То, в чем мы находимся, стало двигаться, слегка покачиваясь в такт… чего?… неужели шагов? Судя по ощущениям и звукам снаружи (я чувствую, что мы внутри чего-то), нас кто-то несет.

Как только мы остановились, Вилен поднял меня и вывел наружу. Мои тапочки оказываются на чем-то мягком, напоминающем ковер. Мы идем, и я слышу тихий гул множества голосов, раздающийся со всех сторон.

Мои мысли застыли. Они не могут ни о чем думать, ничего анализировать, они не способны выдвигать какие-либо предположения по поводу происходящего со мной в данный момент.

Все, на что способен мой разум — это фиксировать сигналы слуха и обоняния. И еще, я полностью концентрируюсь на своей осанке, стараясь держать спину максимально прямо ( смех, да и только — но вот мне, почему-то, совсем не смешно).

— Бэмби, сейчас будет лестница в пять ступенек, — тихо сказал Вилен, немного сбавляя темп, и, убедившись в том, что я нащупываю первую ступеньку, вздыхает с облегчением.

Я начинаю мысленно призывать свои серые клетки: «Сволочи помороженные, что же вы так себя ведете? А ну думать быстро!!! Или вы хотите, чтобы я это делала за вас?». А в ответ тишина…

В помещении, в которое меня ввел Вилен, немного душновато.

Мы все шли и шли, затем поднялись на три ступеньки.

Поддаваясь давлению на свое предплечье, делаю поворот на девяносто градусов и мгновенно ощущаю неуютный вакуум полной тишины. Пальцы Вилена слегка сжались, как бы напоминая «без глупостей», и сразу после этого, он отпускает мою руку. Я перестала ощущать его рядом с собой и так испугалась, что чуть не заорала во всю глотку. Хорошо, что услышала громкий мужской, абсолютно незнакомый мне, голос позади себя. Это помогло мне взять себя в руки и осознать, что меня не оставили неизвестно где совершенно одну. Этот голос продекламировал нараспев:

— Возблагодарим нашего небесного Отца. Аминь.

И в ответ послышался многоголосый повтор:

— Аминь.

— Велики деяния Его. Аминь.

— Аминь.

— Неисповедимы пути Его. Аминь.

— Аминь.

— Восславим же милость Его. Аве-Аве-Аве.

— Аве-Аве-Аве.

От экзальтации всех этих голосов, у меня по спине бегом промчались мурашки.

Мои мысли начинают постепенно включаться, и я начинаю рассуждать о причинах своего внутреннего дискомфорта ( второстепенных, разумеется, так как главная его причина в том, что я нахожусь неизвестно где, в окружении неизвестно кого).

Мне уже не хочется вслушиваться в смысл проповеди — я верю в Бога, но считаю все слова проповедника пустыми и неискренними.

К сожалению, я не могу вспомнить, кем была, и какой образ жизни вела, и то, насколько мои действия в прошлом соответствовали главной Божьей заповеди: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим. Но мне очень хочется верить, что я всегда помнила об этом.

В манере проповеди, в голосах, отвечающих на эту проповедь, я не слышу глубокой благодарной веры. Это — неприкрытое слепое поклонение, замешанное на чувстве страха перед наказанием. Проповедник через слово повторяет «грех-кара». Думать — грех — кара, непослушание — грех — кара, и все в таком духе.

По моему убеждению, вера без любви делает человека фанатиком. Более того, я считаю, что любое, самое благое человеческое качество без любви становится не благим. Справедливость без любви делает человека жестоким, обязанность без любви делает человека раздражительным, ум без любви делает человека хитрым, вожделение без любви делает человека похотливым…

Все-таки, нервное напряжение и стресс от происходящего привели меня к тому, что мои мысли кидаются из крайности в крайность — то застывают на месте, то мчатся навстречу философским материям.

Как же проповедник долго разглагольствует! Когда же, наконец, иссякнет его словоблудие! Я устала, я хочу пить…

Судя по источнику голоса, его обладатель медленно проходит мимо меня, и уже стоит не позади, а впереди, при этом содержание его проповеди плавно переходит к причине сегодняшней Церемонии:

— Чудеса и знамения есть суть проявления воли Всевышнего. Мы все стали свидетелями одного из таких Чудес. Отец небесный привел Избранного к этой женщине и сказал ему взять ее в жены. Наш Прим ответил Господу, что эта женщина смертельно изранена, и никто не сможет вернуть ее к жизни. Но Бог дал Избранному Дар исцелить ее. Аве-Аве-Аве.

— Аве-Аве-Аве.

Я уже окончательно запуталась.

Значит, я для этих людей — проявление воли Божьей, направленной непосредственно к моей персоне? Интересно, этот проповедник сам верит в то, что говорит? Или, быть может, Избранный страдает-таки каким-то психическим расстройством, и считает себя способным разговаривать с Богом? Но ведь не мог же Рэд внушить себе и то, что он меня «чудесно исцелил». Разумеется, я отчетливо помню Боль, но не думаю, что ее исчезновение связано с «чудесным исцелением».

Да, и, кстати, дорогой словоблуд, Бог не любит тех, кто, прикрываясь его именем, преследует свои цели. Надеюсь, ты говоришь искренне, и лишь повторяешь то, что тебе сказал Рэд (который для всех вас и Прим, и Король, и Избранный в одном лице).

Да куда же меня занесло?Да ни в одной стране Мира не сохранилось настолько монархическое общество. Или сохранилось, но я не сильно разбираюсь в этом вопросе? Или я растеряла это свое знание наряду со своей памятью? Или…

Где-то открылась дверь, и я слышу, как в стороне от меня Вилен громко произносит:

— Прим Рэд.

Люди, находящиеся в этом помещении, приходят в какое-то движение.

Как же мне надоел этот саван — так и хочется стащить его с себя, и осмотреться вокруг.

Кто-то подходит ко мне и становится рядом. Проповедник, в ненамного изменившейся интонации, продолжает:

— Мы собрались здесь сегодня, чтобы отдать эту женщину в жены Приму. Да будет исполнена воля Божья. Аминь.

И никаких тебе, готова/готов ли ты в радости, в горе, в здоровье…. Никаких тебе, есть ли среди вас кто-то, кто против этого брака… Никаких тебе, согласна/согласен ли ты…Все предельно просто:

— Да свершится обряд передачи.

Я что, неодушевленный предмет, чтобы меня передавать? Или, помимо монархической крайности, здесь еще приветствуется крайность патриархальная? А слово «эмансипация» здесь существует, или как?

Со всех сторон стал нарастать монотонный многоголосый вой, который получается, если люди издают звуки на одной и той же ноте, не раскрывая при этом свои рты. Получилось эдакое зловещее «ыыыыыыыы».

Давление накидки на мою голову стало постепенно уменьшаться, и я поняла, что кто-то поднимает снизу вверх края моего савана. Кажется, я перестала дышать, мое состояние становится почти полуобморочным. Я высвобождаю из-под накидки руки, чтобы прижать их к своим щекам, но ровно в этот момент саван поднимается до уровня моей груди, и чьи-то ( похоже, Рэда) пальцы перехватывают мои запястья и опускают мои руки вниз. Я инстинктивно закрываю глаза, ожидая их реакции на свет после кромешной темноты. Как только меня полностью освобождают от савана, я еще и зажмуриваюсь. Вой вокруг становится на октаву выше. Я слышу шепот Рэда:

— Привет, — он легко касается поцелуем моих губ и просит, — открой глазки, Бэмби.

Не знаю, что Рэд увидел в моем взгляде, когда я выполнила его просьбу, но он посчитал нужным похвалить и приободрить меня:

— Умничка — держалась молодцом. Потерпи еще немного — скоро Церемония закончится.

Мне все так же комфортно смотреть ему в глаза, как и раньше (пока я не записала его в психи). И, возможно, не отведи Рэд свой взгляд первым, мне бы не удалось это сделать еще какое-то время.

Внезапно гул смолк, как будто кто-то дал знак этому ненормальному хору немедленно заткнуться.

Рэд отпускает мою правую руку, и показывает направление нашего движения. Как робот переставляю изрядно затекшие ноги ( Вилен, спасибо — в туфлях я бы правда не выдержала), и вижу на небольшом возвышении красивые позолоченные кресла, расположенные почти вплотную к стене. Мы с Рэдом подходим и поворачиваемся к ним спиной.