Как я поняла гораздо позже, Опарыш заранее снял маленький номер. Пройдя через огромную кухню, мы поднялись по лестнице в комнату со скошенной крышей. Посередине стояло сооружение вроде клетки, сколоченное из прутьев и планок. Кроме клетки, в комнате были кровать и круглый стол. Врезанное в крышу окно плотно закрывали ставни.

Не успела я сообразить, что он задумал, как Опарыш втолкнул меня в клетку и запер дверцу.

– Сиди здесь, – велел он. – Никуда не убегай. Я должен кое-что сделать, потом буду спать.

Я выла, вопила, билась о прутья, кричала во все горло, но никто меня не слышал. На столе горела свеча. За столом сидел Опарыш и тыкал узкой палочкой в стопку бумаги между двумя кожаными листами. Время от времени он поднимал голову и улыбался мне – самодовольно и радостно.

В тот вечер я не пришила к своему шелку колокольчик. У меня не было ни шелка, ни иглы. Тогда я поняла, что для Опарыша я все равно что звереныш. Он посадил меня в клетку, а потом повезет по воде, где растут мальвы, повезет по серому морю в страну мертвых, которую он называет своей родиной.

Я плакала до тех пор, пока меня не одолел сон, хотя его свеча мерцала, а палочка царапала и царапала бумагу. Во сне я тоже слышала царапанье и видела шелудивого волка, бледного как смерть, с разинутой пастью. Волк куда-то волок меня по наполненной лягушками канаве шириной в целый свет.

Меня разбудили непонятные слова. Опарыш распахнул дверцу клетки. В руке его была тарелка с жареным тестом и незнакомыми желтыми фруктами. Он снова открыл рот, из которого полились непонятные звуки.

– Ты говоришь на языке демонов, – сказала я.

– Совсем скоро я буду говорить с тобой только на языке твоей новой родины, – ответил он знакомыми словами, – кроме случаев крайней нужды. – Он потряс передо мной тарелкой и повторил то, что говорил прежде.

Я не хотела выходить, боясь его тяжелой руки, но меня предал голод. Тесто вкусно пахло, а фрукты казались сладкими. С бурчащим от голода животом я выползла из клетки.

– Ешь! – велел он. – Потом мы пойдем искать нашу лодку.

На вкус тесто оказалось таким же приятным, как и на запах. И фрукты тоже – сочные, кислые и вместе с тем сладкие. Таким вкусным завтраком отец меня никогда не кормил.

Поев, я подняла голову и увидела, что Опарыш держит в руках толстый кожаный мешок. Он протянул мне руку; зеленая шелковая веревка уже была обмотана вокруг запястья.

Я могла бы снова попытаться вырываться. Наверное, так и следовало поступить. Не знаю, что бы из этого вышло. Судя по моему характеру, в тот день я начала сопротивляться, да так с тех пор и не прекращаю. В тот день любопытство победило гнев, и я добровольно подала ему руку. Вкусной еды и усталости хватило, чтобы сломить мой молодой дух и подчинить его желанию Опарыша.

– Пошли! – сказал он. – Посмотрим нашу лодку.

– Мне не придется плыть?

– Нет, тебе не придется плыть. Мы будем сидеть, плывя по морю. – Он добавил что-то на своем языке. Конечно, тогда я ничего не поняла.

Мы вышли на яркий солнечный свет и очутились на грязной деревенской улице. Такой большой деревни я в жизни не видела. По пути к воде мы проходили мимо шумных людей, лошадей, собак и телег, которые тащили буйволы. Я даже слышала цоканье деревянных колокольчиков, но ни один не звучал так, как колокольчик Стойкого. Никто не окликнул меня, не позвал домой. Странный бледный человек-личинка, человек-опарыш тащил меня вперед по тропе, которую он для меня избрал.

Следом за ним я шла к своему будущему.

Память – штука любопытная. Хотя в ту пору я была совсем мала, я отчетливо помню самые первые наши разговоры. В силу необходимости они велись на моем родном языке, потому что тогда я еще не говорила по-петрейски. Помню даже, как Федеро – и до чего же он тогда был молод! – подыскивал слова, которых не знал, например «лодка». В те первые дни я тоже не знала, что такое лодка. В памяти сохранилась только суть наших бесед, без подробностей, поэтому, когда я вспоминаю те дни, они пронизаны языком моего порабощения, а не языком моей родины.

То же самое с первым кораблем. Я отлично помню, как он назывался, – «Бег фортуны» – потому что эти петрейские слова я выучила одними из первых. Спустя много лет я заглянула в судовые книги в Медных Холмах и узнала, что «Бег фортуны» был паровой баркентиной с металлическим корпусом. Его построили на берегах Солнечного моря; у тамошних правителей имелись литейные заводы, на которых производили такие корабли. Более поздние знания вплелись в мою память, и теперь я знаю, как все было устроено на «Беге фортуны», хотя в то время мачты и паруса наверняка казались мне странными деревьями, а тайна пара вообще превосходила мое понимание.

«Бег фортуны» запомнился мне белобоким, блестящим от волн. Стая чаек кружит над кормой, издавая протяжные крики. По палубе снуют матросы; они подчиняются свисткам и каким-то непонятным приказам. Корабль стройный и красивый, из узкой трубы идет светлый дым. Вот он – дом на воде, боевой конь, который доставит добычу охотника в замок, где ее разделают и поджарят.

Должно быть, корабль казался мне белым зданием с деревьями на крыше, потому что я не могла представить себе ничего другого. Теперь, отлично сознавая мощь корабля и его назначение, я уже не могу думать о корабле, увезшем меня в плен, как думала тогда, в детстве, когда я еще ничего не понимала.

Совершенно не помню, как мы попали с берега на палубу. Должно быть, переправились в шлюпке. Не знаю, отвез ли нас местный лодочник, которому платили серебром за доставку пассажиров, или за нами прислали шлюпку с корабля.

На палубе стояли какие-то ящики и тюки; кроме того, я видела канаты и лебедки. Мы подошли к борту и стали смотреть на берег. Между нами и землей была полоса воды – настоящая река, шире, чем все канавы на отцовских полях, вместе взятые. Я попыталась представить, сколько рисовых полей можно залить водой из этого моря, которое так далеко от моего дома.

Водная пустыня казалась чужой и незнакомой, как если бы небо вдруг упало прямо на землю. Более привычным был берег. Дома и амбары издали казались такими маленькими! Здешние постройки были глинобитными, как и папина хижина, только местные жители красили свои дома в светлые цвета. И рисовали на некоторых узоры: цветы, колеса света, ящериц и что-то совсем незнакомое. За городом вздымались горы; куда-то вдаль убегала единственная дорога, по которой мы пришли накануне.

– Ты далеко меня завел, чтобы испытать мою силу! – сказала я.

Опарыш хмыкнул, не потрудившись ответить словами.

Вот как далеко я зашла! Я могла бы пройти столько же и назад. Я смотрела на прибрежный городок. Земля там была пыльной, бурой. Вскоре Опарыш осторожно тронул меня за плечо. Я обернулась, и мы направились к домику посреди скопления людей, оснастки и грузов.

– Сюда, – сказал он, когда мы вошли в небольшую комнатку. – Здесь останемся. – Потом он что-то добавил по-петрейски.

Первым делом я заметила, что пол в комнатке деревянный, а не земляной. Внутри было очень красиво; свет проникал из круглого окошка, в которое было вставлено стекло. В комнатке стояли две кровати – как мне показалось, очень большие; таких больших я в жизни не видела. Стол и стул были привинчены к полу. С потолка свисала на цепи застекленная масляная лампа.

Посреди комнаты никакой клетки не было.

Никогда еще мне не доводилось бывать в таком просторном помещении. Не общем, как та комната, где мы провели предыдущую ночь, но предназначенном для одного человека и его нужд. Точнее, для одного мужчины с девочкой.

Железный поручень в изножии кровати на ощупь оказался твердым и холодным. Краску наносили много раз, слой за слоем.

– Что мы здесь делаем?

Опарыш что-то ответил по-петрейски.

Я круто развернулась к нему и закричала во весь голос, чувствуя, как меня унижают:

– Что мы здесь делаем?!

Опарыш улыбнулся невеселой улыбкой и снова ответил по-петрейски. Затем он добавил на моем языке: