Ответ на вопрос, кому Фродо с компанией были бы переданы в Байуотере, стал в версии Муравьева третьим политически заряженным словом в этом эпизоде. Согласно Муравьеву, в Приречье они были бы «сданы с рук на руки охранцам» (М ВГ.314) — явная ссылка на царскую охранку. Для советского читателя, переход от одной позорной тайной полиции — неважно, царской или нет, — к другой — НКВД, КГБ — осуществился бы почти машинально. В толкиновском оригинале Фродо с компанией должны были быть переданы «людям Шефа» (R.346). Само собой разумеется, что у других переводчиков варианты «людей Шефа» были гораздо более нейтральными. Этим третьим заряженным ключевым словом, Муравьев готовит сцену для последующего «показательного процесса». Для советских читателей из версии Муравьева однозначно следует, что Фродо с компанией, арестованных по приказу Генералиссимуса(Сталина), доставят под конвоем в Приречье, где их передадут охранцам(НКВД предшественник КГБ), для «выбивания» из них показаний, которые затем могут быть использованы на показательном процессе.

То, что Муравьев имел в виду показательный процесс, явствует из его описания суда. На этом суде, по версии Муравьева, Фродо не сможет выступать в свою защиту, вплоть до вынесения приговора. В своей книге о показательных процессах Джоэл Кармайкл пишет: «в большинстве случаев о защите речь вообще не шла» [145].

Версия Муравьева соответствует тому, о чем рассказывала в своих мемуарах [146]Надежда Яковлевна Мандельштам, жена репрессированного поэта Осипа Эмильевича Мандельштама. Приговор был предопределен, пишет она. Многие процессы проводились по подготовленным сценариям, которые включали и заранее вынесенный приговор [147]. С другой стороны, суд, по версии Толкина, является отражением английской судебной системы. Обвиняемый имеет возможность выступать в свою защиту в процессе слушаний. «Когда он [Шеф] начнет разбирать ваше дело, тогда и сможете высказаться» — уведомляет полицейский у Толкина (R.346 |. Однако обвинительный приговор ив версии Толкина тоже предопределен заранее, что вытекает из совета предводителя ширрифов: «Но если вы не хотите оставаться в Тюремных норах дольше, чем требуется, советую вам говорить покороче» (R.346).

И срок тюремного заключения, и место его отбывании, в версии Муравьева, конечно, являются слепком с советской действительности. В его переводе Lockholesпревратились в Исправноры, вымышленное слово, созданное на основе сокращения: исправ. Использование сокращенной, а не полной формы слова придает Исправнорампоразительно злорадный привкус бюрократического жаргона, который является очень тонким, но искусно добавленным мазком в определении характера предводителя ширрифов. Полная форма «исправительно-трудовой» — прилагательное, которое используется только как часть официального названия тюрем. Единственный пример, который дается в «Толковом словаре русского языка» — это исправительно-трудовая колония [148], остров в архипелаге ГУЛАГ.

По версии Толкина, срок тюремного заключения, к которому собираются приговорить Фродо, не определен: «не дольше, чем требуется». Тем не менее, такая формулировка предполагает возможное освобождение из тюрьмы. Толкин намекает, что срок мог быть совсем небольшим — около года. В эпизоде, где рассказывается о первом убитом в ходе Восстания, предводитель бандитов, которые прибыли, чтобы восстановить порядок, говорит: «Или мы полсотни ваших на год отправим в Тюремные норы» (R.385) Предводитель ширрифов у Муравьева выражается гораздо более определенно и гораздо более по-советски, рассуждая о том, сколько времени Фродо мог бы провести в Исправнорах: «остаток жизни» (М ВГ.315). В версии Муравьева изменена и угроза заключить на год пятьдесят хоббитов в Тюремные норы, «на год» исчезает, а хоббиты превращаются в «заложников»: «а то заберем сразу полсотни заложников в Исправноры» (М ВГ.326).

Небольшое изменение у Муравьева вновь переносит советского читателя назад в эпоху Октябрьской революции и Гражданской войны. Захват заложников был распространенным методом репрессий в молодом Советском государстве. Сергей Мельгунов посвящает этому целую главу в своей книге «Красный террор в России» [149]. В этой главе в хронологическом порядке излагается случай за случаем, когда в качестве репрессий Советы расстреливали заложников: 500 расстрелов в Санкт-Петербурге, 400 расстрелов в Кронштадте, больше 300 расстрелов в Москве, 59 — в Пятигорске, и так далее.

Яхнин избегает этой проблемы, пропуская весь эпизод (Я ВК.298-99). Все остальные переводчики, при различии формулировок, остались верны первоначальному замыслу Толкина.

Толкин оговаривает год в Тюремных норах, но в Советском Союзе для многих лагерный приговор был равносилен смертному. По оценке Роберта Конквеста в лагерях за годы Большого Террора выжило не более 10 % заключенных [150]. Пытаясь замаскировать масштабы казней, вместо того, чтобы сообщить, что человек был расстрелян, Советы эвфемистически заявляли, что обвиняемый был приговорен «к десяти годам без права переписки» [151]. Эти люди уже никогда не попадали в лагеря.

Приблизительно через страницу после эпизода, в котором арестовывают Фродо с компанией, Толкин описывает, как ширриф Смоллбарроу объясняет Сэму, почему хоббиты больше не противостоят Шефу и его политике. Толкиновский текст — это завуалированное обвинение полицейскому государству. Муравьев в своей версии продолжает ронять пудовые гири, наводящие советского читателя на мысль о периоде сталинского террора.

В то время как Толкин говорит лишь: « Потомстало гораздо хуже. Теперьих часто избивают» (R.347), Муравьев конкретизируют время, с которого «громилы Генералиссимуса» начали избивать заключенных в Исправнорах: «с конца сентября». Это добавка немедленно привлекает внимание того, кто параллельно читает русский и английский текст. Когда «конец сентября» рассматривается в контексте «Больших начальников», а «громилы Генералиссимуса» (то есть, подручные Сталина), «сажают пачками» да еще к тому же и «бьют смертным боем», советский читатель тут же вспоминает, что Ежов был назначен народным комиссаром внутренних дел на основании телеграммы Сталина в Политбюро, датированной 25 сентября 1936 года [152]. Эта дата стала широко известна из секретного доклада Хрущева на XX Съезде КПСС в 1956 году, когда он начал процесс десталинизации (развенчания культа личности Сталина).

Добавляя к этому эпизоду указание времени, когда в Исправнорах произошли изменения, Муравьев точно укладывается в хронологию Толкина. Временные рамки соответствуют толкиновским, но Толкин сообщает читателю, когда именно Шарки прибыл в Шир, намного позже в повествовании, в беседе между Мерри и фермером Коттоном (R.361). Сдвиг вперед информации о дате прибытия Шарки в тексте у Муравьева превращай Сарумана в Ежова. Все признаки налицо. Период, когда Ежов возглавлял НКВД (1936–1938), а уровень сталинистского террора резко возрос, назван его именем — ежовщина.