Анника порылась в столе и взяла ручку.

— Где она живет?

— Как ты думаешь, его могли убить? Как ты думаешь, что они могут сделать с нашим проектом? Хотят ли его утопить? Не считаешь ли ты, что мы каким-то образом можем быть вовлечены…

— Где живет эта женщина?

Томас замолчал, но в этом молчании слышалось угрюмое недовольство.

— Зачем тебе это? — спросил он наконец.

Анника покусывала кончик ручки, вертела ее в руке и постукивала ею по зубам.

— Ты говоришь как ребенок, — сказала она. — Убили человека, а ты волнуешься из-за своей работы.

На этот раз ответ последовал без задержки и громко:

— А что ты сама делаешь в случае каждого убийства? Единственное, о чем ты думаешь, — это о реакции начальства и зависти коллег.

Она оставила ручку в покое, положила ее на стол и почувствовала звенящий вой в левом ухе. Она уже решила, что Томас отключился, когда в трубке снова послышался его голос.

— Недалеко от Эстхаммара, — сказал он, — в какой-то деревне в Северном Уппланде. Они сельские жители. Не знаю, насколько поздно я вмешался в это дело, это зависит от меры нашей ответственности и от того, к каким выводам придет полиция.

Она пропустила мимо ушей его оскорбление.

— Ты говорил со следователями?

— Сначала они расценили эту смерть как самоубийство, но после показаний супруги решили более внимательно изучить обстоятельства.

Анника снова положила ноги на стол.

— Из одного факта, что человек был убит, не следует делать вывод, что его застрелили из-за политики, если ты понимаешь, что я имею в виду. У него могли быть долги, злоупотребления, совращение малолетних, у него, в конце концов, мог быть душевнобольной сосед и бог весть что еще.

— Это понятно, — согласился Томас. — Сиди на месте и жди у моря погоды.

— Кроме того, — сказала Анника, глядя на занавески, — как ее зовут?

Последовало недолгое, но красноречивое молчание.

— Кого?

— Разумеется, женщину, которая тебе звонила.

— Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это дело.

Этот вялотекущий антагонизм тянется давно. Делать было нечего, Анника капитулировала.

— Твоей работе ничего не грозит, — сказала она. — Напротив, если этого человека действительно убили, то ваш проект приобретает еще большую значимость. Если политика связана с такой грязью, то вам следует запустить ваш проект как можно раньше. Возможно, удастся предотвратить такие трагедии в дальнейшем.

— Ты так думаешь?

— На этот раз плохими парнями будете не вы, поверь мне. Даже хорошо, что я напишу эту статью.

Четыре секунды Томас молчал. Анника отчетливо слышала его дыхание.

— Гуннель Сандстрем, — произнес он наконец. — Мужа звали Курт.

Томас отключился и вытер вспотевший лоб. Он едва не проговорился.

Когда Анника спросила, как «ее» зовут, он мысленно видел Софию Гренборг, ее блестящие волосы и веселые глаза, явственно слышал звонкий стук ее каблучков, чувствовал аромат ее духов.

Чуть-чуть, подумал он, в растерянности даже не понимая, что значит это «чуть-чуть». Он понимал только, что в нем что-то зажглось, с ним что-то произошло, в нем что-то началось, и он не знал, что можно сделать с этим «что-то», и все же не хотел, чтобы все осталось по-прежнему.

«Что-то» была София Гренборг, живущая в Эстермальме, в доме ее родителей.

Она понравилась бы его матери, пронеслось в голове Томаса. Он мельком вспомнил Элеонору. Внешность была ни при чем. Элеонора была высокая и худощавая, а София пониже и очень милая, но общим между ними было нечто другое — отношение, серьезность, что-то глубоко привлекательное, то, чего была начисто лишена Анника.

В меблированных комнатах плохая звукоизоляция, и однажды он слышал, как Анника описывала по телефону Элеонору. В этом что-то было: Элеонора и София чувствуют себя свободно в коридорах власти на собраниях, в великосветских салонах и в барах международных отелей. Анника так и осталась угловатой и скованной, она вечно разбрасывает везде свою одежду и выглядит так, словно постоянно стремится вылезти из кожи вон. Когда они путешествовали, она всегда стремилась пообщаться с местным населением и пошататься по дешевым кабачкам, мало интересуясь культурным наследием и бассейнами частных отелей.

Он дважды откашлялся, поднял трубку и набрал прямой номер Софии Гренборг в областном совете.

— Все отлично, — сказал он, — я свободен, после встречи можем пойти в джазовый клуб.

Анника взяла в редакции автомобиль с шипованными шинами, которые могли здорово пригодиться на узких дорогах Северного Уппланда. Радио было настроено на какую-то коммерческую станцию, и Анника оставила ее, пока не было рекламы.

Почти семьсот метров по Эссингеледен она ползла в черепашьем темпе, ритмичная музыка начала действовать ей на нервы, и она переключилась на Р-2. Новости на сербскохорватском сменились новостями на арабском, потом на сомалийском. Она вслушивалась в мелодику фраз чужих языков, пыталась разобрать знакомые слова, понять, о каких местах, о какой стране и о каком президенте идет речь.

После ресторана «Ерва» движение стало менее плотным, автомобили еще больше поредели, когда Анника миновала ответвление на аэропорт Арланда. Нажав педаль газа, она на приличной скорости домчалась до Упсалы, а оттуда свернула направо, к Эстхаммару.

Вокруг теперь простирались спокойные сельские пейзажи, чернозем, перечеркнутый замерзшими бороздами, островки деревень с красными домами, белыми оштукатуренными коровниками, села со школами и продовольственными рынками, ухоженное жилье, где проживали свою жизнь люди, о которых она не имела ни малейшего представления, колбасные лавки с занавесками из IKEA, украшенными абстрактными узорами, и с рождественскими гирляндами. Тусклый серый свет стирал очертания, делал их нечеткими. Анника включила стеклоочиститель.

Чем дальше к северу она ехала, тем уже и извилистее становилась дорога. Она целую милю тащилась за автобусом, ехавшим со скоростью шестьдесят километров в час, но потом смогла его обогнать, и это немного уменьшило мучившее ее напряжение. Главное было собраться и выехать из редакции. Она порылась в сумке и с самого дна достала описание пути, которое продиктовала ей по телефону Гуннель Сандстрем.

Мимо развязки, семь километров, а потом по правую сторону покажется красный хутор, у подъездной дороги конюшня. Перед верандой дома — маленький садик. Описание очень ясное и понятное, но Анника ухитрилась проехать мимо подъездной дорожки, ей пришлось резко затормозить, и только теперь она поняла, что дорога и правда была скользкой. Анника пропустила запряженную лошадью повозку и на холостом ходу проехала назад, внимательно рассматривая двор.

Большой старый деревенский дом справа, отделанный новыми панелями. Оконные рамы нуждались в покраске. Сравнительно новая веранда, затянутая яркими вязаными занавесками, на кухонном окне маленькая белая фарфоровая лампа и фигурки четырех святых. Слева — хозяйственные постройки, силосная башня, скотный двор и мастерская, навозная куча и какие-то сельскохозяйственные машины, которыми, кажется, давно не пользовались.

Настоящая сельская глубинка, подумала Анника, работящая, но не педантичная, традиционная, но не сентиментальная.

Анника заглушила мотор и заметила женщину, которая словно тень мелькнула в кухонном окне.

— Входите, — сказала Гуннель Сандстрем. У нее был высокий голос и опухшие от слез глаза.

Анника протянула ей свою сухую руку.

Женщина возрастом за пятьдесят была небольшого роста, приземистая и полноватая. Она излучала ясность, которой сама не придавала особого значения. Коротко подстриженные седые волосы, бордовая кофта, перехваченная поясом.

— Я сочувствую вашему горю, — сказала Анника, понимая, что звучит это неуклюже и неуместно, но судорожно вздернутые плечи женщины немного опустились, значит, слова оказались верными.

— Пожалуйста, раздевайтесь. Будете кофе?