Эта мысль пришла ему в голову в караоке-баре. Билл вдруг понял, что зря стыдился своего голоса. Не такой уж он плохой певец. Следом вспомнилось желание дочери. Он — заботливый отец. Если Холли нужна песня из репертуара «Людей деревни», он найдет ей этот старый хит.

— И только поэтому ты звонишь? — Билл почти видел, как она качает головой. — А ты знаешь, который сейчас час в Шанхае?

Билл огляделся, ища глазами часы. Куда они подевались?

— Думаю, что поздно, — сознался он, вдруг ощутив сонливость. — Наверное, около четырех часов.

— Так около четырех или четыре? — Теперь она напомнила Биллу его учителя математики, который терпеть не мог, когда вместо точного ответа ученики начинали гадать. — Позволь напомнить тебе, что здесь вечер. Холли пора спать. Мне, конечно, приятно слышать, что после выпивки с Шейном ты еще помнишь о дочери. Но «Y. М. С. А» ей больше не нужна. Теперь ей позарез понадобились «Independent Women» из репертуара «Дестиниз чайлд». ^[51]Такую песенку ты знаешь?

Билл засмеялся. Значит, теперь Холли требует «Independent Women». Музыкальные вкусы дочери всегда удивляли, вдохновляли и завораживали его. Если у Бекки нет диска с этой песней, он обязательно найдет. Холли должна знать, что отец помнит о ней и любит ее.

— Бекка, позови Холли. Совсем ненадолго. Она наверняка еще не спит.

Молчание. Знакомое красноречивое молчание.

— Билл, я не стану вытаскивать ее из постели. Учти, что ей завтра в школу. Ты бы мог позвонить и пораньше.

— Ты права, — поспешно согласился Билл. — В следующий раз так и сделаю. Тогда скажи, как она? Как она дышит?

— В Лондоне воздух почище.

— А как твой отец?

Только сейчас Билл сообразил, что разговор нужно было бы начинать с этого вопроса. Оплошность стоила ему еще более красноречивого молчания жены.

— Скорее всего, ему придется делать операцию, — ровным, почти механическим голосом ответила Бекка. — Спасибо, что вспомнил, — добавила она.

Билла обожгло волной неприкрытого сарказма.

— Операцию? Какой ужас! Ты имеешь в виду шунтирование сердца?

— Вначале отец должен пройти катетеризацию сердца.

Голос Бекки зазвучал мягче. Билл чувствовал, что она кусает сейчас губы, чтобы не заплакать.

— Ему ввели в сердце какую-то трубку с красителем. По результатам анализа будут решать, нужна ли операция. — В горле у нее застрял комок. — Билл, я очень боюсь.

— Прости, Бекки.

Они опять замолчали, но теперь молчание было не тягостным, а успокаивающим для обоих.

— Твой старик выкарабкается, Бекки, — тихо сказал Билл. — Обязательно выкарабкается.

— Спасибо, Билл.

Она пыталась взять себя в руки. Билла захлестывала любовь к жене. Он понимал, каково ей сейчас.

— Пойду взгляну, как там Холли. Что-то она ворочается.

Теперь и он слышал хныканье дочери, доносящееся из детского монитора.

— Успокой ее. Я люблю тебя, Бекки.

— И я люблю тебя, Билл.

Они редко говорили друг другу о любви. Их любовь была подарком судьбы, и у обоих хватало мудрости не обесценивать этот подарок.

Билл положил трубку. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, словно все волшебство ночи оказалось иллюзией, порожденной пивом, сентиментальными песнями старины Пресли и лицом Цзинь-Цзинь.

Из второго окна большой спальни просматривались окна ее квартиры. У Цзинь-Цзинь все еще горел свет.

Билл решил, что завтра он купит ей несколько сборников кроссвордов. Цзинь-Цзинь очень нравилось их разгадывать. Возможно, тогда ее не будет так угнетать молчащий телефон.

Шейн не мог уснуть. Едва только он начинал соскальзывать в сон, волна острой боли безжалостно выталкивала его оттуда.

Шейн осторожно повернулся. Он нашел положение, где боль, гнездившаяся глубоко в паху, сделалась тупой и терпимой. Австралиец замер, боясь своими шевелениями разбудить жену. Но Росалита все равно проснулась. Шейн слышал ее усталое дыхание. Потом Росалита выбралась из постели, накинула тонкий халат и пошла в гостиную. Дверь за собой она не прикрыла, и темнота спальни отступила под напором яркого света.

Так продолжалось с того злосчастного обеда, когда Шейн вступился за избиваемого Билла. Почему-то Росалита называла его «твой дружок-неудачник, которого бросила красивая жена». Сколько раз Шейн ни пытался ей объяснить, филиппинка лишь скалила белые зубы.

Иногда боль пропадала, но ненадолго. Сон превратился в дрему урывками. Шейн перевернулся на спину и почти сполз с подушки, тихо бормоча проклятия. Никогда еще ему не было так страшно.

С ним творилось неладное. Что-то очень неладное.

Когда Шейн появился в гостиной, Росалита сидела к нему спиной и стучала по клавишам компьютера. Шейн зарылся лицом в ее черные волосы и обнял жену за плечи. За окном по-прежнему было темно.

— Пойдем спать, — сказал Шейн. Его голос звучал раздраженнее, чем обычно, — сказывались боль и мучения со сном. — Пошли, Росалита. Утром поиграешь.

Смуглые ручки певицы летали над клавиатурой.

— Сна нет. Любовью не занимаемся. Хоть порядок в письмах наведу, — беззаботно ответила она.

Шейн глянул через ее плечо на дисплей компьютера и заморгал, не веря тому, что прочитал. «Дорогой мой, как я скучаю по твоим глазам, губам и по твоему большому толстенькому петушку».

Шейн отскочил так, будто от Росалиты било током.

— Что это за хрень? — грубо спросил австралиец.

— Ну чего ты так волнуешься? — без тени смущения отозвалась филиппинка. — Старое письмо. Писала когда-то одному другу. Я же тебе говорила, что навожу порядок в письмах. Сейчас и это удалю.

Шейн опять взглянул на дисплей, но сообщение исчезло. Жена повернулась к нему. Карие глаза Росалиты невинно смотрели на мужа. Он поморщился от новой волны боли.

— Почему ты не идешь к врачу? — сердито спросила Росалита. — Если тебе так плохо, нужно обязательно показаться врачу.

— Кто это был? — не обращая внимания на ее слова, спросил Шейн. — Кто? Я хочу знать.

Росалита лишь холодно улыбнулась, и Шейн невольно попятился назад. Если бы раньше кто-то сказал ему, что эта исполнительница сентиментальных любовных песенок умеет быть жесткой и свирепой, он бы ни за что не поверил.

— Рози, ну пожалуйста, скажи. Я хочу знать, — почти канючил Шейн.

— Нет, — тихо ответила Росалита. — Не надо лезть в мое прошлое. Я же не лезу в твое.

Она выключила компьютер и спрыгнула с кресла — грациозная смуглая кошечка, способная не только ласково мурлыкать, но и выцарапать глаза. Шейн молча поплелся за ней в спальню. Росалита скинула халат. Шейн затаил дыхание, любуясь ее обнаженным телом. Она легла, повернувшись к нему спиной.

Он и сейчас желал ее. По крайней мере, теоретически, на уровне мыслей. Но после того, как эти английские козлы отделали его и начались боли, тело утратило сексуальные желания. Шейна это удручало. Ему казалось, что он будет трахаться с Росалитой до конца своих дней. И вот на тебе!

Наверное, все дело в боли и беспокойстве, охватившем его. Пройдет боль, исчезнут тревоги, и прежние желания вернутся.

Шейн лежал в темноте, стараясь не шевелиться и тоскуя о телесной близости с Росалитой. Феерический праздник оборвался, едва подарив ему водопад красок. Шейн тосковал по тому, чего у них с Росалитой не было, но что он наблюдал в отношениях Билла и Бекки. Он не знал, как назвать такое состояние, смахивающее на дружбу между супругами.

Утром за ним заехал Билл.

Их ждал поздний деловой завтрак с представителем английской медицинской компании. Росалита спала. Шейн очень надеялся, что она не проснется. Ему не хотелось показывать Биллу изнанку их супружеской жизни.

— На китайском рынке ожидается взлет нового направления, — сказал Билл, глядя, как Шейн с трудом надевает ботинки. — Частное здравоохранение. Скоро местные нувориши начнут трястись над своим здоровьем.

— Еще один способ выкачивания денег, — согласился Шейн.