но нападающий не послушался, и он выстрелил ему в ногу, чтобы, как и положено, причинить минимальный вред. Тупой удар в бедро не остановил Коляна, он шагнул еще, не чувствуя боли, только нога стала деревянная, словно протез. Еще шаг, еще... Сейчас он достанет этого гада... Трофимов выстрелил второй раз. Шестиграммовая полусферическая пуля пробила тельняшку, грудную клетку, сердце и застряла в позвоночнике. Выронив совок, Колян прижал ладонь к ране и на миг замер, в глазах промелькнуло понимание... Если бы отмотать ленту назад, он бы никогда не ввязывался в драки, не затрагивал незнакомых людей, не пер на пистолет. Но в жизни нет сослагательных наклонений. Обмякшее стокилограммовое тело тяжело повалилось на твердый железный пол.

Теперь перед Трофимовым оказался размахивающий кочергой Игорь. Он действовал по инерции, в горячке, в его распоряжении оставалось лишь несколько секунд, и он не мог затормозить. Но и Трофимов со своим пистолетом были на взводе.

– Стоять! – прежним ужасным голосом выкрикнул старший сержант и почти сразу выстрелил. Кочерга отлетела в сторону, а сраженный кухонный рабочий опрокинулся навзничь.

В коридоре остро пахло порохом и смертью. Застыли на своих койках парализованные ужасом пассажиры. Сознание старшего сержанта оцепенело, он плохо понимал, что происходит, и будто со стороны наблюдал, как перевязывает разорванной майкой кухонного рабочего. Здоровенному парню в тельняшке первая помощь была уже не нужна.

Тяжело бухая ботинками, вбежали сержанты наряда сопровождения, разоружили Трофимова и надели на него наручники. На ближайшей станции в поезд подсела оперативная группа. Трофимова и Бабочкина задержали и поместили в местный ИВС, затем поезд покатил дальше, в пути проводился осмотр места происшествия и допросы свидетелей. Следователя очень удивила пропавшая пуля. Пробив стенку купе, она неизбежно должна была поразить одного из пассажиров, но раненых там не оказалось. Угрюмый бледный мужик, лежавший на опасном месте, вообще заявил, что он спал и ничего не слышал.

Группа из десяти человек просочилась в Тиходонск для того, чтобы совершить убийство. Точнее, убийства. Пять, восемь, двенадцать – сколько получится. Чем больше, тем лучше, но не меньше пяти. В целях конспирации все были гладко выбриты, хотя адаты требуют не осквернять бритвой лица, пока не свершился святой обычай мести. Но когда складывались адаты, патрули транспортной милиции не шерстили идущие с юга поезда, а на трассах не дежурили усиленные ОМОНом наряды ГАИ, перерывающие салоны и багажники транзитных автомобилей.

Чтобы свести риск к минимуму, десятка ехала поездом Кисловодск – Москва, в разных вагонах и на разных местах, растворившись среди не слишком многочисленных пассажиров. Они не везли ничего запрещенного, вели себя смирно, невзначай показывали попутчикам талоны использованных санаторных путевок и имели российские паспорта с тиходонской пропиской и не вызывающей подозрений национальностью. Пятеро числились армянами, четверо – осетинами, а рыжий Ужах Исмаилов и вовсе русским – Иваном Петровым. Он был командиром хорошо подготовленной диверсионно-террористической группы, раскрыть которую валуховатые сержанты милицейского сопровождения или подвыпивший Бабочкин не имели ни малейших шансов. Для этого требовались заслоны из изощренно-бдительных «волкодавов» контрразведки СМЕРШ, действующих по законам военного времени и правилам прифронтовой полосы. Но те заслоны остались в далеких сороковых, а военное время и прифронтовые зоны хотя и возродились в наши дни, но официально не признавались. Поэтому расколоть диверсантов было некому.

Вспыхнувшая в одном из вагонов стрельба встревожила группу, а узколицый Али по прозвищу Кинжал поймал даже случайную пулю. Но все обошлось. Ранение оказалось сквозным, и в туалете соседнего вагона Исмаилов привычно обработал и перевязал рану, напоил пострадавшего нужными лекарствами и уложил на свое место. Самому командиру поспать не пришлось, он толкался среди взбудораженных пассажиров, слушал разговоры и окончательно убедился, что происшедшее группе ничем не угрожает.

Через два часа после прихода поезда, тщательно проверившись, боевая десятка прибыла на конспиративную квартиру. Внешне это выглядело вполне обыденно: к богатому особняку с небольшим интервалом подъехали три такси, и демонстративно оживленные молодые люди с цветами и пакетами вошли в охраняемую молчаливыми кавказцами калитку. Обычно так приезжают гости на семейное торжество. В данном случае так завершилась переброска бандгруппы, ставящей своей целью уничтожение офицеров Тиходонского СОБРа.

– Нам нужно железо, самое простое, пусть будет «макар», или «ТТ», или «наган» – все равно, – говорил Ужах, и его тонкие, жирно лоснящиеся губы дергались, как туловище раздавленной машиной змеи. Гостям приготовили тушеную баранину, и это был выраженный знак уважения в краю, где не разбирают чистых и нечистых животных, жест понимания, подчеркивающий общие корни приезжих и хозяина. Али Кинжал сидел за столом и ел вместе со всеми, демонстрируя полное презрение к полученной ране. Это тоже был жест – демонстрация силы и несокрушимой воли, характерной для настоящего горского мужчины.