– Что с вами? Успокойтесь.

Мальчик был в толстых вязаных носках, долговязый и худой. Он стоял, опершись спиной о дверь с табличкой «Густафссон», и смотрел на Аннику сумрачно и настороженно.

– Господи Иисусе, – сказала Анника, – как ты меня напугал.

– Я не сын Божий, – усмехнулся парень.

– Что? – переспросила Анника. В ушах ее зазвучал хор ангелов: зима тоскует по жаркому лету. – Будьте вы прокляты! – крикнула она им.

– Вы что, ненормальная? – спросил мальчик.

Она собралась с духом и посмотрела ему в глаза. В них читалось любопытство, смешанное со страхом. Голоса стихли, потолок встал на место, стены перестали трястись.

– Нет, просто у меня иногда кружится голова.

– Что вы здесь высматриваете?

Она вытащила из сумки мятую салфетку и вытерла нос.

– Меня зовут Анника Бенгтзон, я журналистка и приехала сюда, чтобы увидеть место, где погиб мой коллега.

Она протянула мальчику руку, и он, немного поколебавшись, ответил на рукопожатие.

– Вы знали Бенни? – спросил он и высвободил из ее ладони свои узкие пальцы.

Анника покачала головой.

– Нет, но мы писали об одних и тех же вещах, – сказала она. – Вчера я должна была с ним встретиться.

Свет на площадке снова погас.

– Значит, вы не из полиции? – уточнил парень.

– Ты не можешь включить свет, дорогой? – попросила Анника, чувствуя, что впадает в панику.

– Вы и правда не в себе, – уверенно произнес мальчик. – Или просто боитесь темноты?

– Нет, я не в себе, – призналась Анника. – Включи, пожалуйста, свет.

Мальчик щелкнул невидимым выключателем, и лампа мощностью сто пятьдесят ватт осветила подъезд до последнего закоулка.

– Послушай, – сказала Анника, – а не могу ли я воспользоваться вашим туалетом?

Мальчик засомневался:

– Вы же понимаете, что я не могу пускать в дом чужих людей.

Анника не смогла сдержать смех.

– Ладно, – сказала она, – тогда мне придется писать прямо на лестнице.

Мальчик округлил глаза и открыл дверь, не снимая руки с ручки.

– Только не говорите ничего мамаше, – попросил он.

– Честное слово, не скажу, – пообещала Анника.

Ванная была застлана украшенным розовыми солнышками виниловым ковриком, модным в семидесятые годы. Она ополоснула лицо, вымыла руки и пригладила руками волосы.

– Ты знал Бенни? – спросила она, выйдя из туалета.

Парень молча кивнул.

– Кстати, как тебя зовут? – спросила Анника.

Мальчик опустил глаза.

– Линус. – Голос его пробежался – вверх-вниз – по всем пяти буквам имени.

– Линус, – сказала она, – знаешь ли ты в доме кого-нибудь, кто видел, что случилось с Бенни?

Мальчик прищурил глаза и сделал два шага назад.

– Так вы все-таки из полиции, или как?

– Ты оглох, или как? – передразнила Анника. – Я такой же газетный писака, как Бенни. Мы писали об одних и тех же вещах. Полиция утверждает, что кто-то случайно сбил Бенни и скрылся с места происшествия. Я сомневаюсь, правда ли это. Может быть, ты знаешь того, кому доподлинно известно, что произошло той ночью?

– Полицейские уже были здесь и спрашивали то же самое.

– И что ты им сказал, Линус?

Голос мальчика сорвался на фальцет, когда он заговорил.

– Что я ничего такого не видел. Что пришел домой, когда обещал. Что ничего не знаю. А теперь уходи!

Он шагнул к ней, подняв руки, словно собирался вытолкнуть ее за дверь. Анника не сдвинулась с места.

– Есть разница между разговором с полицией и разговором с прессой, – медленно произнесла Анника.

– Это понятно, – ответил Линус. – Когда говоришь с прессой, на следующий день попадаешь на первую страницу.

– Каждый, кто говорит с нами, имеет право остаться анонимным, если хочет. Никакая власть не может спросить нас, с кем мы говорили, так как это ломает устои. Свобода высказывания. Бенни ничего не говорил тебе об этом?

Мальчик остановился, широко раскрыв глаза. В них читался явный скепсис.

– Если ты что-то видел, Линус, или знаешь того, кто видел, то этот человек может обратиться ко мне и все рассказать – его имя нигде не будет упомянуто.

– И вы поверите в то, что расскажет такой человек?

– Я не знаю, это, разумеется, зависит от того, что он может рассказать.

– Но вы же должны будете написать об этом в газете?

– Я напишу только факты, не упоминая о человеке, который их рассказал, если, конечно, он этого не захочет.

Она смотрела на мальчика, чувствуя, что на этот раз интуиция ее не подвела.

– Собственно, домой ты возвращался не тогда, когда был должен вернуться, не так ли, Линус?

Парень переступил с ноги на ногу и сглотнул так сильно, что кадык на худой шее судорожно дернулся вверх и вниз.

– Когда ты должен был вернуться домой?

– Последним автобусом номер один, он приходит в двадцать один тридцать шесть.

– На чем же ты приехал вместо этого?

– Есть еще ночной автобус, пятнадцатый. Он идет до Мефоса. Он возит мужиков в ночную смену на завод… я всегда им езжу, когда задерживаюсь.

– Но тогда тебе приходится идти пешком, не так ли?

– Это недалеко. Мне надо только перейти по мосту через железную дорогу, а потом пройти по Шеппергатан…

Он бросил на Аннику быстрый взгляд, развернулся на пятках и пошел в свою комнату. Анника пошла за ним. Когда она вошла, он уже сидел на кровати, застеленной покрывалом и украшенной вышитыми думками. На столе лежали учебники и стоял старенький компьютер. Комната была чисто убрана, все вещи расставлены и разложены по местам.

– И где же ты был?

Он поджал под себя ноги и сел по-турецки, молча глядя на руки.

– У Алекса есть широкополосный Интернет. Мы играли в Сети в «Теслатрон».

– Где твои родители…

– Мама, – перебил ее мальчик и бросил на нее сердитый взгляд. – Я живу с мамой. – Он снова потупился. – Она работает в ночную смену. Я обещал ей, что не буду поздно ходить по улице. Соседи тоже присматривают за мной. Поэтому мне приходится красться, когда я возвращаюсь домой поздно.

Она смотрела на этого рослого маленького мальчика, и вдруг на какое-то мгновение ее обожгла жуткая тоска по собственным детям. Глаза ее наполнились слезами, и пришлось несколько раз вдохнуть открытым ртом, чтобы они не полились по щекам.

Таким станет и Калле всего через несколько лет, подумала она. Чувствительным, рассудительным и ранимым.

– Значит, ты поехал другим автобусом, ночным? – спросила она дрогнувшим голосом.

– От конечной остановки он отъехал в половине первого. На этом же автобусе ехал и Бенни. Он знает мою мать. В Свартэстадене все друг друга знают, поэтому я спрятался на заднем сиденье.

– Он тебя не видел?

Мальчик посмотрел на Аннику, как на непроходимую тупицу.

– Он сильно нагрузился, очень сильно. Если бы он был трезвым, то поехал бы на машине, это же ясно.

Да, это ясно, подумала она, ожидая продолжения.

– В автобусе он спал, – сказал мальчик. – Водитель разбудил его в Мефосе. Пока он просыпался, я выскочил в заднюю дверь.

– Где жил Бенни?

– Вон там, на Лаксгатан.

Он махнул рукой в сторону, но Анника все же не поняла, где искать эту Лаксгатан.

– И ты видел, как он шел домой от автобусной остановки?

– Да, но так, чтобы он не видел меня. Я шел сзади, к тому же валил сильный снег.

Он замолчал. Аннике стало жарко в куртке. Не говоря ни слова, она сбросила ее с плеч, взяла в охапку и села на стул у письменного стола.

– Что же ты видел, Линус?

Мальчик еще ниже опустил голову и принялся переплетать пальцы.

– Там стоял автомобиль, – сказал он.

Анника ждала.

– Автомобиль? – спросила она наконец.

Он судорожно кивнул:

– «Вольво-V70», хотя тогда я точно этого еще не рассмотрел.

– Где ты его увидел?

Мальчик шмыгнул носом.

– Он стоял за забором футбольного поля, мне было видно только половину машины. Багажник был спрятан, я его не видел.

– Но ты же разглядел марку?