БН: Ну, ничего особенного не было. Рабочий момент. Ничего особенного не было. Я не помню, какие еще были кризисы.

М: Ну вот я тоже больше ничего не обнаружил. Только «Улитка» и «Попытка к бегству». В «Комментариях» во всяком случае.

БН: Я понимаю. Просто таких сильных я вот уже и не помню. Таких уж, чтобы за душу брало и наизнанку выворачивало. Вот два таких действительно очень сильных кризиса было. Нормальные рабочие затруднения — это было довольно обычной вещью. Пожалуй, я и не вспомню сейчас. Нет, ну вот, я помню, был кризис, когда мы писали… проход Максима Каммерера со Щекном по планете Надежда… вот эту внутреннюю часть «Жука в муравейнике»… О самом «Жуке в муравейнике» тогда речи не было. Мы сели и написали вот такую совершенно отдельную повесть… ниоткуда… Не пришей кобыле хвост, что называется. Вот это был тоже, вообще говоря, период кризиса. Потому что мы писали, совершенно не понимая, что мы делаем. Да! С «Малышом» был вот еще кризис. С «Малышом» был довольно сильный кризис.

М: Да, там у вас перебор четырех вариантов…

БН: Мы несколько раз начинали писать, и каждый раз всё время получалось не то. Но это кризис другого типа. Просто нам не хотелось эту вещь писать. Ну не хотелось! Мы чувствовали, что это необязательно. Мы были обязаны её писать, поскольку существовал договор с «Детгизом». Но писать ее не хотелось. Да, вот это — третий кризис. А четвертый кризис — с повестью, даже не знаю, как ее назвать, которая потом вошла в «Жука в муравейнике», потому что сама по себе она не существовала. И не могла существовать. Она была — ни то, ни сё.

М: Судя по «Комментариям», «Малыш» был задуман в Комарово, а вот где он написан?

БН: Я вспоминаю, как мы писали его в Петербурге. Это я помню. У мамы опять же в комнате, я помню, какие-то сцены придумывали. Но целиком мы его написали или какую-то часть, не помню. Подождите, у меня, наверное, есть то, что вам нужно, я когда-то составлял такой дневник. (Просматривает файлы в компьютере). Тогда бы я вам просто распечатал всё… А вот, пожалуйста! Тут есть всё. Хотите, я вам распечатаю?

М: Очень хочу.

БН: Сейчас. Вот смотрите. Тут я выписал из дневника, уже не помню для какой надобности, все рабочие дни и чем мы занимались. Я думаю, — это как раз то, что вас интересует. Можете изучать.

М: Спасибо большое, Борис Натанович. В общем-то, ответ на следующий вопрос уже частично прозвучал. Но тем не менее. Вы сказали, что вы оба не любили Москву, ни вы, ни Аркадий Натанович.

БН: Да, не любили мы Москву.

М: Только в одном романе братьев Стругацких упоминается Москва…

БН: Она не только упоминается, она там основательно описана!

М: Описана, да. В «Хромой судьбе».

БН: Да.

М: Именно потому, что там выведен Булгаков?

БН: Нет, не поэтому. А потому, что главный герой — это Аркадий Натанович.

М: Но плюс Булгаков?

БН: Булгаков — это неважно. Могло бы Булгакова и не быть в романе. Это мы, конечно, задумывали как некий отклик на Булгакова, сюжет-то задумывался так, но этого замысла могло бы и не быть. Могла бы просто быть история московского писателя, похожего на Аркадия Натановича, но поскольку Аркадий Натанович, постольку и Москва. Это уже иначе не сделать.

М: В данном случае от этого было не уйти?

БН: Да, не уйти. Да. Это совершенно естественно. А что больше нигде Москвы нет?

М: Нет. Ленинград часто упоминается. Даже вот, судя по тому, что «Жука» и «Волны» вы писали в Москве от начала и до конца…

БН: Нет. «Волны» мы писали здесь.

М: Здесь?

БН: И название «Волны» придумано здесь было.

М: Но у вас в «Комментариях» написано, что повесть была начата в Москве и закончена в Москве.

БН: Очень может быть. А середина написана здесь.

М: И даже там это никак Москвы не касается. У вас действие переносится в Свердловск.

БН: Да. Вот почему-то… я не помню уже почему у нас Свердловск очень часто поминается.

М: Вот тоже хочется узнать.

БН: Да. Это интересный вопрос. Мне его уже задавали. Я не знаю, что на него ответить. Я помню только, что первым эту идею — переносить действие в Свердловск, еще в «Возвращении», по-моему, — предлагал Аркадий Натанович. Впервые там у нас Свердловск появляется. Почему он предложил, я не спросил. Какая разница — Свердловск, не Свердловск. А потом это так и пошло. Свердловск, Свердловск…

М: Я думал, может, это как-то с «Аэлитой» связано?

БН: Нет, конечно. Никакого отношения к «Аэлите». Впервые у нас Свердловск появляется в романах, когда еще «Аэлиты» и в замыслах не было. «Аэлита» когда появилась? Она где-то в семидесятых годах появилась.

М: В семидесятых. Но в «Возвращении» же нет Свердловска.

БН: Ну как же нет! У нас там по крайней мере… не помню, есть ли он в «Возвращении», но в романе «Полдень, XXII век», во втором издании 67 года, там Свердловск точно есть. По-моему, в «Свечах перед пультом».

М: Это Новосибирск.

БН: Новосибирск?

М: Да. Недалеко от Новосибирска.

БН: Ну был, был Свердловск. Появлялся много раз.

М: Не зависимо ни от чего, просто так?

БН: Почему-то возник Свердловск. Я даже не знаю, как это в свое время не поинтересовался, почему. Ну, просто Свердловск и Свердловск.

М: Я опять же всё свожу к тому, что Москва у вас действительно фигурирует в одном-единственном романе. В одном. Больше ее нет.

(Задававший вопросы слегка дезинформировал мэтра. Москва изредка упоминается в произведениях АБС, но только как название).

БН: Меня немножко смущает, так ли это? Неужели больше нет?

М: Я специально искал…

БН: Неужели больше нигде не упоминается Москва? То есть действие никогда не происходит в Москве? Больше нигде, да?

М: Может быть, в «Граде обреченном»? Какие-то описания есть чисто московские?

БН: В «Граде обреченном» главный герой — Борис Натанович, так что вряд ли.

М: А Ленинград встречается часто. В том же «Возвращении» он раза четыре, наверное, поминается. А в «Стране багровых туч» Крутиков у вас закончил матмех ленинградский.

БН: Да-а… Ну, вот значит так. Значит, тут какая-то закономерность есть. Не любили мы Москву. Это так.

М: Насколько я знаю, из ленинградцев мало кто Москву любит. Отношение к ней совершенно другое.

БН: Москва — она бьет с носка! Суровый город, суетливый, шумный…

М: Он просто совершенно другой.

БН: Неудобный для жизни… Хлопотливый… Но, видимо, только в наше время он таким стал. В советское время. Исторически Москва как раз очень патриархальный, спокойный, тихий город. Исторически.

М: Я сравнивал его за последние, скажем, тридцать лет. Ну, сорок лет. Потому что я не знаю, какая до этого была Москва. Если читать какие-то исторические исследования и романы, да, она всегда была патриархальна. Москва — женского рода.

БН: Да-да-да.

М: В отличие от Ленинграда, который мужского рода. То есть Петербурга.

БН: Да.

М: Следующий вопрос по поводу дневника.

БН: Да.

М: У вас было два дневника или один?

БН: У нас был один рабочий дневник.

М: А как вы его вели? Кто его вел-то?

БН: Ну кто, кто… Оба.

М: По очереди?

БН: Да нет. Просто у кого под рукой была тетрадка, тот и вел.

М: Она перемещалась из Москвы в Петербург?

БН: Нет-нет-нет. Она всегда была в Петербурге, всегда. Когда я уезжал на встречу, я брал ее с собой. Она всегда была в Петербурге. Этот дневник заполнялся только во время работы. То есть в перерывах между встречами я туда записывал иногда, конечно, какие-то соображения, которые в голову приходили. Для будущих встреч. Но, как правило, этот дневник работал только тогда, когда мы собирались вместе. Тогда шли записи: такого-то числа сделали столько-то страниц, такого-то числа ездили туда-то и туда-то. В основном вот так это делалось.

М: Позвольте тогда, Борис Натанович, поймать вас на слове. Если он не покидал пределов Петербурга…

БН: Нет-нет. Он покидал пределы Петербурга много раз, но только вместе со мной. А как же! Ехали работать в Комарово, я брал с собой дневник, ехал я работать в Москву, к Аркадию Натановичу, я брал с собой дневник. Ехали мы работать к маме, я брал с собой дневник. А как же. Обязательно! Собственно в Гаграх этот дневник был начат.