На следующий день, на пыльной площадке во дворе, Тоби учил Ника и Уани играть в буле. Уани поначалу робел, но скоро обнаружил, что у него хорошо получается, и отдался игре с азартом, безо всякой иронии гоняя мяч и вопя от радости, когда удавалось запустить его точно в ворота.

— Bien tiré! [14]— улыбался Тоби; видно было, что ему приятно вновь сблизиться со старым другом, но и немного стыдно оттого, что он не привык проигрывать.

У Ника порой тоже случались удачи, и его награждали аплодисментами, но основная схватка шла между Тоби и Уани. Разжившись коксом, Уани стал куда более общителен и энергичен.

— Похоже, он наконец-то у нас освоился, — замечал Джеральд, словно управляющий прославленного отеля; он, разумеется, всю заслугу приписывал себе.

— Да, да, — поддерживала Рэйчел, — отвлекся от дел и начал по-настоящему отдыхать.

И все согласно закивали. Сейчас семье требовалась особая солидарность: вот-вот должны были приехать Типперы и леди Партридж. Типперов не хотел видеть никто, кроме Джеральда, и Ник, наскучив игрой, то и дело подходил к ограде и смотрел на дорогу, с тайным страхом ожидая увидеть там чужой автомобиль и в то же время с гордостью думая о том, что он, Ник Гест, отдыхает во французской глубинке, в прекрасном старом особняке, рядом с тремя красивыми парнями.

Тоби как раз запустил мяч через все поле, когда в воротах показалась огромная белая «Ауди» сэра Мориса Типпера.

— Ну вот, блин, — сказал Тоби и, покорно улыбаясь, замахал рукой.

За спиной сэра Мориса виднелись леди Партридж и леди Типпер: вид у обеих был покорный, как у любых женщин (даже самых богатых и аристократичных), которых сажают на заднее сиденье и везут бог знает куда. Ник побежал открыть им дверь: запах кожи и спрея для волос моментально поведал ему всю повесть об их путешествии. Леди Партридж спустила обе ноги на землю, встала и величественно огляделась кругом: ей требовалась не помощь, а всеобщее внимание.

— В прежние времена, — проговорила она трубным голосом, — в прежние времена я сюда ездила на поезде.

— Бабушка, как прошел полет? — поцеловав ее в щеку, поинтересовался Тоби.

— Отлично, просто отлично, — отвечала леди Партридж; поцелуя она, как обычно, словно и не заметила. — И сюда из аэропорта мы отлично доехали. Салли мне столько интересного рассказала об опере… — И она одарила молодых людей острой, как бритва, улыбкой.

— В первом классе, — сказала Салли Типпер, — места точно такие же, как в туристическом. Обед подают на фарфоровой посуде, вот и вся разница. Морис хочет написать об этом Джону. — Перевела взгляд на своего мужа, пожимающего руку Тоби, и сказала тоном холодного, вымученного сострадания: — Ах, здравствуй, Тобиас!

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — с такой же вымученной улыбкой ответил Тоби, стараясь не смотреть в глаза человеку, который мог бы стать его тестем, и пошел к машине за чемоданами.

Ник коротко поздоровался со всеми: как и много раз в прошлом, он чувствовал себя здесь лишним. Из дома показалась Кэтрин.

— О, Кэти, а ты как поживаешь? — спросила Салли Типпер.

— Я все еще чокнутая, — сообщила Кэтрин.

На крыльце появились Джеральд и Рэйчел.

— Отлично, отлично… — проговорил Джеральд. — Вы нас нашли…

— Сначала мы были уверены, что вы живете в том великолепном шато выше по склону, — ответила леди Типпер.

— Да нет, — сообщил Джеральд, — шато нам больше не принадлежит, теперь мы, как простые смертные, обитаем здесь.

Начался сложный обмен поцелуями; наконец сэр Морис оказался щекой к щеке с Джеральдом и, отстранившись и сухо рассмеявшись, проговорил: «Нет-нет, особенно здесь, во Франции!»

Типперы не умели отдыхать. Приехали они с четырьмя огромными чемоданами и множеством сумок, которые требовалось носить осторожно, однако, как скоро выяснилось, о многом забыли. Они тихонько переговаривались между собой, и вид у них при этом был не то смущенный, не то рассерженный. В первый же день сэр Морис объявил, что ему будет приходить много факсов, и поинтересовался, хватит ли в доме бумаги. Была только половина пятого, но Джеральд решил отметить приезд гостей «Пиммзом», а леди Партридж присоединилась к сыну с джином и дюбонне. Типперы попросили чаю и устроились под навесом, недоверчиво взирая на окрестный пейзаж. Явилась с подносом Лилиана — медлительная, с застывшим страдальческим лицом, — и Салли Типпер принялась объяснять ей, какие особые подушки ей требуются. Сэр Морис и Джеральд заговорили о какой-то крупной сделке: говорил в основном сэр Морис, а Джеральд слушал рассеянно, потягивая напиток из бокала. Леди Партридж жаловалась Рэйчел, что в Королевском фестивальном зале в этом году страшно воняло хот-догами. Рэйчел ответила: ну что ж, теперь, когда от Красного Кена избавились, наверняка все изменится к лучшему; но леди Партридж покачала головой, не желая слушать утешений. Ник наивно попробовал заинтересовать сэра Мориса местными красотами, которых сам еще не видел.

— Вы прекрасно рассказываете! — заметил сэр Морис и быстро улыбнулся Джеральду и Тоби, как бы говоря, что его так легко не проведешь.

Он привык никому не доверять, и все приятное возбуждало в нем подозрение. Особенно смущала и раздражала его демократичность жизни на отдыхе. Глядя в его постное, гладко выбритое лицо с золотыми очками на носу, Ник размышлял о том, что богатство, как видно, далеко не всегда связано с наслаждением — по крайней мере, наслаждением того сорта, которого ищет и к которому стремится большая часть человечества.

У Салли Типпер были длинные белокурые волосы, уложенные в искусном беспорядке, и множество болтающихся, блестящих и звякающих драгоценностей. Она все время то кивала, то мотала головой; улыбка ее появлялась и исчезала внезапно, и от этого казалась механической. Перед обедом Салли заявила, что хотела бы выпить аперитив в доме: дурной признак, если учесть, что на отдыхе Феддены старались за закрытыми дверями только спать. Все расселись в кабинете. Ник присматривался к гостям: он видел имена «Сэр Морис Типпер и леди Типпер», выведенные золотыми буквами на доске благотворителей в Ковент-Гарден, и несколько раз видел леди Типпер вместе с дочерью, но с сэром Морисом встретился впервые. Надо найти тему для разговора, подумал он и негромко сказал, что последняя постановка «Тангейзера» не очень хороша.

— Да, очень, очень хороша! — не расслышав, усердно закивала леди Типпер. — Джуди, вам обязательно нужно послушать! Знаете, этот хор пилигримов…

Леди Партридж, еп famille [15]чувствовавшая себя свободнее обыкновенного, возразила:

— Ах нет, дорогая, меня в оперу приглашать бесполезно. Я там и не бывала никогда, кроме одного раза, лет тридцать назад… меня сын водил, — и кивнула в сторону Джеральда.

— А что вы слушали, Джуди? — спросил Ник.

— Кажется, «Саломею», — подумав, ответила леди Партридж.

— Удивительно! — воскликнула леди Типпер.

— В самом деле, это был просто кошмар какой-то, — ответила леди Партридж.

— Ох, мама! — укоризненно воскликнул Джеральд; он прислушивался к разговору с рассеянной улыбкой, одновременно слушая рассуждения сэра Мориса об акциях.

— Я восхищен вашим вкусом, Джуди, — поспешил заметить Ник — и сам понял, что прозвучало это очень глупо.

— М-м… это ведь, кажется, Стравинский?

— Нет-нет, — ответил Ник, — гораздо хуже: Рихард Штраус. Кстати, Джеральд, я недавно нашел у Стравинского замечательное высказывание о вашем любимце.

— Прошу прощения, Морис… — пробормотал Джеральд.

— Роберт Крафт спросил его: «Как вы относитесь к операм Рихарда Штрауса?», и Стравинский ответил… — и Ник с наслаждением отчеканил: — «Эта квинтэссенция торжествующей пошлости годится лишь для наказания грешников в чистилище. Музыка Штрауса так дешева и бедна, что едва ли способна заинтересовать современного музыканта».