Она осветила забор в десяти метрах от ленты. Там погиб Бенни. Комиссар Сюп был прав, говоря, что Бенни Экланду было суждено закончить жизнь воздушным полетом.

Анника стояла с фонариком в руке, прислушиваясь к отдаленному заводскому гулу. Она снова краем глаза увидела в окне — теперь в правом — силуэт мальчишеской головы.

Надо постучаться, раз она все равно здесь.

Во дворе стоял непроглядный мрак, и Аннике пришлось посветить под ноги фонариком, чтобы не споткнуться. Дом походил на автомобиль со свалки. Казалось, он готов вот-вот обрушиться, железная крыша проржавела, краска со стен давно облупилась.

Она выключила фонарь, сунула его в сумку и вошла в узкую дверь подъезда. На лестничной клетке стоял непроглядный мрак.

— Что вы тут делаете?

Она едва не задохнулась от неожиданности и принялась лихорадочно рыться в сумке в поисках фонарика. Говорили справа. Это был ломающийся голос подростка.

— Кто здесь? — с трудом выдавила из себя Анника.

Раздался щелчок, и подъезд залило ярким светом. Анника растерянно зажмурила глаза. Ей показалось, что покрытые коричневым налетом стены падают на нее, что потолок вот-вот ее раздавит… Она схватилась руками за голову и вскрикнула.

— Что с вами? Успокойтесь.

Мальчик был в толстых вязаных носках, долговязый и худой. Он стоял, опершись спиной о дверь с табличкой «Густафссон», и смотрел на Аннику сумрачно и настороженно.

— Господи Иисусе, — сказала Анника, — как ты меня напугал.

— Я не сын Божий, — усмехнулся парень.

— Что? — переспросила Анника. В ушах ее зазвучал хор ангелов: зима тоскует по жаркому лету. — Будьте вы прокляты! — крикнула она им.

— Вы что, ненормальная? — спросил мальчик.

Она собралась с духом и посмотрела ему в глаза.

В них читалось любопытство, смешанное со страхом. Голоса стихли, потолок встал на место, стены перестали трястись.

— Нет, просто у меня иногда кружится голова.

— Что вы здесь высматриваете?

Она вытащила из сумки мятую салфетку и вытерла нос.

— Меня зовут Анника Бенгтзон, я журналистка и приехала сюда, чтобы увидеть место, где погиб мой коллега.

Она протянула мальчику руку, и он, немного поколебавшись, ответил на рукопожатие.

— Вы знали Бенни? — спросил он и высвободил из ее ладони свои узкие пальцы.

Анника покачала головой.

— Нет, но мы писали об одних и тех же вещах, — сказала она. — Вчера я должна была с ним встретиться.

Свет на площадке снова погас.

— Значит, вы не из полиции? — уточнил парень.

— Ты не можешь включить свет, дорогой? — попросила Анника, чувствуя, что впадает в панику.

— Вы и правда не в себе, — уверенно произнес мальчик. — Или просто боитесь темноты?

— Нет, я не в себе, — призналась Анника. — Включи, пожалуйста, свет.

Мальчик щелкнул невидимым выключателем, и лампа мощностью сто пятьдесят ватт осветила подъезд до последнего закоулка.

— Послушай, — сказала Анника, — а не могу ли я воспользоваться вашим туалетом?

Мальчик засомневался:

— Вы же понимаете, что я не могу пускать в дом чужих людей.

Анника не смогла сдержать смех.

— Ладно, — сказала она, — тогда мне придется писать прямо на лестнице.

Мальчик округлил глаза и открыл дверь, не снимая руки с ручки.

— Только не говорите ничего мамаше, — попросил он.

— Честное слово, не скажу, — пообещала Анника.

Ванная была застлана украшенным розовыми солнышками виниловым ковриком, модным в семидесятые годы. Она ополоснула лицо, вымыла руки и пригладила руками волосы.

— Ты знал Бенни? — спросила она, выйдя из туалета.

Парень молча кивнул.

— Кстати, как тебя зовут? — спросила Анника.

Мальчик опустил глаза.

— Линус. — Голос его пробежался — вверх-вниз — по всем пяти буквам имени.

— Линус, — сказала она, — знаешь ли ты в доме кого-нибудь, кто видел, что случилось с Бенни?

Мальчик прищурил глаза и сделал два шага назад.

— Так вы все-таки из полиции, или как?

— Ты оглох, или как? — передразнила Анника. — Я такой же газетный писака, как Бенни. Мы писали об одних и тех же вещах. Полиция утверждает, что кто-то случайно сбил Бенни и скрылся с места происшествия. Я сомневаюсь, правда ли это. Может быть, ты знаешь того, кому доподлинно известно, что произошло той ночью?

— Полицейские уже были здесь и спрашивали то же самое.

— И что ты им сказал, Линус?

Голос мальчика сорвался на фальцет, когда он заговорил.

— Что я ничего такого не видел. Что пришел домой, когда обещал. Что ничего не знаю. А теперь уходи!

Он шагнул к ней, подняв руки, словно собирался вытолкнуть ее за дверь. Анника не сдвинулась с места.

— Есть разница между разговором с полицией и раз — говором с прессой, — медленно произнесла Анника.

— Это понятно, — ответил Линус. — Когда говоришь с прессой, на следующий день попадаешь на первую страницу.

— Каждый, кто говорит с нами, имеет право остаться анонимным, если хочет. Никакая власть не может спросить нас, с кем мы говорили, так как это ломает устои. Свобода высказывания. Бенни ничего не говорил тебе об этом?

Мальчик остановился, широко раскрыв глаза. В них читался явный скепсис.

— Если ты что-то видел, Линус, или знаешь того, кто видел, то этот человек может обратиться ко мне и все рассказать — его имя нигде не будет упомянуто.

— И вы поверите в то, что расскажет такой человек?

— Я не знаю, это, разумеется, зависит от того, чтоон может рассказать.

— Но вы же должны будете написать об этом в газете?

— Я напишу только факты, не упоминая о человеке, который их рассказал, если, конечно, он этого не захочет.

Она смотрела на мальчика, чувствуя, что на этот раз интуиция ее не подвела.

— Собственно, домой ты возвращался не тогда, когда был должен вернуться, не так ли, Линус?

Парень переступил с ноги на ногу и сглотнул так сильно, что кадык на худой шее судорожно дернулся вверх и вниз.

— Когда ты должен был вернуться домой?

— Последним автобусом номер один, он приходит в двадцать один тридцать шесть.

— На чем же ты приехал вместо этого?

— Есть еще ночной автобус, пятнадцатый. Он идет до Мефоса. Он возит мужиков в ночную смену на завод… я всегда им езжу, когда задерживаюсь.

— Но тогда тебе приходится идти пешком, не так ли?

— Это недалеко. Мне надо только перейти по мосту через железную дорогу, а потом пройти по Шеппергатан…

Он бросил на Аннику быстрый взгляд, развернулся на пятках и пошел в свою комнату. Анника пошла за ним. Когда она вошла, он уже сидел на кровати, застеленной покрывалом и украшенной вышитыми думками. На столе лежали учебники и стоял старенький компьютер. Комната была чисто убрана, все вещи расставлены и разложены по местам.

— И где же ты был?

Он поджал под себя ноги и сел по-турецки, молча глядя на руки.

— У Алекса есть широкополосный Интернет. Мы играли в Сети в «Теслатрон».

— Где твои родители…

— Мама, — перебил ее мальчик и бросил на нее сердитый взгляд. — Я живу с мамой. — Он снова потупился. — Она работает в ночную смену. Я обещал ей, что не буду поздно ходить по улице. Соседи тоже присматривают за мной. Поэтому мне приходится красться, когда я возвращаюсь домой поздно.

Она смотрела на этого рослого маленького мальчика, и вдруг на какое-то мгновение ее обожгла жуткая тоска по собственным детям. Глаза ее наполнились слезами, и пришлось несколько раз вдохнуть открытым ртом, чтобы они не полились по щекам.

Таким станет и Калле всего через несколько лет, подумала она. Чувствительным, рассудительным и ранимым.

— Значит, ты поехал другим автобусом, ночным? — спросила она дрогнувшим голосом.

— От конечной остановки он отъехал в половине первого. На этом же автобусе ехал и Бенни. Он знает мою мать. В Свартэстадене все друг друга знают, поэтому я спрятался на заднем сиденье.

— Он тебя не видел?

Мальчик посмотрел на Аннику, как на непроходимую тупицу.