– Можешь пожить еще, – сказал Пыльник. – Святой риши[26] приедет не раньше четверга.

– Мне нужно найти жилье, – сказала Гарриет.

Ее лицо болело в том месте, куда ударил Марк, и когда она посмотрела на себя в грязное зеркало в ванной – Гарриет уже давно не бывала в таких убогих ванных, как эта, и даже забыла, что такие существуют, – то обнаружила, что скула из ярко-розовой стала цвета листьев дикого винограда. С купленными бутылкой вина и шоколадкой Гарриет вернулась в комнату. Ее счастье быстро уступало место тревоге. Как в чемодане оказались деньги?

Насколько можно предположить, есть две вероятности. Первая: Марк не захотел лишать ее средств к существованию и положил их туда специально. У него деньги были рассованы по всему дому, в ящиках, под кроватью, такая вот у него была манера, до дикости странная. Может, Марк просто схватил горсть и сунул ее в отделение в качестве прощального дара? Но в таком случае он наверняка положил бы и браслет, ведь так? И не окатил бы водой из таза, чтобы поторопить?

Нет, это нельзя рассматривать как прощальный акт великодушия со стороны Марка, уж больно это нехарактерно для него. Более вероятное объяснение состоит в том, что он положил деньги в чемодан перед последней поездкой – может, даже в Испанию месяц назад – и просто забыл о них. Вполне возможно, что чемодан был одним из его «банков» наряду с ящиками и верхней полкой шкафа. Он, несомненно, забыл об этом, но наверняка скоро вспомнит. Он сообразит, что Гарриет достались две его «штуки», и придет за ними. Или его громилы. У других музыкантов есть охранники, а у Марка – громилы, она знала одного из них, огромный такой мужик, и имя у него было соответствующее.

Надо исчезнуть как можно скорее.

Гарриет нашла комнату в Ноттинг-Хилле, недалеко от Лэдброк-Гров, который местные называли просто Гров, и домохозяйка отмахнулась от рекомендаций, когда та дала задаток в сто фунтов. Она считала, что ее практически невозможно найти здесь, но все равно нервничала, когда выходила из дома. И еще Гарриет было очень одиноко.

Ее друзьями были друзья Марка. Ей всегда нравился Саймон Элфетон, очень нравился, однако она опасалась с ним связываться. Он знает Марка и может все рассказать тому, и тогда Марк прибежит за своими быстро убывающими двумя тысячами фунтов. Хотя Гарриет и чувствовала себя неуютно, выходя на улицу, тратить деньги у нее получалось отменно. Покупки утешали ее. Она была полна бодрости и не ощущала себя такой одинокой, когда возвращалась на Честертон-роуд с, например, парой сапог, напольной подушкой, записями популярных исполнителей, журналом «Вог» и индийским платьем. Гарриет даже купила парик, движимая смутной идеей изменить внешность, однако надеть его не смогла – слишком много у нее было волос.

Еще никогда – с пятнадцати лет – у нее не было такого долгого периода без секса. Воздержание уже длилось два месяца, когда домохозяйка решила покрасить дом. Человек, которого та наняла, однажды утром объявился под окном у Гарриет на вершине приставной лестницы. Отто Ньюлинг был сыном бывшего немецкого военнопленного и блондинки-англичанки. Высокий, статный, цветом волос он походил на Зигфрида, а чертами лица – на Пола Ньюмена. Он был младше Гарриет – его восемнадцать против ее двадцати четырех – и оказался первым в длинной череде молодых любовников, которые по роду деятельности являлись работниками физического труда, а по возрасту – юношами.

После оголтелого флирта у окна Гарриет предложила ему перелезть через подоконник в комнату.

Отто никогда не слышал ни о Саймоне Элфетоне, ни о «Марке и Гарриет на Оркадия-плейс»; он отличался немногословием, весьма скромными способностями, зато мужской силой. Это в полной мере устраивало Гарриет. Иногда она вместе с ним ходила выпить в «Солнце на гербе», а однажды даже отправилась в Клактон на его «Хонде». Марку и в голову не придет, думала Гарриет, искать ее в компании Отто.

Когда от денег бывшего приятеля осталось меньше пятисот фунтов, Гарриет, в красном платье, с полной всяких дамских штучек сумочкой из «Биба», шла домой по Холланд-Парк-авеню. Введенная ею экономия заключалась в том, что она перестала брать такси. Мужчина с собакой на поводке, шедший навстречу, был из тех, по кому Гарриет лишь скользила взглядом, – старый, под сорок, с редеющими волосами и в очках. А вот на собаку она обратила внимание, так как это был ирландский сеттер в попоне такого же цвета, как ее волосы. Однако этот факт не заинтересовал Гарриет настолько, чтобы она отвлеклась от любимого занятия – изучения собственного отражения в витринах.

Он заговорил с ней. Гарриет никогда прежде его не видела, но тот назвал ее по имени:

– Гарриет.

Он произнес это с довольным удовлетворением. Та забеспокоилась.

– Как Марк? – спросил он.

Если бы она лучше умела понимать человеческую природу, то сразу бы распознала в его манерах интуитивную прозорливость, как у человека, который радуется своему неожиданному открытию. И нашла подтверждение в его улыбке, в том, как тот поднял брови. Но Гарриет, солипсист[27], тут же решила, что этот мужчина – детектив или судебный пристав, которому поручили вернуть деньги. Она резко произнесла:

– Что вам надо?

– Прошу вас, – сказал он, – простите меня. Вы ведь Гарриет, не так ли? Та самая Гарриет на «Оркадия-плейс» Элфетона? Я узнал бы вас где угодно.

– Это все? – осведомилась она, успокаиваясь.

– Я уже три года влюблен в эту картину. Правильнее было бы сказать, что я все это время влюблен в девушку на картине.

«Ну ты и наглец, черт побери», – подумала Гарриет. Но вслух этого не сказала. Она посмотрела на него, на этот раз внимательно, с удвоенным интересом. А он ничего: довольно высокий, брюха еще нет, несмотря на возраст. Красивые руки, сносные зубы, и собака милая. Гарриет погладила собаку по шелковистой рыжей шерсти.

– Как его зовут?

– О’Хара.

– Вы точно не от Марка?

Мужчина расхохотался.

– Я даже не знаю, кто он – поп-певец, да?

– Он очень знаменит, – с негодованием заявила Гарриет.

– Не сомневаюсь. Я знаю его только по картине, да и то плохо. Кстати, как вы относитесь к тому, чтобы выпить чашечку чаю?

– Я бы предпочла что-нибудь покрепче, – сказала Гарриет.

«Принц Уэльский» только что открылся после обеденного перерыва. Они выпили по текиле «Санрайз», который бармен приготовил под его руководством. Для О’Хары на пол поставили миску с водой. Мужчина сказал, что его зовут Франклин Мертон и что он живет на Кэмпден-Хилл-сквер. Это заставило Гарриет тут же навострить уши, и она поинтересовалась, живет ли он там в квартире или в доме. «В доме, – ответил он. – А вы чем занимаетесь?» Она не нашлась что сказать, сказать-то было нечего, кто она такая – всего лишь Гарриет Оксенхолм, которую написал Элфетон.

– Полевая лилия?[28]

Она не поняла, что тот имеет в виду, и подумала, что он псих. Но богатый. Гарриет никогда не спрашивала у людей, чем те зарабатывают себе на жизнь, потому что этот вопрос ее не интересовал, и когда Франклин сказал, что заботится о людях и делает все, чтобы те чувствовали себя защищенными, то с огорчением решила, что он социальный работник.

– Я работаю в сфере страхования.

– О.

– И я женат.

– Ясно.

Она одарила его невинной, беззаботной улыбкой. С какой стати Гарриет должен интересовать или беспокоить вопрос, женат он или нет? Как бы то ни было, браки, насколько ей известно, заключаются для того, чтобы распадаться. Однако Франклин богат, а она через несколько недель будет бедна.

– Вы замечательно выглядите в платье от Фортуни, – сказал он. – Давайте я заскочу домой, оставлю собаку, и мы вместе поужинаем.

Гарриет заметила любопытную холодность в его натянутой улыбке, но тогда ничего зловещего в ней не увидела.