– Она тебе нравится? – Ниссагль повел плечом, подмигивая Абелю Гану. У того блестели глаза и черные прядки волос липли к мокрым вискам, он то и дело с головы до ног ощупывал Лээлин откровенно похотливым взглядом. Ниссагль забавлялся, дразня его, а сам поминутно посматривал на дверь. Он думал о королеве.

– Без сомнения, нравится, Гирше. – Казначей-фактору было никак не удержать взгляда на собеседнике, он вертелся, мял в пальцах меховые манжеты широченных рукавов белого, в золотых лапках и жемчужных слезках, упланда, закидывал ногу на ногу, мотая из стороны в сторону острыми носами туфель и всем своим видом показывая, что его свербит, – но ведь мы благородные люди, Гирше. Она твоя дама, не так ли?

Гирш захихикал, сузив подкрашенные глаза.

– Она не дама, а содержанка. А была бы и дамой, что с того? Мы ведь друзья. Неужто мы позволим, чтобы между нами стояла женщина? Я тебе ее дарю. В честь праздника.

– Сколь ты великодушен, Гирш. – Алые губы Гана растянулись в хищном оскале, длинноносое умное лицо стало жестоким.

– Вперед! Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Пока я не протрезвел и не передумал, а ты не протрезвел и не испугался. Лээлин! Поди-ка сюда.

Она поднялась и приблизилась к ним. Тут же в дверях, пошатнувшись, появилась Беатрикс – из-под стершихся румян пятнами проступал настоящий румянец, полураскрытые губы звали к поцелую Гирш увидел ее и заторопился.

– Лээлин, ты знаешь, что Абель Ган мой лучший друг? – вопросительно заглянул он ей в лицо и, не дождавшись кивка, продолжал:

– Да, он – мой лучший друг. И я ни в чем не могу ему отказать. Потому что отказать другу – предательство. Так пишут в рыцарских романах. Сегодня он пожелал тебя познать, и я с радостью ему это разрешаю. Слышала? Ты останешься с ним здесь, в этой комнате, и выполнишь все, что он прикажет. А если, не дай Бог, ты его не ублажишь, я на тебе места живого не оставлю и продам в блудилище. И не видать тебе твоего братца как своих ушей, поняла? – И со сладенькой улыбкой он повернулся к Абелю.

– Гирш! – крикнула от дверей Беатрикс пьяным требовательным голосом, подбоченясь, как девка у дверей борделя.

– А теперь, господин казначей-фактор, я вас покину. Желаю тысячу удовольствий и спокойной ночи.

Он поклонился и вышел, заметив не без удовольствия ужас и омерзение в глазах Лээлин, к которой уже приближался, шелестя раззолоченными полами упланда, Абель Ган.

Увидев, что Ниссагль выходит, королева скользнула в глубь коридора. Тень ее косо прыгнула следом. Беатрикс прихрамывала. Ниссагль поймал ее за руку выше кисти и обнял за талию.

– Пошли поглядим, как у ворона с курвой сладится. Тут есть дырочки в стене. Старинные!

Дырочки были низко, и Беатрикс пришлось сесть на ковер. Ниссагль тут же дал волю рукам и залез к ней за корсаж, а она, напряженно дыша, приникала то одним, то другим глазом к узкому отверстию. Но очень скоро это ей надоело.

– Черта ли в этом? Они все равно пока еще только разговаривают.

– Ну я покажу ей разговоры…

– Что мы, сами не можем, что ли? – Беатрикс потянулась к Ниссаглю, он с готовностью раскрыл ей навстречу объятия. Он только того и ждал от нее.

– … Вы очень красивы, Лээлин, вы сами не ведаете, как вы красивы. При виде вас я теряю рассудок. Гирш предложил мне вас, и он действительно поступил как лучший друг. Если бы я взял вас силой, я, быть может, остался бы его лучшим другом, но был бы не в ладах с собственной совестью. – Глаза Гана горели мрачным огнем, щеки испятнал темный румянец. – Я люблю власть, люблю внушать страх, но быть кому бы то ни было отвратительным не доставляет мне удовольствия. Шлюха продается равнодушно, любовница любит и желает… Вы мне слишком нравитесь, чтобы я пренебрег вашим отвращением… Может, вам лучше отправиться домой, Лээлин? От пьяных вельмож вы не дождетесь добра.

– Эскорт Ниссагля не подчинится мне… Я невольница. Мне не выбраться отсюда до рассвета… И… и он может избить меня, если вы не… не… Она беспомощно опустила глаза. – Я слышала, они хотели подсматривать за нами…

– Не сравнивал, но думаю – побои не так противны, как совокупление с тем, кто отвратителен.

– Я устала. Делайте со мной что хотите. Ган грустно улыбнулся.

– Я хотел бы, чтобы вы уехали домой и, если это возможно, не думали обо мне плохо, Лээлин. Когда-то, – он осторожно положил руку ей на плечо, – когда-то я носил ушастый чепец и был унижен больше вас. Я и думать не думал, что смогу одеваться в парчу и отказываться от прекрасной женщины, которую мне предлагает счастливый любовник королевы. Я был так унижен тогда, что не имел права даже ненавидеть. Да и какой смысл в ненависти, если не имеешь возможности отомстить! Я мог только терпеть. И я терпел. Я копил деньги. Я ссужал их знакомым, чтобы они во мне нуждались. Я сам удивлялся собственному везению. Потом я покупал себе лучших женщин, потому что по собственной воле они не могли меня полюбить. И вот мне кажется, теперь я мог бы отыграться. Но я не вижу, за что отыгрываться и на ком. Прошлое ушло, а будущее – безоблачно. Уезжайте домой, Лээлин. Вы мне нравитесь, я бы даже хотел сделать вас своей женой, мне бы это позволили, и уж тогда никому бы вас не отдал, даже лучшему другу. Лээлин, милая, ну не надо плакать… Я больше чем уверен, что Гирш занят с королевой и думать о вас забыл. Дайте мне руку, я отвезу вас в моих носилках…

Она всхлипнула и покачала головой.

– Нет…

– Почему?

– Вы, – тихо начала охрипшим от волнения голосом, и Ган затаил дыхание, – вы очень добры ко мне… И я хотела бы… Я хотела бы. – Она покосилась на кровать и умолкла. Гана пронизала дрожь. Он вскинул и уронил руки.

– Напрасно. Ах, как это напрасно! Ведь я не удержусь. Вы мне слишком нравитесь, Лээлин. А я вам все-таки слишком противен…

– Нет, – одними губами ответила она.

– Лээлин, Лээлин. – Он с благоговейной бережностью поцеловал ее, словно все еще надеясь устоять. Она даже не закрыла заплаканных глаз. Он поцеловал ее снова, и еще, и еще, – наконец, оторвавшись на миг от ее губ, он заглянул ей в глаза и не увидел в них прежнего отвращения.

– Прекрати реветь! – Ниссагль повернулся на другой бок, оперся локтем о подушку и закатил Лээлин звонкую пощечину. – Дай мне спать! Не сомкнуть глаз в собственном доме – то музыка, то рев! Твои наряды стоят по секвестированному поместью каждый, в тебя наконец-то перестали кидать камнями, а ты все недовольна! Хватит, надоело, шлюха, хватит! – Он еще раз ее ударил, потянул мышцу на шее и с ругательством повалился на перину.

– Зачем было меня брать, – прошептала Лээлин, глядя на сходящиеся шатром грани резного потолка, – зачем, если нисколько не любите, если отдаете меня каждому встречному-поперечному, а сами смотрите через щелки с королевой? И все время, все время обманываете… Я ведь исполняю все, что вы требуете: я покоряюсь каждой вашей прихоти, я ни разу не сказала ни полслова поперек, я смотрю в глаза своим друзьям и родичам так, словно их не узнаю… А вы уезжаете каждую ночь в Сервайр, чтобы мучить Эласа, а потом приходите и бьете меня по лицу…

– Я, может, нарочно выжидаю, пока народ привыкнет, что ты моя любовница и я тебе потакаю! – соврал Гирш так лихо, что сам на секунду в этом уверился. – Может, мне самому все это надоело, – продолжал он, воодушевляясь, – а тут ты еще ноешь, не даешь спать! Я вообще сделал тебе большое одолжение, согласившись на ту единственную плату, которая была тебе по карману, а ты еще и смеешь требовать любви! Да кому ты нужна, глупая, бесчувственная кукла! Даже прикинуться толком не можешь! Молчишь как пень, а потом скулишь свои песенки! Любая шлюха понимает в любви больше тебя!

– Так, может, вы хотите, чтобы я шла поучиться на улице Куок? – севшим от отчаяния голосом спросила Лээлин.

– А почему бы нет, моя сладость? Ты бы там встретила множество знакомых, когда-то почтенных дам, и кое-что у них переняла. Например, научилась бы не валяться на постели как бревно и не воротить от меня морду!