На полках других шкафов в блаженном безделии дремали подзорные трубы, секстанты, песочные часы. В углу, между шкафами, на стене покоились шпаги и сабли; темнели полотнища нескольких знамен. Застекленные тумбы содержали разнообразные ордена и медали, ювелирные украшения, а также гербовую посуду. Под стеклом одной из тумб Дежан обнаружил несколько блюд с изображением двуглавого орла. Посуда датировалась девятым годом прошлого века и, по-видимому, была вывезена наполеоновскими войсками из Москвы.

Отдельное, почетное место занимала доска с шахматами. Белые фигуры были выполнены из слоновой кости, черные – из эбенового дерева и изображали туземных воинов. Надпись гласила, что комплект был изготовлен в 1864 году по специальному заказу вернувшегося из путешествия по Замбези Давида Ливингстона. И вообще, здесь было еще много вещей, предназначение которых Анж даже не брался угадать.

Из-за двери показались Перрье и Зборовский. Последний торжественно нес обычную трость с крючковатым костяным набалдашником.

– С вами приятно иметь дело, – сообщил Перрье. – Вы, Лео, из тех людей, которые не покидают мой дом без покупки. А теперь кое-что для вас, мсье Дежан.

Он протянул Анжу продолговатую полированную шкатулку.

– Надеюсь, это вам подойдет. Если сговоримся о цене, я выпишу специальную квитанцию о приобретении. А то, знаете ли, полиция… Мсье Зборовский отрекомендовал вас как человека вполне надежного, так что, надеюсь, эту покупку вы не станете использовать по прямому назначению.

Анж открыл шкатулку и замер. На красном бархате лежал кремневый пистолет с длинным стволом и красиво выгнутой рукоятью. Оружие было покрыто вычурными узорами из серебряной скани. Затвор походил на клюв хищной птицы, а короткий прямой курок заканчивался круглым колпачком-насадкой.

– Шотландия, середина восемнадцатого века, – прокомментировал мсье Перрье. – К нему прилагаются мешочек с порохом и две пули. Всё на удивление хорошо сохранилось. В честь нашего знакомства отдам… скажем, за две тысячи франков.

Анж выложил деньги на стойку и раскланялся с хозяином лавки-музея.

На выходе Зборовский покачал головой:

– Вы и вправду Монте-Кристо. Вероятно, ваши сокровища с такой же легкостью идут на благие дела.

– По мере моих сил и в случае необходимости, – сухо ответил Дежан. – Вместе с тем полагаю, что трость, которую вы приобрели сегодня, имеет более высокую цену.

– Во-первых, – сказал Зборовский, – пока мсье Перрье вел переговоры о покупке с другим коллекционером, предыдущим ее владельцем, я уже дважды выплачивал предварительные суммы на приобретение трости Талейрана. А во-вторых… черт возьми, вы правы: я тоже человек не бедный!

Они рассмеялись, неловкость была сглажена.

– Если вам, господин Зборовский, интересны подобные раритеты, – сказал Анж, – то у меня дома без дела лежит зонтик, принадлежавший министру Столыпину. Предлагаю обменять его на любую модель посовременнее.

– И сколько я должен доплатить? – с едва скрываемым восторгом спросил Зборовский.

– Оставьте церемонии, любезный Леопольд. Ни копейки, ни франка. А обмен, как вы понимаете, вещь формальная: в конце концов, если хлынет дождь, нужно же под чем-нибудь укрыться…

– Я вам принесу самый лучший зонт, какой только найду в Париже! – еще не верил своему счастью Лео. – Сегодня прекрасный день, вы не находите? И, главное, удачный!

– Я вам отдам ваш раритет тотчас же, как мы приедем на улицу Лепик. Вы ведь мне тоже очень помогли. Давайте поскорее отыщем фиакр.

Почти по всему периметру площади Конкорд, вокруг Луксорского обелиска и фонтанов, расположились десятка два колясок – открытых, с откидным верхом, на высоких колесах, со складными лесенками для удобства пассажиров. Поодаль стояли два маленьких грузовика и несколько такси. Тихо пофыркивали лошади и отгоняли мух аккуратно подстриженными хвостами. Извозчики и таксисты переговаривались в тени своих экипажей.

Уже садясь в фиакр, Анж внезапно почувствовал на запястье чьи-то сухие крепкие пальцы.

– Мэй, доробанцю храбрый, доробанцю пригожий! Дай тебе немножко погадаю, грошик на ладошке покатаю! – проскрипел по-русски старческий голос.

Такие тусклые голубые глаза бывают у новорожденных котят и у глубоких стариков. Взгляд цыганки болезненно сочился сквозь бородавчатые щели век. Дежан поморщился и сделал новую попытку протиснуться в экипаж. Не удалось: его довольно крепко дернули за полу сюртука. Обернувшись, Анж наградил досадливым взглядом резвую не по годам старуху и сошел со ступеньки. Зборовский с любопытством выглянул из экипажа.

– Послушай, подумай, потом приходи сказать спасибо. А ладошку свою давай-давай, не бойся…

Она бормотала еще что-то, а Дежан смотрел на тяжелый старухин горб, из которого женщина осторожно вытягивала шею – маленькая, тонконогая черепаха в ветхом платке. И вдруг ее стало жаль чуть не до слез.

– Да гадайте, чего там, – сказал Анж и смущенно отвернулся.

– Правильно решил, бравый доробанец. Не обману. Денег-то возьму лишь малую монету: так положено. Больше не предлагай, обижусь. Покажи ладонь.

Цыганка прищурилась, повела пальцем по линии судьбы, слегка царапнула кожу сухой заусеницей. Анж поморщился: что делать, коли сам позволил…

Палец старухи дрогнул, и она подняла на Дежана пустые глаза.

– Непонятно, – цыганка нахмурилась и покачала головой. – Не видала я такой судьбы. Многого ждала увидеть, доробанцю, а увидела – испугалась. Будет поровну счастья и горя. Боль невиданная, невыносимая – только не сломайся. А сломаешься, всем будет страшная беда. Не сломаешься, придет счастье, какого еще не знал. Встанешь лицом к смерти – победишь смерть. Один встанешь против всего мира, но спасешь мир, храбрый доробанец. Победишь в самой главной войне без выстрела, без штыка, без сабли. Быть тебе спасителем, но никто не догадается о твоем деянии…

– Довольно! – вспыхнул Дежан и сунул цыганке монеты. – Возьмите, здесь пять франков.

– Ну, столько и возьму. До встречи, господин…

Анж уже поспешно залезал в экипаж.

– Доробанец, – задумчиво протянул Зборовский. – Это, кажется, по-румынски солдат. Пехотинец.

Возница щелкнул кнутом. Конь резво застучал копытами по брусчатке.

– До скорой встречи, господин Державин, – сказала цыганка вслед коляске.

Старуха разогнулась, и с ней произошла удивительная метаморфоза. Горб словно втянулся, древние морщины разгладились. Фигура в мгновение ока стала стройной и подтянутой. Но самая поразительная перемена была в ином: глаза цыганки приобрели густо-голубой, почти синий, оттенок; седина в волосах исчезла совершенно, и теперь из-под платка выбивались густые кудри необычайно сочного рыжего цвета. Теперь на площади Конкорд, скрытая от посторонних глаз двумя ландо, стояла женщина с небесно прекрасными чертами.

– Ангел споет для тебя серенаду, Андрей, – произнесла она и подбросила на ладони монеты.

Отпустив счастливого Зборовского с подарком, Анж оставил шкатулку в мастерской и наведался к мадам Донадье.

– О, мсье Дежан! – обрадовалась вдова. – Как кстати! Сейчас займемся примеркой.

Она принесла большой сверток.

– Ваш карнавальный костюм. Излишне напоминать вам, человеку аккуратному, что по окончании праздника его следует вернуть в приличном виде.

– Разумеется, я буду осторожен, – подтвердил Анж и развернул пакет.

Камзол темно-фиолетового цвета был оторочен золотистым позументом. Стройным рядом переливались перламутровые пуговицы; ручная вышивка по краям петель выглядела изумительно. Вокруг щегольски отвернутых широких манжет вилась белоснежная окантовка из воздушных, чуть потемневших от времени кружев. Вдоль линии плеч красовались некогда желтые, а теперь слегка порыжевшие банты.

Но главной особенностью камзола был запах. Костюм едва уловимо отдавал нафталином, пряным тленом старины. А также немного театральной пылью – горьковатой, впитавшей лампадный дух свечного воска, примесь запаха старых досок сцены и уютную приторность бархатных кулис, в чьих почти живых складках будут вечно таиться тени давно ушедших актеров.