– Нет-нет, я не спал.

– Вы нездоровы, Эринто?

– Почему вы так решили, светлейший магнат?

– Когда вы читали письмо короля, то дрожали, бледнели и были не в себе. А после этого лежите целый день в одиночестве и выглядите отнюдь не лучшим образом, и простите.

– Вы правы, мне слегка неможется, но и только. Я, возможно, придаю этому слишком большое значение.

– Скажите честно, что вас ждет, если мы откажемся удовлетворить требования вашего короля?

Нет, это была уже не дипломатия. Кажется, ему открыто предлагали помощь. Или он ошибается?

– Вы молчите, из чего я могу сделать вывод, что ничего хорошего. Публичная пытка и узилище в Лоа. – думаю, что я сказал правду, позволив вам не порочить вашего короля.

Эринто смог только вздохнуть. Аргаред продолжал, прохаживаясь по ковру взад-вперед.

– Дело в том, Эринто, что я хотел бы видеть вас среди Этарет. Среди нас. Бороться с тираном честно, тем более в одиночку, нельзя. Я получил жестокий урок, прежде чем окончательно осознал это. Мы вынуждены были пойти на хитрость, чтобы заманить Беатрикс в ловушку. Мы отвлекли ее внимание на наше войско, чтобы она не заметила врага у себя в доме. И мы не можем пойти на уступки Аддрику. Это наше решение, я могу огласить его перед вашим посольством в присутствии Совета. Но я не хочу, чтобы из-за двух тиранов страдали вы, Эринто. Я предлагаю вам свою дружбу и защиту Эманда. Когда мы расправимся с войском королевы, когда коронуем ее сына, когда изберем законнейшего регента, вы по праву станете первым рыцарем двора. Тогда Ноанх Марена и император освободят вас от клятвы Аддрику, если это будет для вас иметь значение. Но, мне кажется, клятва узурпатору недействительна уже с момента принесения, насколько я знаю историю и законы.

– Вы сказали то, что не смел сказать я… – Эринто вздохнул с облегчением. – Как мне вас благодарить?

– Ваше согласие будет самой большой благодарностью. Оно освобождает нас от сомнения в том, что мы стоим на стороне правды, а не на стороне гордыни. Я надеюсь, у вас нет в Элерансе родственников или очень близких друзей?

– Судьба моя сложилась так, что я один.

– Хорошо. Я имел глупость покинуть моих детей, и я потерял их. Я не хочу, чтобы вы пережили что-то подобное.

– Светлейший магнат… Для меня большая честь ваша дружба и ваше покровительство… Но… я считаю себя перед вами виноватым. Дело в том, что я имел несчастье полюбить Беатрикс, не зная, кто она. Это было несколько лет назад, в Авене. А когда я узнал, кто она, то имел неосторожность сказать ей в лицо все, что думаю о ней, – он на миг сокрушенно смолк, потом продолжил тише, – и на аудиенции его величество Аддрик сказал мне, что это я ее разозлил, что это моя вина во всех смертях, во всех несчастьях, что если б я только не отверг ее, она не стала бы причинять никому зла… Я говорю вам это, потому что считаю – меж нами не должно быть недомолвок.

Окер молчал. Когда он заговорил вновь, слова его звучали странно:

– Эринто, я мог бы рассказать вам эту историю с другого конца. Чтобы действительно не было недомолвок. Могу ли я рассчитывать, что вы не побоитесь грязной правды, где есть вожделение, ревность и разврат?

– После всего, что со мной было, я вряд ли испугаюсь.

– Ну ладно. Я не знаю, как Аддрик узнал, что вы влюблены в нее, должно быть, вас просто выследили. Но я тоже довольно давно об этом знаю. И догадываюсь, что вы любите ее до сих пор. Так вот, Родери Раин, мой незаконный сын, который тогда в Авене открыл вам, кого вы имели несчастье полюбить, сделал это, конечно, не из боязни за вашу честь и ваше имя, как он вам сказал. Прошу не судить его строго. В то время он числил меня среди своих врагов и сам был любовником королевы. Но не думайте, что он приревновал ее к вам. У него довольно уродливые взгляды на любовь. Он не ревновал ее к солдатам, с которыми она заигрывала, к другим молодым и сильным мужчинам, которым она отдавалась. Коннетабль тогда был ее любовником одновременно с Родери. И моего сына это ничуть не задевало. Но однажды, как он мне рассказывал, он застал у нее Гирша Ниссагля, начальника Тайной Канцелярии. Думаю, вам доводилось слышать об этом чудовище. Этот Гирш ростом мне едва по плечо, лицо у него уродливое, он красится, как женщина. Кроме того, про него ходили слухи, что он принуждал молодых узников к мужеложству… И вот Родери, увидев, кого она ему предпочла и как нежно с этим выродком обходится, решил отомстить и поджидал лишь удобного случая. Каковым и представилось ее внимание к вам. Думаю, что она по-своему вас любила, поэтому ваши слова должны были причинить ей немалую боль… Впрочем… Должен вас успокоить – если бы вы ее и не отвергли, не думаю, что это отвратило бы королеву от исполнения ее жестоких замыслов. Ну, может, она бы год забавлялась с вами, но потом вы ей надоели бы, и она изменила бы вам или убила бы вас, как уже случилось не с одним ее любовником. Вот такова эта история с другого конца. Думаю, я убедил вас, что вашей вины ни в чем нет.

– Простите… Можно задать вопрос, не связанный с вашим рассказом? Ночью сегодня мне показалось, что я слышал крик. Крик боли. Я сразу проснулся… Что это было?

– Вы тоже слышали?

– Это… она?

– Да. Она узнала, что умрет. Ее голос до сих пор звучит у меня в ушах. Она крикнула: «Нет!» И упала без памяти…

– Значит, она должна умереть? – Эринто скорбно улыбнулся.

– Да, таково решение. Может, вы хотите увидеть ее?

– Нет.

– Мужественный ответ. Впрочем, не думаю, что она сама захочет вас видеть. В ней что-то надломилось, она почти все время молчит.

– Она боится?

– Должно быть. Я не видел ее со вчерашнего дня. Такие неистовые, как она, обыкновенно боятся смерти.

– И что же за смерть ей уготована? – В голосе Эринто нарастало болезненное любопытство.

– Мой сын Родери хочет применить что-нибудь из того, что измышлял Ниссагль для наших несчастных родичей. Я против. Будет достаточно, если ее просто обезглавят. Я хочу, чтобы это выглядело как торжество справедливости, а не как обычная месть. И кроме того, если королева мнит себя правой и невиновной, то и такая смерть покажется ей ужасной. Я жалею, что сбежал ее палач. Во-первых, это был мастер, во-вторых, было бы справедливо, если бы она умерла под топором нанятого ею же палача.

– И когда казнь?

– Через несколько дней. Это еще не определено точно. Простите, Эринто, думаю, что на это время вам лучше покинуть Хаар. Я покорен вашей твердостью, но угадываю действительную силу ваших чувств к ней. И поверьте, лучше не испытывать себя. Вы можете с собой не совладать.

– Благодарю вас, я понимаю. Это опять было то, о чем я стеснялся сказать.

– Я рад, что мы думаем одинаково.

– Как она там?

– Да кто ж ее знает? Лежит. – Солдат равнодушно пожал железными плечами. Лицо у него было красное, щетинистое, изо рта клубился пар.

– Ничего не просила?

– Да нет. Как принесли ее оттуда, так и лежит.

– Так как, может, она уже умерла давно, а? – Окер гневно сузил глаза. Солдат начинал его бесить.

– Нет. Пар видно. Значит, жива, ваша светлость. Уже не хватало сил объяснять им, чтобы они вместо «светлости» говорили «яснейший магнат». Аргаред смолчал.

– Хорошо, открой.

Стены узилища белели от инея. Иней, казалось, покрыл и ее посеревшее лицо, опущенные веки, полуоткрытый шелушащийся рот. Сможет она говорить? Он достал приготовленную флягу с винной настойкой.

– Беатрикс… Она не отозвалась.

– Беатрикс, очнись же.

Только тут она открыла глаза, темные, пустые, как глаза бессловесной твари.

– Выпей вот это. – Пришлось одной рукой поддержать ей голову, другой прижать к губам горлышко. Она сделала несколько глотков и, застонав, отвернулась.

– Легче стало? Молчит.

– Мне надо поговорить с тобой. Ты можешь говорить?

– Да. – Странно, что это было сказано не дрожащим шепотом, а твердым голосом.

– Ты видишь, к чему привело твое молчание?

Она не ответила.