Алли замолк. Глаза его, устремленные в одну точку, были тусклыми. Когда он продолжил, голос его звучал глухо, и слова он произносил с видимым усилием.

– … Она поцеловала голову. «Я делаю это, – сказала она, – при условии, что вы поклянетесь исполнить любой мой каприз». Мы поклялись в шутку. Назвали это «Клятвой поцелуя». И вот она берет ее в руки, целует, и я вижу, Этери, совершенно отчетливо вижу, как эта голова ей отвечает! Мертвая голова отвечает на поцелуй! Отрубленная голова! Они целовались взасос! Эти синие губы, эти волосы дыбом… Мы разошлись, потрясенные ее поступком, и до сих пор не в силах напомнить друг другу про это. Говорю «друг другу», потому что мы все здесь. Легко догадаться, что желанием Беатрикс, когда пришло время выполнять «Клятву поцелуя», было видеть нас всех тут. Только с тех пор это уже «Клятва отрубленной головы». Мы стали после этого ее рабами. Когда наша служба ей не понадобится, она нас убьет. Надо еще сказать, что все южане при дворе в нее влюблены, и не только южане. Это один из даров отрубленной головы. Я понял со временем, что ей может противостоять только самое цельное, самое твердое и верное сердце, а в ком есть какой-либо изъян, тот рано или поздно падет к ее ногам, станет рабом и погибнет. У вас такое сердце, Этери, потому я позвал вас. А ведь я помню ее легкомысленной девочкой, она и голову-то поцеловала просто из легкомыслия. Теперь, Этери, самое главное. Ей нельзя жить. Она всего лишь одно из многих орудий Зла, но так мы выявим его признаки, чтобы не давать ему развиваться, угадывая и устраняя новую жертву. Вот. Я сказал все. Теперь я жду, что скажете вы.

Как звенит в ушах. Как трудно дышать. Разум мутится от тысячи мыслей и воспоминаний, подтверждающих правоту Алли. Заклятия не действуют на сущность Зла, словно в ней ничего нет, одна пустота…

– Что я должен делать? – Этери не узнал собственного голоса, внезапно охрипшего.

– Прежде всего молчать. Молчать всем. Вы поверили мне сразу, поверили сердцем, но ваши родственники рассудительнее вас, они не поверят мне, ведь я человек. Но вы сможете со всем справиться сами, Этери, если послушаетесь меня. Мне кажется, я знаю верный путь. После того поцелуя она взялась за яды, как-то научилась делать их из минералов, эти снадобья. Опоенный может умереть через миг или через год в зависимости от того, в каком напитке растворен яд и сколько его дано. А умирает жертва вроде как не от отравы, а от удара или разрыва сердца, так что анатомы ничего не найдут в ее кишках после смерти, особенно если она долго хворала. И мне кажется, что Беатрикс тоже надо убить ядом, то есть ее же орудием. Мне думается, тогда замкнется хотя бы один из бессчетных кругов Зла. Я могу достать яд. Я возьму его у королевы. Она думает, что я ей раб. Но я сумел излечиться от любви к ней, хотя и потерял при этом сердце, оно как бы истлело. Я слишком устал, чтобы нанести удар, и слишком многим я еще с нею связан, поэтому уповаю на вашу помощь. Вы молоды и крепки как алмаз, Этери. Я верю, что вам это удастся…

Он замолк, отвернулся к стене, его лицо скрыла тень. Пламя плясало на стеклянных лепестках чужеземных светилен. Потолок затянуло голубоватой пеленой благовонного дыма.

– Я… Я говорю вам «да», Алли. Я готов.

– Хорошо, Этери. Вы меня утешили и обнадежили. На днях вам будет доставлено снадобье. Благодарю. Камергер устало прикрыл глаза. Этери понял, что беседа подошла к концу, и вышел, не чуя ног. В груди его бушевала буря.

Алли переждал несколько минут, приподнялся на локте, потом неслышно соскочил с ложа и крадучись устремился по коридору в королевские покои.

У Беатрикс тоже было полутемно, но пахло лишь разогретым воском – она палила два трехсвечника. Эккегарда не было, он зачем-то был зван с пира к отцу в дом. Склонив голову, Беатрикс подставляла Xeне недлинные светлые волосы. Посекшиеся концы поблескивали, как колючая звездная пыль, редкозубый черепаший гребень потрескивал, отдельные тончайшие волосинки слабо мерцали в темном воздухе. Наконец Беатрикс распрямилась и откинула волосы назад. Она раскраснелась от прилившей к лицу крови, глаза блестели. На ней была тяжелая бархатная сорочка на случай приема в постели.

Она отпустила Хену и, стукнув деревянными подошвами ночных туфель о приступку ложа, взобралась на постель и улеглась. Алли никак не мог успокоиться после разговора с Этери, и, чтобы хоть немного отвлечься он поднял и начал крутить в руках одну из сброшенных королевой туфель. Обычный такой сафьяновый домашний башмак без задника, на толстой подошве, обшитый до смешного пушистым мехом. У королевы была склонность к шутовским вещицам. Ему сразу подумалось, как это противоречит всему, что он наговорил про нее Этери Крону. С ее привычкой в припадке бешенства швырять об стену туфли, отбивать ладони о столешницы и каминные полки, сквернословить на всю Цитадель, с ее нахрапистым бесстыдством и панибратскими манерами Беатрикс никак не могла быть безликим Злом.

Это была весьма неглупая, властолюбивая и неразборчивая южанка, без стеснения завлекавшая в свои альковы всех без разбора – от гвардейца до магната.

– Кончено, он купился! – пропел Алли, выронил туфлю, которая упала на ступеньку, со ступеньки соскочила на пол.

– И что ты ему наплел? Вкратце?

– М-м… – Алли помялся. – Я немножко воспользовался твоим прошлым. Фаворит искал в ее глазах одобрение, но она смотрела холодно и бесстрастно.

– Ну?

– Рассказал о поцелуе с мертвой головой. Просто мне показалось, что так будет убедительно.

– Т-тебе показалось… – хмуро повторила Беатрикс, помолчав. – Ты не мог бы все-таки пересказать мне содержание вашей беседы?

Выслушав Алли, она сказала:

– Ладно. Как заманчивая история это хорошо. Но не трогай, пожалуйста, в другой раз мое прошлое, Энвикко. Мне это неприятно. Так ты говоришь, он поймался?

– С потрохами. Малыш жаждет подвига. А тебя я расписал ему настоящей нелюдью. Да еще нового рода. Так что он клюнул с первого заброса.

– Позволь же поинтересоваться, что значит нелюдь нового рода?

– Это… Ну, раньше были, к примеру, дракончики, летали тут, понимаешь ли, крали с башен этаретских дев. Ну, пигмеи, гномы-карлики, ведьмы-оборотни – в общем, всякое такое, о чем тебе няня в детстве рассказывала в те редкие часы, когда не путалась с конюхом. А теперь, говорил я ему, делая страшное лицо, их вывели, и Зло потеряло облик, стало бесцветным вроде воздуха, летает по миру и иногда вселяется в людей, делая из них врагов всего этаретского рода. И от этого мир как бы разваливается, гниет, что ли… Вот что я ему сказал.

– Ну, – Беатрикс сдержанно улыбнулась, – я-то всегда знала, что мир был, есть и будет просто большой кучей дерьма, и не важно, кто его наклал: Бог, Дьявол или Сила, потому что оно все равно, прорва его побери, воняет и будет вонять, потому что если дерьмо перестанет вонять, то мир, извините, кончится.

– Ты простишь маленького Этери?

– Свою порцию плетей он получит хотя бы за то, что его свитский попал мне свинчаткой по колену, а потом хватит с него ссылки.

– Понимаю. Ну так дай же мне, моя королева, яду, ведь если ты теперь невеста, у меня может не быть повода в ближайшие дни оказаться в твоей опочивальне.

– Вынь сам из тайника. Не мне же вставать. Тем более что я великое Зло.

– Не великое, а безликое. Ты точно уверена, что имеешь противоядие?

– Помилуй, в той же коробочке, что и пойло!

– А они не могли там как-нибудь…

– Да ну что ты, миленький! Это же старинные зелья, наследственные, а не сварганенные самоучкой после пылких лобзаний с мертвой головой. Можно сказать, мое приданое. Раньше бедные молодые бесприданницы, если понимали в этом деле толк, через пять лет, побывав раза три замужем, становились богачками, и, что интересно, их никто никогда на этом не ловил. Только земля слухами полнилась…

В дверь постучали. Королева заволновалась.

– Ладно, иди, иди отсюда. Эккегард приехал.

Эккегард был сумрачен. Вошел так стремительно, что качнулись языки свечей, устало опустился в массивное кресло, скрытое под складками ковра. Беатрикс кружила возле ложа, огоньки роились в ее напряженных глазах. Он едва на нее взглянул. Его лицо холодно светилось в полумраке, словно сохранило голубоватый отблеск лунной ночи или отсвет зеленых свечей отцовского дома.